Михаил Каришнев-Лубоцкий - Новые фарисеи
КАТЕНЁВ. Жив я ещё, меня не спрячешь. Ступай!
(Затемнение.)
Картина седьмая
(Полдень. В городском саду на лавочке сидят ЛЁКА и МУРКА. На этой же лавочке, свернувшись калачиком, спит пьяненький ВЕНИК.)
ЛЁКА. Глупо все-таки устроен человек!.. Вот мне бы сейчас радоваться надо, что всё отлично уладилось и суд нам с Веником не грозит… А я все равно печалюсь о чем-то, тоскую… Отчего так?
МУРКА. Ты умный, а себя не нашёл, вот и тычешься, словно слепой котёнок, место своё ищешь.
ЛЁКА. А ты нашла?
МУРКА. Мне журавля в небе не надо, мне бы синицу в руки…
ЛЁКА. Слыхал я про эту «синицу»… А больше тебе ничего в этой жизни не нужно? Неужели одним этим довольствоваться будешь? Бедна тогда ты, мать, бедна! Духовно бедна, понимаешь?
МУРКА. Эх, Алёша… Надо мной смеетесь, а меня не знаете… Я, может быть, в душе такой человек… такой человек… (Вытирает слёзы.) Вы же с Венькой надо мной еще больше смеяться станете, если я вам свою душу открою.
ЛЁКА (после паузы). Прости… Я сам понимаю, что оскотинился. А как это произошло, когда – чёрт его знает…
МУРКА. Нет, ты хороший! Ты… я вижу, не спорь! Ты – хороший! Думаешь, я с тобой – что? – так просто? Я же тебя люблю, глупый ты мой! Оттого и про маленького сказала.
ЛЁКА. Докатился… Даже в твоих глазах глупым стал…
МУРКА. Ты умный! Ты очень-очень умный! (После паузы). Но иногда… (Снова пауза). Ты хочешь получить от жизни больше, чем имеешь на это права. И злишься, не получая тебе не положенного. Разве это не глупо?
ЛЁКА. А кто меру свою знает? Может быть, ты? Или он? (Показывает на Веника). Мелкий человек и живёт мелко. А жизнь – одна. (После паузы). Чего не хватило мне, чтобы стать кем-то стоящим в этой жизни? Может быть, самой малости? Той, что брезжила мне в разных книгах, фильмах, которая манила, звала к чему-то дельному и важному? И чего не было видно не в семье нашей, ни в школе, ни в серых житейских буднях? Знаешь ли ты, что за малость эта?
МУРКА. Кажется, знаю…
ЛЁКА. Да? Интересно!
МУРКА. Я говорила уже тебе… Живёшь ты, ну, ровно слепой котёнок! Туда ткнёшься носом, сюда… За то схватишься – бросишь, за другое… Веры и цели у тебя нет большой, через то и мечешься. Вон Веник: у него цель хоть и маленькая, а есть. Достиг ее, ну и рад.
ЛЁКА. Что ж, прикажешь и мне, как Веник, в мелких заботах прозябать?
МУРКА. Зачем? Большому кораблю – большое плаванье!
ЛЁКА (после паузы). Всё, Машенька, всё! Сломался я, навсегда сломался. Пол-жизни, считай, прошло – человеком не стал, теперь, тем более, не стану… Поздно! (Пауза). Как Печорин: «чувствовал в себе силы необъятные»… Всё прахом пошло. И когда это случилось? Как? Сам не заметил…
МУРКА. Алёш, ведь всё хорошо кончилось: и фикус нашли, и сейф вы не крали! А пить ты бросишь, ведь правда?
ЛЁКА. Разве вино виновато? Я. Я виноват! (Начинает вдруг тормошить Веника). Послушай ты, царь природы, человек, венец всего живого!.. Пол-жизни прошло, ты это понимаешь?! Пол-жизни!
ВЕНИК (открывая глаза и ничего не понимая). В морду надо… чтоб не брыкалась… (Снова засыпает).
МУРКА (тянет Лёку за руки). Идём, Лёк, идём!..
ЛЁКА. Куда? Куда – идём? Пришли мы… Всё!
(МУРКА перестаёт тянуть Лёку за руки, снова садится на лавочку и кладёт голову на плечо Лёки. Затемнение.)
Картина восьмая
(Полдень. В гостиной Леденцовых двое: КАТЕНЁВ и СОШКИН.)
КАТЕНЁВ (грозно). Петрушка, поди сюда!
СОШКИН (боязливо). Вот он я…
КАТЕНЁВ. Ты передо мною встань! (СОШКИН подходит ближе.) Ты личико от меня не отворачивай, смотри прямо мне в глаза!
СОШКИН. Да оно у меня с сызмальство отвороченное… Ты же знаешь…
КАТЕНЁВ. Не ври, с косой физиономией в армию не берут!
СОШКИН. Так я добровольцем! Меня не брали, да я навязался!
КАТЕНЁВ. Ты мне зубы не заговаривай! Лучше отвечай: что в сортире делал?
СОШКИН. Да я там по стариковским делам… Неужто это так интересно?
КАТЕНЁВ. А ну, дыхни! (СОШКИН робко дышит куда-то в сторону.) Ещё дыхни! Сильнее!
СОШКИН. Если я, Григорий Калиныч, если ещё сильно дыхну, так запросто могу ноги протянуть, убей меня бог! Дыху во мне совсем не стало, так дыхаю помаленьку и то в одну ноздрю, вторая более не работает.
КАТЕНЁВ. К чекушке прикладывался?
СОШКИН (с возмущением). Да где я ее возьму?! Ты в магазине-то был, видел ее – чекушку?! Поллитры есть, не спорю, а чекушек днём с огнём не найдёшь. А на поллитрах – одно разорение!
КАТЕНЁВ. Значит, покупаешь?..
СОШКИН (ехидно). Даром дают…
КАТЕНЁВ. Эх, Петя! Помрёшь ты через это дело, что я тогда один делать буду?
СОШКИН. Ты не горюй, я еще погожу помирать. Нам еще с тобой… (После паузы). А вдруг где-нибудь еще кто-то из наших остался? Кому ты, Григорий Калиныч, помог не пропасть? Да не может того быть, чтобы все перемёрли! Сидит сейчас тот же Ванька Слепцов где-нибудь на завалинке и своей бабке глухой песню спевает… (Поёт) «Ой, да ты голубушка, кумушка-голубушка, меня, свово Ваню, шибче приласкай…» (Перестав петь, произносит с болью в голосе.) Все… тама!.. (Плачет).
КАТЕНЁВ (вытирая слёзы на своём лице). А ещё воспитанник самого Макаренко!.. Разнюнился!..
СОШКИН (продолжая плакать). А я не плачу… Я… Я… Как же это, Григорий Калиныч?.. Было и – нет?.. А?
КАТЕНЁВ. Жизнь!.. (После паузы). Потому и должны мы во всём чистыми быть. В каждой малости. Потому – мы последние.
СОШКИН. У тебя правнучка Лика – золото девка! Тебе легче! А за мной – кто останется? От всего моего племени один ковыль взошёл…
КАТЕНЁВ. А страна? Разве этого мало?
СОШКИН. Что ты меня агитируешь… Знаю…
КАТЕНЁВ (после паузы, желая сменить тему разговора). Это что же творится, Петруш? Опять капитализм строят!
СОШКИН. И опять на обломках. Только теперь социализма.
КАТЕНЁВ. Чем же он нынешним не угодил?
СОШКИН. Кому чем. Кому – перегибами в прошлом, кому – воли мало дал, кому – еще чем. Недовольных много было, как в семнадцатом году. Вот социализм и гикнулся.
КАТЕНЁВ. Что ж, и поправить ничего нельзя было? Что не так – перестроили бы.
СОШКИН. А мы и перестроили. До основанья.
(В гостиную входят ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА и ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. В руках ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА держит саблю, завернутую в скатерть.)
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (кивая на Сошкина). Этот полоумный еще здесь? Снова мозги вам набекрень сворачивает?
КАТЕНЁВ (грозно). Ольга!
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Да мне что!.. (Отдаёт Катенёву саблю.) Вот, держите своё именное… Еле вытребовала обратно: уже экспонатом истории оно стало!
ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Григорий Калиныч, вы уж простите нас за вчерашнее…
КАТЕНЁВ. Что – я… Перед Ликой, перед детьми вашими вам ответ держать.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Прытки будут!
СОШКИН (шепотом Катенёву). Что она меня полуумным кличет? Пускай уж лучше дураком зовёт, коль за умного не принимает. А так, что ж, обидно!
КАТЕНЁВ. Ольга, выйди!
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Я?! Из своего дома?! (Успокаиваясь.) Смешно и глупо. (Катенёву) Вы – оставайтесь, (Сошкину) а вы – пожалуйста! (Показывает на дверь).
СОШКИН. Ну, я пошёл… Ты, Григорий Калиныч, ко мне заглядывай… Ежели пустят, конечно.
КАТЕНЁВ. Я приду, Пётр Иванович. Обязательно приду, жди! (Жмёт на прощанье Сошкину руку.)
СОШКИН (кланяясь, как барыне, Ольге Николаевне). До свиданьица! (Стоит, ждёт ответа.)
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ну?..
(СОШКИН уходит.)
КАТЕНЁВ (презрительно). Эх, ты! Чувырло!
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Бесполезно. Не растравите. (Всё-таки срывается). Мы вас какими представляли? Все как на подбор, во лбу – звезда, в глазах – огонь, образцы для подражания! А вы: «брешешь», «чувырло», «недорезанные буржуи»…
КАТЕНЁВ. Вы эти… как их… читал недавно в одной книге… Она мне еще как трофей досталась, когда мы банду Горелова ликвидировали… (Вспомнив) Вот, вспомнил! Вы – фарисеи!!
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (мужу). Это ещё кто?
ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Были такие в старину. Именем божьим прикрывались, мысли свои истинные скрывали. Теперь их давно уже нет.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это он нас, что же, попами, получается, обозвал?
КАТЕНЁВ. Фарисеями!
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (мужу). Да, выражаясь Лёкиным языком, у него действительно «сдвиг по фазе»!
ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Ничего страшного, это пройдёт. Просто Григорий Калиныч после своей контузии еще немного путается в эпохах.
КАТЕНЁВ. Я не путаюсь!
ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А кто сказал, что он недавно банду Горелова ликвидировал? Это когда – «недавно»? Вчера или на прошлой неделе?
КАТЕНЁВ. Для вас – давно. А для меня недавно, в августе двадцать первого. Я этот август как сейчас помню.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Август двадцать первого года он помнит как сейчас! Лечить его нужно, пока не поздно!
КАТЕНЁВ. Меня лечить не надо, я здоров. (Многозначительно помахав кулаком перед лицом внучки.) А вот вас полечить не мешало бы…
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Проснулся на мою голову!.. Уж лучше бы не просыпался!
(Входит ЛИКА. Увидев Катенёва, радостно бросается ему навстречу.)
ЛИКА. Дедушка, ты вернулся!
