Жорж Бернанос - Диалоги кармелиток
Монахиня. У той, что с переулка.
Настоятельница. Кто так старается проскользнуть незаметно, тот не может быть врагом. Взгляните, мать Мария.
Преподобная мать настоятельница встает, губы ее чуть заметно шевелятся. Но лицо ее остается невозмутимым. Мать Мария возвращается через минуту.
Мать Мария. Мать моя, это господин де Лафорс, который желает повидать сестру перед отъездом за границу.
Настоятельница. Пусть предупредят Бланш де Лафорс. Обстоятельства позволяют такое нарушение устава. Я хочу, чтобы вы присутствовали при их беседе.
Мать Мария. Если Ваше Преподобие позволит...
Настоятельница. Вы, мать Мария, и никто другой.
Сцена VIII
Монастырская приемная. Занавеска наполовину отдернута. Бланш с открытым лицом. За занавеской мать Мария от Воплощения; на лице ее густое покрывало.
Шевалье. Почему уже двадцать минут вы держитесь так — глаза в землю, едва отвечаете? Разве так нужно встречать брата?
Бланш. Богу известно, как я не хотела бы чем-то вас огорчать.
Шевалье. Без лишних слов — наш отец полагает, что здесь вы не в безопасности.
Бланш. Может быть, так и есть, но я чувствую себя в безопасности, и мне этого довольно.
Шевалье. Как отличается ваш тон от прежнего! Теперь в вашем поведении есть что-то принужденное, натянутое.
Бланш. То, что кажется вам натянутостью,— это просто с непривычки и от неловкости. Я еще не приучилась к блаженству жить счастливой и свободной.
Шевалье. Счастливой — может быть, но не свободной. Не в вашей власти одолеть природу.
Бланш. Как, жизнь кармелитки представляется вам согласной с природой?
Шевалье. В нынешние времена немало женщин, вызывавших некогда всеобщую зависть, охотно поменялись бы с вами местами. Я говорю жестоко, Бланш, но у меня перед глазами стоит наш отец, оставшийся один среди слуг.
Бланш (с жестом отчаяния). Вы думаете, меня здесь удерживает страх!
Шевалье. Или страх страха. А такой страх в конце концов не лучше любого другого. Надо быть готовым к страху, как и к смерти^ в этой готовности и есть настоящее мужество. Может быть, я говорю с вами слишком грубым языком, языком солдата? Бог свидетель, я всегда видел в вас невинную жертву самого жестокого, самого несправедливого жребия...
Бланш (сдавленным голосом). Я здесь отныне— только бедная маленькая жертва Царя Небесного. Господь поступит со мной, как Ему заблагорассудится.
Шевалье. Я хоть и не доктор Сорбонны, но скажу, что так будет и здесь, и в любом другом месте.
Бланш. Нет, брат мой, здесь я более всего чувствую себя в Его воле.
Шевалье. Такая уверенность не освобождает вас от долга повиноваться воле отца.
Бланш. После пострижения я вышла из его воли. Теперь я обязана ему только сердечной любовью и уважением.
Шевалье. Бланш, только что когда я вошел, вы едва не упали в обморок, и мне показалось на секунду, что при свете этой скверной лампы я увидел все наше детство. Может быть, это из-за моей неловкости мы уже почти что фехтуем словами, как шпагами. Неужели моего зайчонка подменили?
Бланш. Его переменили. О, конечно, не в нежности к вам! Но это правда, что великий день моего пострижения стал словно днем нового рождения.
Шевалье. Если я правильно вас понимаю, это новое рождение освобождает вас от долга перед тем, кому вы обязаны своим первым рождением? О Бланш, довольно пустых словопрений! Подумайте, ведь наших родных и друзей разметало по свету; здесь никто не противится тому, чтобы вы вернулись к вашему отцу. Он может теперь рассчитывать только на вас.
Бланш. Разве у него не остаетесь вы?
Шевалье. Мой долг призывает меня в армию принца.
Бланш. А мой удерживает меня здесь. О! Зачем вы пытаетесь снова влить в меня яд сомнений? Я едва не погибла от него. Это правда, что я стала другой. Это правда, что Бог послал мне ту силу, тот дар Духа Святого, коего я недостойна, пусть так; но он все равно стократ драгоценнее земной храбрости, которой так тщеславятся люди.
Шевалье. Вы больше ничего не боитесь?
Бланш. Я знаю, что вы смеетесь надо мной. Но я и вправду ничего не боюсь. Там, где я обитаю, меня ничто не достигнет.
Молчание.
Шевалье. Ну что ж, прощайте, дорогая. Она внезапно бросается к нему. При этих словах прощания она, пошатнувшись, хватается обеими руками за решетку. Голос ее меняется, как ни старается она придать ему твердости.
Бланш. О! Не прощайтесь со мной так, не сердитесь! Увы! Вы так долго дарили меня своим состраданием, что вам трудно сменить его на простое уважение, которое вы дарите не раздумывая любому из ваших друзей!
Шевалье. Бланш, теперь вы говорите жестоко.
Бланш. У меня к вам только любрвь и нежность. Но я больше не зайчонок. Я дочь Кармеля, я буду страдать за вас, и.я прошу вас думать обо мне как о боевом товарище. Ведь мы будем сражаться, каждый по-своему, и в моем бою свой риск, свои опасности, как и в вашем.
Она произносит эти слова с крупицей детской важности и неловкости, отчего они звучат еще пронзительней. Шевалье бросает на Бланш долгий прощальный взгляд. Бланш держится за решетку, чтобы не упасть. Мать Мария от Воплощения подходит к ней,
Мать Мария. Успокойтесь, сестра Бланш.
Бланш. О мать моя, я солгала? Разве я не знаю, кто я такая? Увы! Их жалость так меня измучила! Бог мне прости! Эта нежность разрывала мне сердце. Неужели я навсегда останусь для них ребенком? Мать М а р и я. Довольно, пора идти.
Бланш. Я буду наказана за гордыню.
Мать Мария.. Есть только один способ умалить свою гордыню: стать выше ее. Но чтобы достичь смирения, не надо распластываться, как большой кот, лезущий в крысоловку. Подлинное смирение — это прежде всего пристойность, уравновешенность. (Она нежно поглаживает на ходу чуть сгорбившуюся спину Бланш.) Держитесь с достоинством.
Сцена IX
К концу свидания появляется капеллан и приглашает шевалье отужинать, прежде чем
пуститься в путь. Он приводит шевалье к себе и сам ему прислуживает за столом.
Капеллан. По правде сказать, господин шевалье, я думаю, что сейчас вашей сестре будет лучше здесь, куда Бог ее поместил.
Шевалье. У нас никогда не было в мыслях ее неволить. Кроме самой нежной привязанности, у меня к ней еще и то чувство, которое должен такой простой человек, как я, питать к существу, отмеченному судьбой. Она цришла в мир, осыпанная всеми дарами происхождения, богатства, природы. Жизнь была для нее словно наполнена до краев дивным питьем, но оно превращалось в горечь, как только она подносила его к губам.
Капеллан. Полно! Мы сказали об этом все, что нам нужно было сказать. Хлебните-ка Лучше этого винца, оно чисто как золото и прозрачно как слеза. Вот и будет на посошок. Что вы теперь намерены делать?
Шевалье. Отправлюсь в путь до рассвета. Дорога до Вермона небезопасна. Но там у меня есть убежище, где я смогу передохнуть и послать весточку моему отцу.
Капеллан. Господин маркиз, наверно, очень беспокоится о вас?
Шевалье. Это я беспокоюсь о нем. Хоть он и стар, ничто не может поколебать его дух или изменить его привычки. Кажется, люди этого, рожденного для удовольствий, поколения, не отказывая себе ни в чем, научились обходиться без всего. Он смотрит, как события громоздятся друг на друга, будто сломанные деревья в ураган, и верит, что дождется тех времен, когда река вернется в свое русло.
Капеллан. Увы! Боюсь, как бы река прежде не разрушила берегов. Что вы найдете здесь из того, что отправляетесь защищать, господин шевалье, когда вернетесь?
Шевалье. Ба! Поток смывает только то, что преграждает ему путь. Чего вам здесь рпасаться?
Капеллан. Сын мой, французы всегда сражались между собой только ради чужой выгоды и чужого блага. Но им хотелось верить, что они сражаются за принципы. Поэтому всякая гражданская война оборачивается войной религиозной.
Шевалье. Они злобствуют только против знатного происхождения.
Капеллан. Вздор! Вас они боятся, но ненавидят они нас...
Сцена Х
В монастырь явилась комиссия во главе со странным маленьким человечком с фригийским колпаком на голове. Мария от Воплощения его сопровождает.
Комиссар. Что означает эта комедия?
Мать Мария. Монахиня должна просто идти впереди вас и звонить в колокольчик. Таковы правила нашей обители.
