Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного
Малюта. Также в сыскном деле Василья Димитрова Данилова узнать тебе надобно, милостивый государь, о пушкарях о беглых, о Мишках. Два немчина литвина, те слуги Даниловы, бежали на родину, но были пойманы и под пытками сказали: «Бежали мы с ведома хозяина». Так ли? (Бьет висящих на дыбе пушкарей.)
Пушкарь (сквозь стоны). Так…
Второй пушкарь. С ведома…
Иван. Повинился ли Данилов в измене в пользу польского короля?
Малюта. Вздернутый на дыбу, повинился. Так ли, Данилов?
Данилов (со стоном). Винюсь: измена в пользу польского короля…
Иван. Змей! И перед лицем нелицемерного судьи Христа милость себе сотворишь ли?
Царевич Иван (злобно). Пытать его, чтоб издох! Батюшка, Божьей помощью убиен да будет лукавый сей змий да прочие известные люди.
Иван. Как против иных известных сыск ведется?
Грязной. У людей известных опечатаны дома и поставлены стрельцы.
Иван. Пытками выбивать, где спрятаны деньги и церковная казна. (Кричит.) Разрывать их и терзать муками неисповедимыми, аки в адских котлах, коих они достойны! А чего не жгете мукой огненной, именуемой пожар? Составленной мной самим мудростью огненной?
Грязной. Государь милостивый, мы, опричные судьи, жгем. В Торжке сожжен Невзор Лягин, в Клине каменщик Иона, а намедни особо множество псковичей с женами и детьми, ста и два десятьми человек.
Иван. И тут, в Новгороде, жечь. Подвешивать за руки и поджигать у них на челе пламя. То пламя – месть, часть огня адского, некая собственная мука огненная тут на земле мной придумана.
Опричники зажигают огонь на голове у нескольких узников. Те вопят. Иван дико смеетсяЦаревич Иван (тоже смеется). Так в аду грешники страдают.
Иван. Мальчик, тот адский огонь разгонит бесов аки дым исчезающий. А сделан он мной, как ты ведаешь, по ученой мудрости, именуемой Химос. В сосуд из красной меди наливают уксус да томят сосуд в навозной куче, да добавляют вино горючее, да приготовляют в пушечных избах пороховой состав. Посадника, церковных да прочих именитых граждан жечь. Пусть знают суд Божий. Сей суд на Городище – главное деяние новгородского похода.
Царевич Иван. Батюшка, грамоты новгородские да прочие бумаги, что ты велел взять, вот они. Я особо важные принес.
Иван. Читай, мальчик.
Царевич Иван (читает). Грамота утверждения новгородского посадника и тысяцких, и всех новгородских посадских людей меж себя, что им к московским великим князьям ни о чем бити челом не посылати. А писано в 1569 году от Рождества Христова. А у ней еще сорок шесть печатей свинцовых. А у ней две печати да рука митрополита бывшего Филиппа.
Иван. Неприязливые новгородские прелестники, к измене пришедшие, да бывший митрополит Филипп с ними. Взяты ли давние грамоты от предков? Для нынешнего изменного дела и давние измены предков присовокупить.
Царевич Иван. Взяты, батюшка. В меху холщовом списки сводные прежних великих государей и князей. Грамота великого князя Витовта в Великий Новгород к новгородскому посаднику и к тысяцкому и ко всему новгородскому народу: просит, чтобы присылали к нему людей. Писано июня второго, второй день, а в котором году, того не написано. Грамота ветха и изодрана, печать отпала. Тут же с нее список снятый. Иная грамота докончальная литовского великого князя Свидригайла с новгородским владыкой Ефимием и с посадником. Писано на харатье[7], вся потлела и изодралась. Печать у ней на красном воску. Грамота Казимира, короля польского с великим князем Александром Тверским.
Иван. Тверские измены нам ныне не потребны. Все по новгородской измене подбирать дела.
Царевич Иван. Тут, батюшка, в связке среди всякой мелочи и розни ненадобной ветхой написанное нашел про предка нашего великого князя Ивана Калиту.
Иван. Да, то имущество потребно. Читай.
Царевич Иван. Указано, батюшка, в синодальном списке Новгородской первой летописи под 1332 годом от Рождества Христова. Здесь читается: «Иван Калита, приде из Орды и взверже гнев на Новгород, просил у них серебра закамского, и в том взят Торжок и Бежецкий Верх через крестное целование».
Иван (гневно). Они, новгородцы, написали в исступлении ума, идущи по пути измены. Преславного предка моего великого князя московского Ивана Калиту новгородский летописец обвинил в порушении крестного целования, что взял у них Торжок и Бежецкий Верх. То выскоблить «через крестное целование». По выскобленному написать слова: «За новгородскую измену». Самих новгородцев обвинить в измене, выскоблив обвинение против Калиты. После новгородского похода много и в нашем лицевом своде, царственной книге, надобно будет переделать, ибо иные герои, которые вписаны, оказались изменниками. Про то говорить буду с главным дьяком Посольского приказа Иваном Михайловичем Висковатым. И ты, мальчик, с ним переделывать будешь. По новгородскому делу особо.
Царевич Иван. Батюшка, в новгородском синодальном списке первые пятнадцать тетратей, где новгородские предания, писано о начале Новгорода и Русского государства, что началось оно от Новгорода. Также и ярославские грамоты про новгородскую независимость и вольность.
Иван. Те пятнадцать тетратей оторвать. Дай-ка. (Царевич подает список. Царь открывает тетрадь.) Малюта, спали сии изменные словеса, аще смрадно глаголют с неприязливым духом своим, отчего им смерть должна быть заодно с изменниками.
Малюта (берет тетрадь, бросает в огонь). Государь великий, изменники уж умерли на дыбе от огненной мудрости – посадник Данилов да торговые люди Сырковы, да Мишки-пушкари, да прочие.
Иван. Объяви повсеместно, что посадник новгородский Василий Дмитриевич Данилов казнен за измену во время суда на Городище под Новгородом, а с ним и иные.
Малюта. Государь, полученные на пыточном дворе материалы обличают многих высоких лиц в Москве.
Иван. Кого?
Малюта. Боярина Алексея Басманова с сыном Федором.
Иван. Измена в ближних опричных пределах! Алексей Басманов, супротивник с неких пор, уж неисправим. Он был супротив похода на Новгород, оттого не допущен к походу.
Малюта. Дознался, царь, я также про тайное сношение Афанасия Вяземского с Пименом.
Иван. Лукавый! В Вяземского я прежде верил. (Гневно.) Новгородский змий, трепеща и мертв, кропит Русь изменной кровью своей. И в Москве сии струпья и язвы изменные. Уж ближние мои опричники изменили.
Малюта. Милостивый государь, мы те язвы и струпья исцелим.
Грязной. Государь, от многих врачей тебе преданных исцеление будет. Не от единого получишь. От митрополита Кирилла только что пришло сообщение.
Иван. Я уведомил митрополита Кирилла об измене новгородского архиепископа. Что пишет митрополит?
Грязной. Московский митрополит и иные епископы русские публично осудили новгородских изменников. Они отправили сообщение тебе, царю, что приговорили на соборе новгородского архиепископа Пимена, против государства грамоты писавшего, за его бесчестье – священно не действовать более, а сана лишить. (Подает бумагу.)
Иван (берет бумагу, читает). То уж переусердствовали. Что православная церковь со мной против измены стоит – радостно. Однако отпиши им: я, царь, предлагаю не лишать Пимена архиепископского сана до подлинного сыску и до соборного уложения. Все надобно делать по закону, чтоб не уподобиться врагам нашим, изменникам. Помни сие, мальчик, когда взойдешь на высокое место, возьмешь одеяние мое и жезл, и меч мой.
Царевич Иван. Батюшка, не поместишь ли меня в Новгороде наместником? Знаешь ведь, у меня особая тяга к Новгороду.
Иван (недовольно). Рано тебе еще, мальчик.
Царевич Иван. Отчего же рано, батюшка? Я уж давно преступил порог совершеннолетия.
Иван (сердито). Рано тебе на царствие на Новгороде Великом. Знаю я через лазутчиков, что худородные дядья твои Романовы, они же прежде Захарьины, они же Яковля подбивают тебя к скорому царствованию вместо меня, отца твоего. Да говорил ты им, что тяготит тебя опека моя.
Царевич Иван. Такого не было, батюшка.
Иван (сердито). Было! Не хочу распри в семье начинать, особо во времена изменные. Набирайся, мальчик, разума многомысленного, мудрого понятия, чтоб достойно сменить меня, когда придет время, и чтоб не смеялись над нами, православными христианами, враги.
Царевич Иван. То делаю, батюшка, с усердием.
Иван. Пишешь ли, мальчик, Житие святого князя Дмитрия Прилуцкого согласно задуманному?
