Владимир Гуркин - Саня, Ваня, с ними Римас
Иван (почуяв неладное). Сел…
Александра: Теперь знаешь что?
Иван: Что?
Александра: Расскажи где был, чё видел, чё делал всё это время, все годы?..
Пауза.
Римас: Саша, Иван партизанил, воевал, до самого Берлина…
Александра:(перебивая). Римас Альбертыч, подожди! Ты тоже тут с бандюками да с ворьём не в карты играл. Каждый раз не знали: убитого тебя ждать или живого. Хорошо. Хрен с ней, с войной… Там всяко могло быть, зачёркиваю её, хрен с ней. Вот, после войны, вот, как на духу, можешь? Врать, петлять начнёшь — сразу почувствую. Или… Будешь врать, ври так, чтоб все поверили: и Анна, и Женя, и я… Чтоб глаза от удивления на лоб повылезли у нас. Можешь так? Если нет, лучше сразу чемодан в руки, перо в задницу и лети… Жили без тебя? Выжили? И дальше будем жить. Чё молчишь? Говори. Может ты у нас герой какой-нибудь несусветный, а я на тебя бочку качу. Может мне на полу тут перед тобой распластаться, прощения просить, а я… Вот, давай, слушаем вас, Иван Дементич.
Пауза.
Иван: Ну… Был в плену, сбежал. Партизан нашёл. Партизанил… Потом, когда отряд разросся — года через полтора — радистку нам… прислали.
Александра: Слава те, Господи. Посылкой, что ли?
Иван: Зачем? Самолётом. И я с ней… Всю войну с ней, и в Германии… Гхм… Вот так, Саня… Виноват перед тобой. У ней пацанка, дочка… с бабкой в Угличе. Решили так: война кончится — она к себе в Углич, я — к себе на Урал. А не получилось. Поехал с ней… Бабка умерла, дочка потерялась. Нам сказали, что в детдоме каком-то… по Волге. А в каком — никто не знает. Всё ж разгромлено. Ей тринадцать, девчонке-то, в сорок пятом было. Настя звать. Во-от… Два года искали.
Александра: Нашли?
Иван: Нашёл. В сорок седьмом, когда мать умерла.
Анна: А чего с ней?
Иван: Израненная вся. И ног у ней не было. Подорвалась в Берлине. Сразу после победы. На себе её таскал. (Улыбнувшись.) Почти два года с бабами в бане мылся. Пускали к себе… в женское отделение, чтоб её помыл, заодно и сам. Чё-то мне… такие хорошие люди всю жизнь попадаются! (Едва не заревел, но сдержался, сцепив зубы. Помолчал.) А в сорок седьмом умерла Саня.
Женя: Ой…
Иван: Но. Тоже Саня. Схоронил, погоревал какое-то время. Настю подрастил, на ноги поставил… Хотел написать. Всё время хотел… А как? В письме разве объяснишь? Всё откладывал: вот, завтра напишу… Ладно, вот ещё маленько и напишу, поздравлю с чем-нибудь… Потом глянул — мать честная! — три года, как война кончилась, уже четыре… а я всё «пишу». Виноват я, Саня. Конечно. Сильно виноват, наверное… Тебе решать.
Пауза.
Ясно. (Встал, прошёл к выходу, взял чемодан.) Прости, Шура.
Александра: Тебя кто отпускал? А ну, сядь! Сядь на место.
Иван вернулся.
Пауза.
Александра забрала со стола пустую бутылку и вышла из комнаты. Вернулась с непочатой бутылкой водки.
Александра: Даю вам ночь. Утром приду — кого здесь застану, с тем и буду жить. И чё хотите про меня думайте. Вот вам бутылка… (Ставит на стол бутылку.) Разбирайтесь. Будете обижать друг дружку — оба идите к чёрту. (Женщинам.) Пошли. (Взяла платок.)
Женщины уходят.
Пауза.
Иван подошёл к часам и подтянул гирьку у ходиков.
Иван: Римас, я тебя не сильно? Не зашиб? Не обижайся.
Римас (распечатывает бутылку, наливает водку). Ладно. Ничего.
Иван: Гляжу, выпиваешь. Раньше, вроде, не пил.
Римас: Редко. Язва была.
Иван: Счас нету?
Римас: Война вылечила. Не совсем, конечно.
Иван: Выпьем?
Римас: Конечно. Мне закусывать нельзя.
Иван: Не сердись.
Выпили.
Римас: Ты там в лесу, с немцами, так же ревел?
Иван: Нет. Малость посильней.
Римас: Ещё сильней? Его Кондратий не хватил?
Иван: Был момент. А то счас бы мы с тобой не лялякались.
Римас начинает собирать свои вещи.
Иван: Уходишь?
Римас: Пойду.
Иван: Римас, полюбил Шурку, что ли? (Римас не отвечает.) Она хорошая… Она…
Римас: Хватит, Иван.
Иван (достал из кармана часы). Петру вёз. Возьми. Возьмёшь?
Римас (взял часы). Спасибо.
Иван: Тебе спасибо. За всех. А может… немного посидим?
Римас: Немного посидим.
Картина седьмая
Раннее-раннее утро. Косогор. На бревне, среди разбросанной щепы, сидит, кутаясь в платок, Александра. Появилась Женя.
Женя: Кока! Всю ночь сидела? Смотрю, постель даже не тронута. (Села рядом.) Так и подумала, что здесь, на нашем месте.
Александра: А отсюда окошки мои хорошо просматриваются.
Женя: Ну, чё? Ещё светятся? Не вижу…
Александра: А не видно — уже солнце забивает.
Короткая пауза.
Женя: Какая, всё ж таки, у нас Чусовая красивая! Сверкает вон.
Александра:(всплеснув руками). Как мать сказала! Ну, как Соня, в точности! Ой, аж мурашки по затылку. Фу…
Женя: Чё ты хочешь: я же дочь.
Александра: Сильно похоже сказала.
Женя: Крёстная, а ты бы хотела, чтобы кто остался?
Александра: Не знаю… Кого Бог даст.
Женя: Дядя Римас хороший…
Александра: А Иван плохой? Слышала, как досталось? И плен, и партизанил, и… по стране мотался. Белый весь. Доста-а-алось…
Женя: А дядя Ваня… Вот родной и всё. Родной дядя Ваня, совсем родной.
Александра: Конечно, родной. А Римас чужой? Кого Бог даст…
Женя: Утро уже. Иди, ждёт же там кто-то…
Александра: Подождёт. Посидим ещё, не бросай меня. Поджилки-то трясутся… Как у девки перед свиданкой.
Смеются. Появился Иван. Протиснувшись, сел между Александрой и Женей.
Пауза.
Женя крепко обняла его правую руку и прижалась к плечу. Александра отвернулась, заплакала. Иван повернул её голову к себе, целует лоб, глаза, щёки.
Александра: Ва… Ва… Ваня мой…
Плачут все трое.
Иван: Однако, счас вторую речку организуем, вторую Чусовую наревём. Ох, ёк комарок… Ну, всё. Хорошо. Рыдать дальше запрещается. Всё.
Появилась Анна, идёт к сидящим.
Петухи, слышьте, поют, а мы чё? Саня, давай споём?
Анна: Про казака, Вань! Где доска сломалась.
Иван: О! Нюрок! Садись.
Анна (усаживаясь). Про казака.
Женя (поёт). Шёл казак через речку домой.
Шёл домой молодой, холостой.
Голос у Жени чистый, звонкий, с простором.
Обломилась доска,
Подвела казака,
Зачерпнул он воды
Са-а-апого-о-ой!
Конец
1
Кока — крёстная мать.
2
Ненормативную лексику применять на сцене автор не рекомендует, уводя её в подтекст. В тексте дана для более точного понимания накала сцены и характера персонажа.
