Агустин Морето - Живой портрет

Клянусь, я не видал таких
Красавиц.

Ты, сеньор, в уме ли?

Нетрудно было б в самом деле,
Такон, сойти с ума! В тот миг,
Когда она вот здесь мелькнула,
Она затмила разум мой
И в церковь унесла с собой.
Какую руку протянула
Она к святой воде! Я ждал,
Что вдруг взволнуется вода, —
Как будто горн дохнул туда.

Ты церковь с кузницей смешал.

Мелькнула лилия руки,
И пальцы-хрустали упали
На мрамор чаши…

Ну, едва ли!
Хрусталь разбился б на куски.

Она ушла, но, вероятно,
Обедня кончится сейчас.
Такон! Не миновать ей нас,
Когда пойдет она обратно.

Ты это вправду или в шутку
Толкуешь?

Ты умнее был.
Как! Я — шутить?

Предположил,
Чтоб твоему польстить рассудку.

По-твоему, пустая блажь —
Искать такой любви чудесной?

Святая дева! Царь небесный!
Сеньоры! Кавальеро наш,
В Мадрид сегодня прискакавший,
Вот этот самый кавальеро,
Он — дон Фернандо де Ривера,
Еще недавно так блиставший
В Севилье. Ранив на дуэли
Или убив кого-то, мы,
Спасаясь бегством от тюрьмы,
В Мадрид с ним ускакать успели.
Но мы бежали с ним, в чем были,
Не захвативши ничего,
И все, что было у него,
Давно в дороге мы спустили.
Гол как сокол он, этот франт,
И вот, едва мы распрощались
С проводником и разобрались,
Что мы на улице Инфант,[1]
Где все так чуждо нам и ново,
Где корки нет у нас с собой,
И крова нет над головой,
И нет приятеля такого,
К кому могли бы мы явиться, —
Он говорит, что встретил он
Красавицу, что он влюблен,
Что будет ждать он и томиться!
Чтоб я тут сох в томленье глупом?
Да пусть меня сам папа ждет…

Постой, куда же ты?

А в тот
Я монастырь.

Зачем?

За супом.

Постой. Сначала ты со мною
Пойдешь за этой дамой.

Нет!
Прежде всего обед, обед,
А там уже все остальное.

Раз негде нам остановиться,
Куда спешить?

С ума сойти!
И мимоходом, по пути,
Ты выдумал еще влюбиться?
Забыв про пищу и питье,
С какой-то дамою лукавить,
А там, глядишь, и тень оставить
На добром имени ее?
Нет, раз пришлось тебе поститься,
Нельзя вздыхать по красоте,
А то урчанье в животе
От вздохов может получиться.

Я тут останусь до конца,
И я добьюсь, идя за нею,
Кто эта девушка. Милее
Я не видал еще лица!

Вот мы пройдемся по аллее,
И ты, побыв здесь только час,
Успеешь крикнуть тридцать раз:
«А эта вот еще милее!»
Из городов и деревень
Красотки тянутся к Мадриду.
Их тут (сказать им не в обиду),
Как осликов в базарный день.

Что, счастье упустить? Притом
Добро бы мы куда спешили…

Ну, ежели мы так решили, —
Что ж, подождем.

Да, подождем.

И раз уже нам ждать пришлось,
Чтоб все молящиеся вышли,
Ты мне, сеньор, не объяснишь ли,
Как это все с тобой стряслось?
И что же дальше? Как нам быть?
Что ты придумал по дороге?
Я тоже в страхе и тревоге.
Хоть душу ты мою насыть!

Вот повесть про мою беду,
Такон. Ее послушать стоит.

Да, это голод успокоит.
Рассказывай, сеньор. Я жду.

Ты знаешь, что когда в Севилье
Скончался мой отец, дон Педро
Рибера, он оставил двух
Детей, меня и донью Анну,
Сестру мою, и мне в наследство
Досталось более ста тысяч
Дукатов звонкою монетой,
Не говоря об остальном.
И вот я молод, я свободен,
Я холост, пылок и богат.
Я бросился в пучину света,
Гонясь за суетным успехом
У тех, которые кичатся
Остатками былого блеска,
Проматывая безрассудно
То, что для них копили предки.
Когда прошел печальный год
С сумятицею утешений,
Объятий, денежных расчетов
И разговоров о невестах,
Я будто вырвался на волю.
Пошли наряды и кареты,
Пошли балы и кутежи,
Пошло разбрасыванье денег,
Как будто нету им конца.
Кто кошелька пустым не видел,
Кто сам в него не прятал денег,
Тот думает простосердечно,
Что вечно полон будет он.
Я так тщеславен был при этом,
Так глуп и так самонадеян,
Что шляпу снять пред кем-нибудь
Считал великим одолженьем.
Глупец! Подчеркнуто-учтиво
Держаться — этим кавальеро
Себя не может уронить,
А промотать свое именье —
Вот это, точно, первый шаг
Ко всем дальнейшим униженьям.
На благородных бедняков
С презреньем смотрят и с насмешкой.
Да, в наши дни богатство — все,
Учтивость пущена на ветер.
Кто не заботится о ней
В погоне за наружным блеском,
Тот чванный и пустой глупец:
В великом он безумный мот,
А в малом он скупец презренный.
Я был тогда одним из тех,
Кто всюду видит оскорбленье:
То не взглянули на меня,
А то взглянули слишком дерзко.
Вот настоящее безумье —
Когда в припадке подозренья
Желают знать, о чем молчит
И что подумал первый встречный!
Да раз он вслух не говорит
Того, что я приму за дерзость, —
Чего ж еще? И мне ль желать,
Чтоб произнес он оскорбленье?
Ведь если все таит он в сердце,
Так должен радоваться я,
А не в обиде быть смертельной,
Из-за чего бы ни скрывал
Он недовольство и насмешку:
Из страха ли он промолчал,
Или проникся уваженьем.
И стольких нажил я врагов,
Что поводов для столкновенья
Отыскивать не приходилось.
Я от дуэли шел к дуэли,
Я дрался чуть не каждый день.
И так как от отца в наследство
Я, слава богу, получил
И руку верную, и деньги,
Я отводил удары шпаг
И уклонялся от возмездья,
И только раненых врагов
Ночной дозор хватал на месте.
Прослыв бесстрашным, можно жить
И убивать без спасенья,
А правосудие с одними
Убитыми имеет дело.
Недолго это продолжалось.
Я вышел цел и невредим,
Но нищ из этих переделок.
Как деньги в грех меня ввели,
Так и возмездия избегнуть
Мне только деньги помогли.
Чтоб быть свободным, стал я бедным.
Юнец богатый и беспутный —
Как брошенное в щелок едкий
Белье. Отмоется оно,
Но ткань протрется, поредеет
И разорвется. Так и я —
Все пятна шумных похождений
Я золотой водой смывал,
И вот домылся, наконец,
До чистоты и до крушенья.
Конец каретам и нарядам!
Как передать тебе, Такон,
Что пережил я, что я вынес
В те дни паденья моего?
И вот когда всего больнее
Я это ощутил, Такон:
Я шел по улице пешком
И вспомнил… Боже, сколько шума
Наделали мои лакеи
В тот день, когда я обновил
Мою последнюю карету!
И вот теперь я шел пешком,
Чтоб заказать себе калоши
Для зимних месяцев. Но это
Еще не худшая из бед.
Нет, хуже то, что с разореньем
Я потерял все, что имел,
Но только не высокомерье.
Я был, как прежде, безрассуден,
Так безрассуден, что терпенье
Закона этим истощил.
И тем опасней было дело,
Что беззащитен я и наг
Стоял под градом стрел судейских.
И каждая теперь стрела
Могла вонзиться прямо в тело.
А это привело к тому,
Что я забыл в моих тревогах
Мою прекрасную сестру,
Прекрасную и молодую,
И безрассудную, как я.
На своенравие и смелость
Я сам толкал ее невольно.
Я не присматривал за ней,
Я на своей жил половине,
Она всегда была одна, —
Я честь оставил без присмотра.
Проснувшись ночью, иногда
Я чувствовал невольный трепет,
Я думал: быть беде, придет
Расплата за мою беспечность.
И вот однажды ночью (холод
По голове моей проходит
От этого воспоминанья,
И ты, Такон, не удивляйся,
Но в первый раз такое чувство
Тревожное в меня проникло
И сжало сердце, — я смеялся
Над всем, мне все казалось шуткой,
Я истинных страстей не знал),
Так вот, Такон, вскочив с постели
От этих мыслей беспокойных,
Я тихо вышел черным ходом
В наш сад. Какой-то незнакомец,
Стоявший около дверей,
Шагнул навстречу мне и дерзко
Меня окликнул: «Кавальеро,
Назад!» Дыханье захватило
Тут у меня. Подумай только:
Наглец какой-то в нашем доме
Расположился как хозяин
И смеет оскорблять меня.
«А кто со мною говорит?» —
«Слуга, которого хозяин
Оставил эту дверь стеречь». —
«А мне велел хозяин дома
Узнать у вас, кто вы такой!» —
Воскликнул я. «Не повинуюсь», —
Ответил он. Тут я вскричал:
«Тогда я выполню другой
Приказ: убить вас, и войти,
И все, что встречу, уничтожить».
В ответ схватился он за шпагу.
На звон оружия из дома
Сейчас же выбежал другой,
И на меня напали оба.
Мне было трудно отбиваться,
Но я с невиданною силой
Напал на них. Я говорю
С тобой об этом поединке,
А у меня такое чувство,
Что я опять стою со шпагой,
Хоть эта ночь давно прошла.
Они ко мне шагнули ближе,
И я обоих заколол.
Один не вымолвил ни слова,
Другой успел еще воскликнуть:
«Священника!» Я с бурей в сердце
Перешагнул через обоих
И бросился искать сестру
Преступную в ее покоях,
Но дом был пуст, и в темноте
Мне отвечало только эхо.
Она, конечно, убежала,
Увидев, что я знаю все.
Я понял, что отмстить ей трудно
И что опасность велика,
Хоть мне и было оправданье
В том, что задета честь моя.
Но слишком много накопилось
За мною дел, притом ведь я
Не мог уже теперь укрыться
За золотым своим щитом.
Сестра, наверное, укрылась
В каком-нибудь монастыре,
А всем, что здесь произошло,
Я обесчещен и поруган,
И даже рассчитаться я
За унижение не в силах.
Что мог бы сделать я еще?
Не вызвать же на битву небо!
И я решил бежать, бежать
От мест, где был я опозорен.
И тут, на улице, я встретил
Тебя. Не говоря ни слова,
Тебя с собою я увлек,
Без всяких сборов и без денег
Покинул в темноте Севилью, —
И вот мы, наконец, в Мадриде,
Измученные, без поддержки,
И без знакомства, и без крова
Над головой, и без надежды
Его найти. И потому,
Когда опять, Такон, ты видишь,
Что я без памяти влюбился
И что способен я увлечься
В такой нужде, в такой беде,
Ты, подводя итог безумным
Моим поступкам и порывам,
Уж заодно прибавь и это,
Не удивляясь ничему.