Эдвард Радзинский - О себе (сборник)
Сенека замолчал. Молчал и Цезарь.
— Вот и окончилась Комедия жизни. Ты прочел все, учитель, — сказал наконец Нерон.
— Ты утверждал, Цезарь, — усмехнулся Сенека, — что составил итог из моих писем, отнятых у мертвецов. Но ты попросту сократил одни письма и соединил с другими. И получилось последовательное течение нашей жизни, не более. А итог нужен, ты прав. Я твой учитель, я приду к тебе на помощь. — И, помолчав, Сенека начал: — «Луцилий, вчера я вспомнил свои письма к тебе. Как стыдно! Неужто совсем недавно я был таков? Что делать философу во всей грязной каше? Нет, покой, только один покой дает нам возможность размышлять об истине… А так ли поступает Цезарь, и кого они еще убьют вместе с Тигеллином — не все ли равно? Думай о настоящем. Будущим распорядишься не ты».
Нерон засмеялся.
— «Ты пишешь, — продолжал Сенека, — что вчера еще кого-то убили… Мне его жаль. Но если бы они его не убили — разве итог его жизни был бы иной? Нет, Луцилий, смерть поджидает всех: и нас, и палачей наших. Всем придется сбросить эту временную телесную оболочку, чтобы вернуться в дом свой. С восторгом я ощущаю, как старость проникает сквозь оболочку моего тела, ведя за собой вооруженную смерть. Близится дом… И я не позволю скорби исказить открывшуюся мне гармонию».
Крики, вопли неслись из подземелья. Нерон хохотал. А Сенека невозмутимо продолжал:
— «Достичь гармонии трудно, но достичь ее среди стонов и крови — во сто крат труднее… Будем же думать не о теле, которым легко распоряжаться властителям мира, но о душе и вечности, им неподвластной. Тогда до конца постигнешь слова древних: «Кто борется с обстоятельствами, тот поневоле становится их рабом». На прощание прими от меня в дар слова философа: «Мы учим не терять». А нужно учить: «Будь счастлив, все потеряв». И еще: «Все заботятся жить долго, но никто не заботится жить правильно».
— Прости… — задыхаясь, сказал Нерон. — Очень смешно… Ты так важно читал о гармонии… среди горы трупов… Гляди… лежат… повсюду: мама… Поппея… Октавия… там Британик… А это — Лукан, Пизон… Там — актер Мнестр… Тысячи!..
… И Сенека увидел: бесконечные ряды белых ванн, уходящих во тьму. И руки с перерезанными венами. И капала кровь…
— А над нами, — продолжал хохотать Нерон, — ты читаешь итог — как финал высокой трагедии. Опомнись, учитель! И подумай: величайший моралист воспитал величайшего убийцу… Да это комедия, Сенека! Смешная до колик!
— Но я учил тебя любви! — закричал Сенека. Впервые за долгую свою жизнь он кричал: — Только любви! С детства!
— Ты учил меня лжи, — усмехнулся Нерон. — А научил — ненависти… К благопристойным словам, к жалкой вашей морали!.. Но я открою тебе тайну: я давно отвергаю ваш мир! Благонамеренный, сытый мир! Знаешь ли ты, старик, как становятся богом? Я рос как все смертные: заброшенный мальчик, жаждавший любви. Как я хотел, чтобы ты любил меня, мой учитель. И ты говорил, говорил, что любишь. Но я уже тогда знал: лжешь! Любовь — это солнце! А ты — ледяной старик. Нет, ты любил не меня, а свое орудие… свою будущую власть! Как я мечтал о любви матери… И вот однажды не вовремя я зашел в ее покои. Я увидел ее бесстыдные голые ноги…
Обольстительное лицо женщины вновь возникло перед Сенекой… и потная спина мужчины на ложе…
— С ней был Тигеллин, — шептал Нерон, — а я глядел, глядел на ее лицо. И не мог наглядеться! Она не сразу увидела меня. Наконец — увидела! И вопль! Ненависть! В тот день я понял: моя мать меня не любит. Но я уже не мог забыть — яростное солнце на запрокинутом женском лице! Так я узнал, какое лицо бывает у женской любви… Я захотел этой любви — к себе. Я заговорил с тобой, учитель, о любви женщины. Ты сказал: женская любовь дешева, ее можно купить и тем преодолеть, чтобы очистить душу для подлинной духовной любви, а потом как-то незаметно…
… Рука Сенеки вкладывает золотую монету в тщедушную ручку мальчика…
— Ненавидя твое благопристойное «незаметно», я побежал к той, которая должна была дать мне солнце! Она дала мне торопливые содрогания и стыд! Но я не мог жить без любви! Я видел, в какой восторг повергает толпу пение и игра на кифаре. И я научился играть и петь. Но недостаточно, чтобы меня за это любили. Я пришел в отчаяние: мне не познать солнца!.. Но вот однажды я увидел ее. Это была подруга матери. Она шла темными коридорами дворца, величавая богиня с гордым лицом. И тут мне пришла в голову мысль… На следующий день…
… И Сенека увидел женщину в алом пурпуре в темном переходе дворца. Из-за колонны навстречу ей шагнул юноша. И смертный ужас на лице женщины, когда она увидела нож.
— И, угрожая ножом и позором, — шептал Нерон, — я заставил ее… богиню… отдаться! И… и вот тут… в проклятиях… в ее содроганиях, слезах… в ее ненависти я ощутил… Это было солнце… Но совсем другое… И я с трудом удержался, так мне хотелось заколоть ее… от восторга! И вот тогда-то я понял: когда орел когтит добычу, то в муках плоти, трепещущей в когтях, рождается… да, да — тоже любовь! Но ни с чем не сравнимая — любовь казни! Любовь жертвы к палачу! — Нерон был в безумии: глаза сверкали, срывался голос. — И когда Британикупал замертво, я вновь почувствовал… Я смотрел на всех вас: гордая мать и лгущий учитель — все вдруг соединились… Моя воля простиралась безгранично — и все ваши воли лежали ниц! Кто раз вкусил эту беспредельность своей воли, тот может идти только вверх! Вверх! Вверх! Я дышал воздухом гор. Там нет смертных. Кто раз познал, что такое быть богом… Кровь!
Кровь! Все мало!.. И весь римский народ для меня как та женщина, которую я насиловал с ножом в руках! Однажды я сожгу этот ваш Вечный город и прокричу свое проклятие!
— Довольно! — закричал Сенека.
— Опять трагедия, — смеялся Нерон, — а мы договорились: играем комедию!
И он ударил бичом. И с визгом и хохотом вскочили с арены Амур и Венера… Гогоча, дьявольскими прыжками понеслись они вокруг Сенеки.
— Комедия! — хохотал Нерон. — В комедии все шиворот-навыворот: мертвые оказываются живыми, а ты, живой, мертв!
— Я не хочу жить! Зови Тигеллина, — сказал Сенека.
— Ты прав. Время настало: пусть придет Тигеллин! — ответил Нерон.
— Я слышу шаги Тигеллина! — закричал Амур. И бросился во тьму. И тотчас попятился назад в ужасе. — Тигеллин идет! Дорогу Тигеллину…
И все застыли. В наступившей тишине Нерон спросил еле слышно:
— Он здесь?
— Он — здесь! — ответил Амур.
— Как он страшен. Я боюсь, — шептал Нерон. — Опустите веки Тигеллину! Почему ты молчишь, Сенека? Почему ты не смотришь на Тигеллина? — И Нерон схватил Сенеку за горло. Белые от бешенства глаза уставились на старика. — Ты видишь Тигеллина? Видишь Тигеллина, старый ублюдок?
— Не вижу, Цезарь, — прошептал Сенека.
— Как странно, девочка моя, — обратился Нерон к Амуру, — наш Сенека не видит Тигеллина. Что ж ты теперь будешь делать… не увидев Тигеллина? Как без него тебе жить? Точнее — умирать?
И наступило молчание.
— Тигеллина нет?! — прохрипел Сенека.
— Комедия, учитель: Тигеллин явился в Рим сразу после смерти Клавдия, но пробыл в Риме одну ночь — Тигеллин был удавлен на рассвете, я не простил ему маму. Ты ведь знал, Сенека, что его нет… — шептал Нерон. — И я знал, что ты знаешь. Я ведь для нас его придумал. С Тигеллином нам было удобно… обоим: мне — убивать, тебе — оправдывать убийства. Тигеллин был единственной возможностью идти об руку убийце и святому… Но завтра тебя не станет, Сенека. Зачем мне без тебя Тигеллин! Я осчастливлю Рим: я объявлю о казни этого чудовища. Какой будет восторг: прошли страшные времена Тигеллина! Смерть Тигеллина — часть моей платы: я дарю тебе высшее счастье — пережить смерть врага. Ну а теперь, судья в бочке, твой черед: актеры Нерон и Сенека отыграли роли. И жаждут услышать приговор: хорошо ли они сыграли Комедию жизни?
Старик в бочке не ответил. Он шептал непонятные слова.
— Что ты бормочешь, мой брат Диоген?
— Я молюсь… Я прошу его сохранить во мне любовь…
— Кого же ты собираешься любить?
— Всех… Мы все вместе род человеческий… Ты — это я. А я — это он. И если сейчас я возненавижу тебя — я возненавижу себя. И если ты убьешь меня — ты убьешь себя.
— Значит, ты всех нас хочешь любить? Ну за что, к примеру, ты станешь любить его? — Нерон указал на Сенеку.
— За его слова, брат. Этот человек много думал… и произнес много верных слов.
— Он говорил, другие слушали и убивали. Ну а этого… брата? — Нерон усмехнулся и кивнул на сенатора.
— За его унижение… За страдание его.
— А за что ты собираешься любить своего брата Цезаря?
— За то, что он всех несчастнее. Будет молить о смерти как об избавлении… будет обнимать ноги последнего раба…
Нерон бросился к бочке и начал яростно сечь бичом старика. Старик не защищался — он только стонал при каждом ударе.
