Стивен Кинг - Дорожные работы
– Он мне доверяет, – проинформировал стены Мальоре. – Лас-Вегас – большой город, мистер Доуз. И люди там обычно надолго не задерживаются.
– Разве у вас там нет связей?
– Вообще-то есть. Но если речь идет о какой-нибудь чокнутой хиппи, которая давным-давно могла уже рвануть в Сан-Франциско или в Денвер…
– Ее зовут Оливия Бреннер. Я думаю, что она до сих пор в Лас-Вегасе. Последнее время она работала официанткой в закусочной…
– Которых в Лас-Вегасе по крайней мере миллиона два, – сказал Мальоре. – Господь Иисус Христос! Мария! Иосиф плотник!
– Она снимает квартиру на пару с еще одной девушкой. Во всяком случае снимала, когда я разговаривал с ней в последний раз. Не знаю, в каком районе. Рост ее около пяти футов семи дюймов. Темные волосы. Зеленые глаза. Хорошая фигура. Ей двадцать один год – во всяком случае, так она мне сказала.
– И ты думаешь, что я смогу ее найти?
– Тогда вложите деньги и сами получайте дивиденды. Считайте это платой за беспокойство.
– А как ты узнаешь, если я присвою эти деньги себе? Он встал, оставив деньги на письменном столе Мальоре. – Никак, наверное. Но у вас честное лицо.
– Послушай, – сказал Мальоре. – Не хотел бы кусать тебя за задницу – тебе и так, похоже, несладко приходится. Но мне не нравится вся эта история. Ты словно хочешь сделать из меня своего душеприказчика.
– Откажитесь, если не хотите.
– Нет, ты меня не понял. Если она все еще в Лас-Вегасе и не живет под чужим именем, то я скорее всего смогу ее найти. Три штуки за такую работу – это больше, чем достаточно. Тут проблем никаких нет. Но ты меня пугаешь, Доуз. Ты – упертый малый.
– Да.
Мальоре нахмурился и оглядел фотографии своей жены, детей и себя самого, лежащие под пластиковой крышкой письменного стола.
– Ладно, – сказал Мальоре. – По рукам. Но это в последний раз, Доуз. Если я еще раз увижу тебя или хотя бы услышу твой голос по телефону, можешь забыть о нашей сделке. Я не шучу. У меня слишком много своих проблем, чтобы я ввязывался в твои.
– Согласен. Условие принято. Он протянул руку, не будучи уверенным, что Мальоре согласится пожать ее. Мальоре согласился.
– Я не вижу в твоих действиях никакого смысла, – сказал Мальоре. – Как мне может быть симпатичен человек, действия которого мне непонятны?
– Это бессмысленный мир, – ответил он. – А если ты в этом сомневаешься, то просто подумай о собаке мистера Пьяцци.
– Я думаю о ней очень часто, – сказал Мальоре.
16 января, 1974
Он взял с собой конверт с чековой книжкой, вышел из дома и опустил его в ближайший почтовый ящик. Вечером он пошел в кино на фильм «Изгоняющий дьявола», потому что в нем играл Макс фон Зюдов, а Макс фон Зюдов ему всегда очень нравился. В одной из сцен маленькую девочку вырвало в лицо католическому священнику. В задних рядах захохотали.
17 января, 1974
Ему позвонила Мэри. Голос ее звучал облегченно и весело, и это значительно упростило разговор.
– Ты продал дом, – сказала она.
– Точно.
– Но ты еще там.
– Только до субботы. Я снял большую ферму за городом. Хочу пожить там немного, собраться с мыслями.
– Ох, Барт. Это так замечательно. Я так рада. – Он понял, почему все шло так гладко. Она просто притворялась. На самом деле, она была ни рада, ни расстроена. Ей было уже все равно. Она выбросила его из своей жизни. – Я хотела спросить по поводу чековой книжки…
– Да.
– Ты разделил деньги ровно пополам, верно?
– Да. Если хочешь проверить, можешь позвонить мистеру Феннеру.
– Нет, что ты! Я не это имею в виду. – Он почти видел, как она протестующе вскинула руку. – Я хочу сказать… Раз ты вот так разделил деньги… То значит ли это… Она выдержала искусную паузу.
Правильно, сука, в самую точку, – подумал он.
– Да, – сказал он. – Развод.
– А ты хорошо подумал? – спросила она преувеличенно заботливым, фальшивым тоном. – Ты действительно…
– Я думал об этом очень много.
– И я тоже. Похоже, развод – это действительно единственный выход из положения. Но я не держу на тебя зла, Барт. Вовсе нет.
Господи, неумеренное чтение женских романов дает о себе знать. А теперь она скажет мне, что вернется в университет. Он был удивлен подкатившим к горлу ощущением горечи. Он-то думал, что уже миновал эту стадию.
– Чем ты будешь заниматься?
– Я вернусь в университет, – ответила она, и на этот раз в ее голосе не было ни капли фальши. Он был звонким, взволнованным. – Я раскопала свою старую справку об обучении – она провалялась все это время у мамы на чердаке вместе с моей старой одеждой. Представляешь, мне надо сдать всего лишь двадцать четыре зачета! Барт, это всего лишь год учебы, не больше!
Он представил себе, как Мэри ползает по чердаку в доме своих родителей, и образ этот наложился на воспоминание о том, как он ошарашено сидел перед ворохом чарлиной одежды. Усилием воли он отогнал от себя эту картину.
– Барт? Ты меня слышишь?
– Да. Я рад, что ты уже не чувствуешь себя связанной.
– Барт, – сказала она с упреком.
Но уже не было никакого смысла в том, чтобы огрызаться на нее, дразнить ее, унижать ее. События зашли слишком далеко. Укусив, собака мистера Пьяцци двигается дальше. Эта мысль показалась ему забавной, и он издал тихий смешок.
– Ты плачешь, Барт? – Голос ее звучал нежно. Фальшиво, но нежно.
– Нет, – ответил он.
– Барт, я могу что-нибудь для тебя сделать? Если да, то скажи что, и я сделаю это.
– Нет, я думаю, со мной все будет нормально. Послушай, насчет этого развода… Кто подаст заявление? Ты или я?
– Мне кажется, будет выглядеть лучше, если это сделаю я, – сказала она робко.
– Хорошо.
В разговоре наступила пауза.
– Ты спал с кем-нибудь, с тех пор как я ушла? – спросила она наконец. Ему показалось, что эта фраза вырвалась случайно, против ее воли.
Он обдумал ее вопрос и способы ответа на него: правда, ложь или отговорка, которая, возможно, заставит ее провести эту ночь без сна.
– Нет, – ответил он. – А ты?
– Разумеется, нет, – сказала она, причем в голосе ее зазвучали одновременно и негодование, и удовлетворение. – Я ни за что не пошла бы на это.
– Но ведь в конце концов это случится.
– Барт, давай не будем говорить о сексе.
– Хорошо, – ответил он спокойно, хотя именно она первой затронула эту тему. Ему хотелось сказать ей что-нибудь приятное, что-нибудь такое, что осталось бы в ее памяти. Он ничего не мог придумать. Более того, он даже не знал, действительно ли ему нужно, чтобы она его помнила, во всяком случае, на этом этапе. Им неплохо жилось вдвоем. Он был уверен, что их совместная жизнь действительно была неплохой, потому что он почти ничего не помнил об этих годах, кроме, разве что, сумасшедшей затеи с телевизором.
– Помнишь, как мы в первый раз отвели Чарли в подготовительную школу? – Вопрос вырвался у него сам собой.
– Да. Он плакал, и ты хотел забрать его оттуда. Ты не хотел бросать его там, Барт.
– А ты хотела.
Она принялась опровергать его слегка обиженным тоном, но вся сцена уже встала у него перед глазами. Владелицу подготовительной школы звали миссис Рикер. У нее была лицензия, выданная властями штата, и перед тем как отправить детей домой в час дня она кормила их вкусным горячим ленчем. Школа находилась в полуподвальном этаже, и ведя Чарли вниз по лестнице (он шел между ним и Мэри, держа их за руки), он чувствовал себя предателем, словно фермер, который успокаивает свою корову по дороге на бойню. Да, его Чарли был красивым мальчиком. Светлые волосы, потом потемневшие, голубые внимательные глаза, руки, которые обрели необычайную проворность уже в младенческом возрасте. Он стоял между ними у подножия лестницы и, замерев, смотрел на других детей, которые бегали, кричали, рисовали, вырезали ножницами с тупыми концами аппликации из цветной бумаги – их было так много. Никогда еще Чарли не выглядел таким уязвимым, как в этот момент, наблюдая за другими детьми. В его глазах не было ни радости, ни страха, лишь одна внимательная пристальность, какая-то отрешенная заинтересованность, и никогда он так остро не ощущал своего отцовства, никогда не был так близок к ходу его мыслей. Миссис Рикер приблизилась, улыбаясь, как барракуда, и сказала: «Нам будет так весело, цыпонька моя!» Ему захотелось крикнуть ей в лицо, что его сына зовут не цыпонька, а Чарли, но он сдержался. И тогда она протянула ему руку, но Чарли не пошевелился, лишь посмотрел на нее, и тогда она сама взяла его за руку и повела к другим детям. Он прошел два шага, а потом остановился и оглянулся назад, а миссис Рикер сказала тихо:
– Идите, с ним все будет в порядке.
И Мэри, в конце концов, пришлось ткнуть его в бок и сказать: «Ну идем же, Барт!» – потому что он застыл на месте, глядя в глаза своего сына, говорившие: «Неужели ты позволишь им сделать это со мной, Джордж?» А его взгляд отвечал: «Похоже, что да, Фредди», – и они с Мэри стали подниматься по лестнице, показав Чарли свои спины – самое ужасное зрелище для маленького ребенка, – и тогда Чарли заплакал. Но Мэри даже не оглянулась, потому что любовь женщины – странная штука. Она жестока и почти всегда зряча, а любовь, которая все видит, – это ужасная любовь. Она знала, что в такой ситуации правильнее поскорее уйти, и так она и поступала, воспринимая этот плач как очередной необходимый этап развития ребенка, вроде болей в животе от скопившихся газов или содранных коленок. И тогда он ощутил в груди такую острую, такую настоящую боль, что на мгновение ему даже показалось, что у него начался настоящий сердечный приступ, а потом боль куда-то исчезла. Тогда он не мог понять, что означает эта боль, но теперь ему показалось, что это было самое обычное прощание со своим ребенком. Увидеть спины родителей – это еще не самое ужасное. Самое ужасное – это то, с какой быстротой дети забывают про эти самые спины и начинают заниматься своими делами – игрой, сбором головоломки, новым другом и, в конце концов, смертью. Вот что он почувствовал в ту минуту. Чарли начал умирать задолго до того, как стал больным, и ничто, ничто в целом свете не могло спасти его даже тогда.
