Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы
Пауза.
Полковник. В таком случае, будем разговаривать?
Старик. Говорить о погоде? Это мы можем. Спрашивать, как дела, хотя и сами отлично знаем? Я предпочитаю молчать. Тогда слышны мысли и видно прошлое. Молчание не может ничего скрывать, а слова могут! Я на днях читал, что различие языков возникло у диких народов для того, чтобы скрывать тайны одного племени от другого. Языки — шифр, и кто нашел к ним ключ, понимает все языки мира. Это, однако, ничуть не мешает разгадывать тайны и без ключа, в особенности когда надо доказать кто отец! Доказать перед судом, это — совсем другое: два лживых свидетеля, когда они показывают согласно, считаются уже полным доказательством; но в те расследования, какие я имел в виду, не берут с собой никаких свидетелей. Сама природа заложила в людей чувство стыда, и оно старается скрыть то, что должно быть скрыто. Однако, временами обстоятельства складываются так, что самое тайное делается явным, срывается с лжеца маска, и изобличается плут…
Пауза. Все молча смотрят друг на друга.
Старик. Как стало тихо!
Долгое молчание.
Старик. Здесь, например, в этом достоуважаемом доме, в этом милом семейном круге, где соединились красота, образование и богатство…
Долгое молчание.
Старик. Все мы, сидящие здесь, конечно, знаем, кто мы. Не правда ли?.. Мне нечего говорить вам… И вы меня знаете, хотя вы и держите себя так, точно не знаете… А там, в комнате, сидит моя дочь, моя, и это вы также знаете… Она потеряла вкус к жизни, не зная, почему… Но она увядала в этом воздухе, пропитанном преступлениями, ложью и всяческим обманом. И потому я отыскал для неё друга; подле него она может испытать свет и теплоту, которыми лучится благородный поступок…
Долгое молчание.
Моею миссиею в этом доме было: вырвать плевелы, вскрыть преступление, подвести итоги, чтобы юность могла начать в этом доме нечто новое.
Долгое молчание.
А теперь я предоставляю свободу унту каждому по очереди. Кто останется, того я велю задержать!
Долгое молчание.
Слышите, как тикают часы, совсем как сверлильщик в стене! Слышите, что они говорят «Время! Время!» Когда они, через несколько мгновений, начнут бить — время ваше прошло, и вы должны идти, но не раньше. Но прежде чем пробить, они грозят! Слышите! Вот они предостерегают: часы могут пробить! И я тоже могу пробить! Стучит костылем по столу. Слышите?
Молчание.
Мумия идет к часам и останавливает их. Затем говорит внятно и серьезно. Но я могу задержать время в его беге. Я могу обратить прошлое в ничто и бывшее в убывшее! Только не подкупом, не угрозами, но страданием и раскаянием. Подходит к старику. Мы — жалкие люди, мы это знаем. Мы грешили, мы ошибались, все, все мы. Мы не те, какими кажемся, потому что в существе мы лучше самих себя, потому что мы осуждаем наши проступки. Но то, что ты, Яков Хуммель, с фальшивым именем, хочешь быть судьею, доказывает, что ты хуже, чем мы, жалкие!
И ты не тот, чем кажешься. Ты вор людей, потому что ты однажды похитил меня лживыми обещаниями. Ты убил консула, которого сегодня похоронят; ты задушил его векселями; ты похитил студента, опутав его вымышленными долгами его отца, который никогда не был тебе должен ни гроша…
Старик попробовал встать и заговорить, но опять упал в стул и съежился; под давлением последующего съеживается еще сильнее.
Мумия. Но есть в твоей жизни одна черная точка, которую я не совсем знаю, но подозреваю… Кажется, Бенгтссон знает об этот. Звонит в звонок на столе.
Старик. Нет! Только не Бенгтссона! Не его!
Мумия. Ага, этот знает! Снова звонит.
В дверях коридора появляется маленькая молочница; ее не видит никто, кроме старика, которого охватывает ужас. Когда Бенгтссон входит, молочница исчезает.
Мумия. Бенгтссон, знаешь ты этого господина?
Бенгтссон. Да, знаю, и он меня! Жизнь изменчива, как мы знаем — я служил у него, а раз он служил у меня. Два года подряд он кормился у меня на кухне. Он должен был уходить около трех часов, еда была готова к двум часам, и все в доме ели разогретое кушанье из-за этого быка. Он выпивал весь бульон, и его приходилось разводить потом водой. Он сидел там, точно вампир, и высасывал из дома все соки, так что мы обратились почти в скелеты. И он чуть было не довел нас до тюрьмы, когда мы назвали кухарку воровкой! Позднее я встретил этого человека в Гамбурге, уже под другим именем. Он был уже ростовщиком, опять высасывал кровь. И там его привлекали к суду, обвиняли в том, что он заманил одну девушку на лед, чтобы утопить. Она была свидетельницей его преступления, раскрытия которого он так боялся…
Мумия проводит рукою по лицу старика. Вот ты какой! Ну, а теперь давай сюда векселя и завещание!
Иоганнсон показывается в дверях и с громадным интересом смотрит на происходящее, так как чувствует себя теперь освобожденным от рабства.
Старик вытаскивает из кармана пачку бумаг и бросает на стол.
Мумия гладит старика по спине. Ку-ку! Яков здесь?
Старик, как попугай. Яков здесь. Какадора! Дора!
Мумия. Можно часам бить?
Старик. Часы могут бить! Подражает купанью часов. Кук-кук, кук-кук, кук-кук!..
Мумия открывает ковер, прикрывающий гардероб. Теперь часы пробили! Вставай, иди в гардероб, где я просидела двадцать лет и оплакивала наше преступление… Там висит шнурок, которым ты задушил консула, там наверху, и которым ты хотел задушить своего благодетеля… Ступай!
Старик входит в гардероб.
Мумия. Запирает дверь. Бенгтссон, поставь ширмы. Ширмы смерти!
Бенгтссон ставит ширмы перед дверью.
Мумия. С ним кончено! Господь, смилуйся над его душою.
Все. Аминь!
Долгое молчание.
В комнате с гиацинтами девушка аккомпанирует песне студента.
Действие III
Комната немного странного стиля, восточных мотивов. Везде гиацинты всех цветов. На камине большой Будда; на коленях у него луковица, из которой растет Allium ascalonicum с круглыми цветами белого цвета. В глубине направо дверь, которая ведет в круглый зал. Там сидят тихо, ничего не делая, полковник и мумия. Виден краешек ширм смерти. Налево дверь в столовую и кухню.
Студент и девушка — у стола.
Она с арфой, он стоит.
Девушка. Воспойте мне мои цветы!
Студент. Это — цветы вашей души?
Девушка. Это — единственный мой цветок! Любите вы гиацинты?
Студент. Люблю больше всех других, люблю их девический образ; стройно и прямо подымаются они и купают свои белые, чистые корни в бесцветной водяной влаге. Люблю их краски — снежно-белые, невинно-чистые, ласково-желтые, как мед, розовые, ярко-красные, но больше всего люблю голубые гиацинты, глубокие, как глаза, верные… Люблю их все больше золота и жемчугов, люблю их, с детства восхищался ими, потому что у них — все те красивые качества, каких нет у меня… Только…
Девушка. Только?
Студент. Нет ответа на мою любовь, потому что прекрасные цветы ненавидят меня…
Девушка. Как ненавидят?
Студент. Их аромат, сильный и чистый, от первого ветра весны, пробежавшего по тающему снегу, туманит мои чувства, оглушает меня, слепит, гонит из комнаты и мечет в меня отравленными стрелами, от которых больно моему сердцу, — горит голова!.. Вы не знаете тайны этого цветка?
Девушка. Скажите.
Студент. Но сначала его значение. Луковица, которая покоится в воде или лежит в земле — это земля; стебель подымается, как земная ось, и на верхнем его конце сидят цветы — звезды с шестью лучами…
Девушка. Над землею звезды! Это величественно! Где вы это видели?
Студент. Позвольте подумать… В ваших глазах! Итак, это — отражение мира… И потому сидит Будда с луковицей-землей и согревает ее своими взорами, чтобы видеть, как она вырастет ввысь и обратится в свое небо. Бедная земля должна стать небом! Этого ждет Будда!
Девушка. Теперь я поняла. Но разве цветок подснежника также не с шестью лучами, как лилия, как гиацинт?
Студент. Вы правы! Тогда цветы подснежника — падающие звезды…
Девушка. И подснежник — снежная звездочка, выросшая из снега.
Студент. А желто-красный Сириус, самая большая и самая прекрасная из звезд неба, — это нарцисс с его желтыми и красными чашечками и шестью белыми лучами.
Девушка. Видели вы, как цветет шарлот?
Студент. Конечно, видел! Она несет свой цветок на шаре, который походит на небесный свод, усеянный белыми звездами.
Девушка. Господи, как величественно! Это кто придумал?
Студент. Ты!
Девушка. Ты!
Студент. Мы!.. Мы создали вместе… Мы обвенчаны…
Девушка. Еще нет…
Студент. Чего же еще не достает?
Девушка. Ожидания, испытания, терпения!
Студент. Хорошо, испытай меня!
Пауза.
Студент. Скажи, почему родители сидят там так тихо, не говоря ни слова?
Девушка. Потому что им нечего сказать друг другу, потому что один не верит тому, что говорит другой. Мой отец так выразил это: «к чему говорить, ведь мы не можем обмануть друг друга».
