Жан Ануй - Булочник, булочница и подмастерье
Да, господин Фессар-Лёбонз. Безусловно, господин Фессар-Лёбонз. Прошу прощения, господин Фессар-Лёбонз. Я отдаю себе полный отчёт, в том, что я неправ, господин Фессар-Лёбонз, отныне я сделаю всё. Некий провал в памяти, господин Фессар-Лёбонз. Mea Culpa. Нет! Это по-латыни, господин Фессар-Лёбонз! Вы ошиблись. Я хотел сказать, что это моя вина… Так что, я говорю… по-французски, конечно, господин Фессар-Лёбонз! Моё почтение, господин Фессар-Лёбонз, можете рассчитывать… к вашему приходу всё будет в полном порядке. (Вешает трубку и, как ни в чём не бывало, говорит, обращаясь к Элоди.) Можно ли быть пошлее?
Элоди. Подумать только, вместо того, чтобы стать женой служащего, я могла б выйти замуж за Эмиля Волкогона, сына швейных машинок! Сегодня я была бы супругой капитана индустрии!
Не отвечая, Адольф пожимает плечами.
Неся платья, в чепце и кружевном фартучке, входит щёгольски одетая Служанка.
Служанка. На обед мадам наденет то же платье, что и на скачки?
Элоди. И не думайте, Эрмелина! Я оденусь перед тем, как отправиться на ипподром.
Служанка. Боюсь, у мадам не получится. Мадам, без сомнения, запамятовала, но мадам с супругом принимают на обед его превосходительство консула Оверни.
Элоди. Боже! О чём же я думаю? Сию минуту зовите Альфредо и позвоните цветочнику, пусть займётся цветами в настольную вазу.
Служанка звонит в колокольчик и возвращается, чтобы разложить платья на кровати.
Служанка. Вуаля. Когда мадам решится, тогда и решит. В чайнорозовых кружевах мадам ещё женственней, но она такая великолепная дама в тесном платье из муаровой тафты.
Элоди. Эрмелина, сегодня скачут не на гран-при! Будничные бега.
Служанка. Однако, учитывая положение мадам, мадам полагается быть самой элегантной, мадам хорошо знает об этом.
Входит метрдотель.
Метрдотель. Мадам позвонили отдать приказания?
Элоди устроилась в кресле «бержер (пастушка)» (в стиле Людовика XV); присев, Служанка остригает ей на ногах ногти.
Элоди. Альфредо, у меня совсем выскочило из головы… его превосходительство консул Оверни приедет к нам сегодня обедать.
Метрдотель. Пусть незначительные огрехи памяти никогда не беспокоят мадам. Я самолично не позволил себе забыть об этом. Шеф-повар приготовил мадам два набора на выбор. (Достаёт из кармана две картонки и с достоинством читает.) Рыба Тарб дё Греньер в аберлановом соусе[1] Утиный гриньяс каньятон дё Гран-Дюк Гравелотовый хищный горошек Салат Сыр Грушевый джемазон (или павилдос) по монмашунски Или нечто попроще: Сорб дё Прессэр в кубатосах Грассан дё Премонтре в кобелином соусе Крокетты Мишетт Салат Фрутти Тутти Кванти
Входит Горничная. Она не кажется удивлённой, и довольно грубо спрашивает…
Адэль. Как же, мадам, на остатки телятины я беру на базаре спаржу или горох?
Элоди. Он упал в цене?
Адэль. Кто? Горошек-то? Нет, мадам, пока молодой…
Элоди. Тогда спаржу берите!
Адэль. Но её ни месье не любят, ни дети.
Элоди. Вот и хорошо! Избавимся от лишней покупки, на вечер ещё спаржи останется.
Адэль. Слушаюсь, мадам! Я, конечно, заплачу остатками с кошелька, но предупреждаю мадам, что денег недостанет!
Горничная выходит.
Элоди с улыбкой поворачивается к метрдотелю, который продолжает…
Метрдотель. Сорб дё Прессэр в кубатосах Грассан дё Премонтре в кобелином соусе Сухой корм Мишетт Салат Фротти Тутти Кванти
Элоди (после изящного размышления). Я предпочитаю первое. И скажите, Альфредо, повару, чтобы особенно обратил внимание на грушевый павилдос. В последний раз он не был доведён до совершенства.
Метрдотель. Слушаюсь, мадам. Мадам по-прежнему доверяет мне касательно вин?
Элоди. Да, Альфредо. (С улыбкой светской дамы.) Это мужское дело.
Метрдотель. Благодарю мадам за доверие мадам. Мерси, мадам.
Он выходит, делая шаг в сторону, чтобы пропустить Тото, который вбегает, держа сестру за руку; они оба с портфелями.
Тото. Maman!
Элоди (в кресле «бержер», в то время как Служанка остригает ей на ногах ногти). Да, мой дорогой.
Тото. У меня дырка в заднице! Сын Перпера продырявил карандашом.
Элоди. Скажи Адэль.
Тото. Она ушла на рынок.
Элоди. Ты же видишь, я занята!
Тото. Чем?
Элоди. Почему ты не сказал этого вчера вечером?
Тото. Я сказал, но никто не услышал. Вы ссорились.
Элоди. Надо было Адэль сказать!
Тото. Она сказала, что ей мыть посуду. И косички Мари-Кристине она специально заплела кое-как. Говорит, это твоё дело! Мы к тому же опаздываем. И в спешке-то нам едва хватит в школу успеть.
Элоди. Тогда иди так. В обед Адэль починит штанишки.
Тото. Если учитель скажет, что у меня дырка на заднице, я скажу, что ты в курсе. Может, напишешь записку?
Элоди (расстроенная). Да нет же. Думаешь, у меня есть время записки писать? У меня столько дел!
Тото, разворачиваясь, уводит с собой молчаливую сестрёнку. Элоди, вздохнув, поднимает служанке, присевшей рядом, другую ногу.
Служанка. Нужно быть по-настоящему светской дамой, как мадам, чтобы позволить себе красить ногти на ногах таким цветом. Ах, мадам такая красивая, она всё себе может позволить!
Служанка надевает Элоди чулки.
Элоди (воркуя). Эрмелина…
Служанка. Ножки-то королевские! Ах, если б я не была так мадам предана! На прошлой неделе граф Периколозо Споргерси предложил мне пять луидоров, чтобы я ему ношенные чулки мадам вынесла.
Элоди (жеманясь и притворно гневаясь). Замолчите же, Эрмелина!
Служанка. Я отказалась, разумеется. Двадцать лет у мадам на службе, я слишком ей предана, чтоб не дай бог! Но мадам не должна сердиться… не её же вина, что мадам все сердца покоряются. Ещё у господина вашего батюшки в имении, во время бальных вечеров все мы, толпясь за дверями в прихожей, ссорились за лучшее место у щелки, чтобы только побольше насладиться тем, как мадам в залу появляется. Столько в мадам было всегда изящества, во всём! И так мадам всегда хорошо танцевали!
Доносится едва слышная скрипичная музыка.
Элоди, поднявшись и наклонив голову, начинает вальсировать по комнате в рубашке.
Служанка с платьями исчезает.
Элоди, вальсируя, внезапно оказывается нос к носу с Адольфом, который заходит в комнату.
Адольф. А ты танцуешь?
Элоди. У меня что ли права нет танцевать?
Адольф. Помоги пуговицу в воротничок вправить, не получается. Нагнулся ботинки почистить, она и выстрелила.
Элоди (язвительно). А ты б, в руки-то взяв, ботинки чистил!
Адольф (тоже ядовито). Если б мне кто ещё тут их почистил!
Элоди. Спроси Адэль!
Она пытается вставить ему пуговицу; они с ненавистью стоят лицом к лицу.
Адольф. Не успевает Адэль, она работой завалена, у ней весь дом на плечах.
Элоди. Ах, что ты говоришь! Он усталостью горничной озабочен… она бы уж точно меньше уставала, если б ты ей по ночам спать не мешал! О моей усталости ты подумал?
Адольф. Твоей усталости? Ты собой только занята!
Элоди. Никто мне не помогает! Никто меня не обслуживает! Мне всё самой нужно решить! Надо, чтобы я за всем проследила. Принимаю ли ванну… «Мадам, газовый кран не работает!», ногти ль накрашиваю и сосредоточиться не могу… «Мадам, телятины не осталось, эскалопы за место неё брать? Я, мол, не решаюсь!». Чай сяду пить с подругами… «Мадам, у малышки колики, она с горшка не слезает!» Мне надоело! Надоело! Надоело! Вечно дома, всегда дети! А жизнь — это уж точно не то… великолепное, опасное, может быть, иной раз, но всегда сумасшедшее и волнующее!
Адольф. Тебя дома плохо проинформировали…
Элоди. Дома с родителями я задыхалась, но думала… выйду замуж, поеду в Париж жить, буду свободна, самою собой, наконец, сделаюсь… узнаю радостей столицы… Только в Париже женщина может быть по-настоящему женщиной и цвести! Я ещё красивой была, я всё могла. Солидные мужчины за мною ухаживали, предлагали всякую блестящую жизнь, а я в тебя втюрилась! Почему?
