Анджей Мулярчик - Земляки
— Смотри, как бы этот диверсант не выстарался для нашей матери неба похуже, — шепчет Марыня и вдруг начинает плакать. — До чего ж она, бедная, жеребеночка дождаться хотела!..
Когда ксендз наклоняется к лицу умирающей, Каргуль встает, и тут обнаруживается, что под коленями у него все время была его винтовка.
Звонят колокола, их слышно далеко, даже на кладбище, у ворот которого останавливается повозка, запряженная лошадьми Казика и Каргуля.
Казик, Каргуль, войт и Вечорек берут на плечи маленький сосновый гроб и входят в ворота кладбища. За ними идет одетый во все черное Кекешко. Он ведет под руку Марыню, которая несет что-то, прикрыв концом большого платка.
Когда ксендз кончает положенную молитву, Казик берет из рук Марыни мешок с кружевницкой землей и сыплет горсточку земли на крышку гроба. Остальные, подходя поочереди, делают то же самое.
Вдруг, растолкав людей, у края могилы опускается на колени Витя. Казик протягивает к нему руки, но Витя отодвигается.
— Вы, тятя, уберите свои руки.
— Где Ядька?!! — кидается к нему Каргуль, но Витя снова делает шаг назад.
— А вы, пан Каргуль, не спрашивайте ни о чем, потому как мы к вам не вернемся, покамест вас с отцом только ваша злость в куче держит.
Повернувшись, Витя быстро идет между могилами, не обращая внимания на крик матери:
— Витя! Ви-ии-тя… Вернись!
Весна. Казик слоняется по двору, все валится у него из рук. Не радует его даже жеребенок, который шаг в шаг следует повсюду за матерью.
По другую сторону забора так же бессмысленно топчется по двору Каргуль. Им обоим тяжела пустота дворов, из которых ушло уже столько близких.
Казик с досадой пинает немецкую каску, из которой пьют воду куры, она с грохотом катится по цементным плитам двора. Весенний ветер забрасывает на сторону Павляков Ядькины платья, какие Каргулиха, убираясь к празднику, развесила проветриться на заборе. Казик поднимает их и, подержав в руках, вешает обратно.
Оба мужчины стоят, следя друг за другом и притворяясь, что не замечают этого взаимного наблюдения. Вдруг робко заржал жеребенок. В Казике будто дрогнуло что-то, перевернулось, оторвалось внутри…
— А ну, подойди к забору, — неожиданно говорит он, обращаясь к Каргулю.
— Это зачем?
— Подойди, потому как и я подхожу…
Каргуль, не торопясь, идет к забору, но в трех шагах от него останавливается — как когда-то, когда они в первый раз встретились в Рудниках.
— Ну?..
— Делай, что и я делаю, — говорит Казик, стягивая с себя шапку и обнажая седую голову.
— Ну, снял, — говорит Каргуль, снимая шапку, — только не знаю, перед чем.
— Перед нашей дуростью бескрайнею, которой конец близится.
Павляк делает шаг к забору, приблизился на шаг и Каргуль.
— Что ж, Казик, пора бы уже…
— И плачь ты, Каргуль, не стыдясь, потому как ежели настоящий мужик плачет, то должен быть праздник!
— Ой, должен быть, должен! — ойкнул Каргуль и бухнулся в распростертые объятия Казика.
Заплакали в голос, не скупясь на причитания, и женщины. Рыдания их заставили прибежать соседей: испуганно смотрит на них Вечорек, выжидающе поглядывает Познаняк… Кекешко же, увидев обнимающихся и рыдающих мужчин, закричал во все горло:
— Милиция! Милиция! Люди, бегите за милицией, не иначе как что-нибудь страшное стряслось!!!
Но сам остался на месте: легко ли расстаться с этаким редким зрелищем!
Этим возгласом «милиция!» и заканчивает Казик Павляк свой рассказ, в котором описал старшему брату первые проведенные на этой земле годы. Едва он крикнул «милиция!», как у забора, со стороны Каргулева двора, появляется молоденький сержант милиции и. козырнув, стоит, будто ждет приказаний.
— А ты чего?!! — рявкает на него Казик.
— Я думал, может, нужный буду… — оправдывается сержант, пятясь к дому Каргулей.
— Каргуль тебя сюда послал, чтоб я опять из-за него своего брата потерял?!! Нечего тебе тут делать, иди, иди… — гонит представителя власти Казик и, обернувшись к брату, говорит: — А теперь, Яська, послушай-ка, как мы тут Польшу создавали…
Однако «американец» не желает больше слушать его и, резко повернувшись, энергично шагает к дому.
— Бросил ты думать о присяге тятиной, брось и обо мне думать! — рычит Яська, когда Казик пытается задержать его.
— Яська, да послушай же ты меня, ведь крестины приготовлены…
— Что-о-о? — прерывает его грозно Яська. — Хочешь сделать из меня крестного отца Каргулевых детей?!! Never!! — И он захлопывает дверь перед носом Казика с такой силой, что у того чуть не падает с головы шляпа.
Войдя в дом, Джон оказывается в нем один: все ушли, чтобы не мешать беседовать столь странно встретившимся братьям. Стоит только коляска с маленькой Аней, которую сторожил младший брат Ядьки. Однако при виде разгневанного «американца» мальчишка в ужасе удрал, бросив плачущего ребенка.
Джон начинает паковать вещи, но плач Ани все больше раздражает его. Как это часто бывает с детьми, она, по-видимому, чувствует нервозную атмосферу вокруг и вместо того, чтобы спать, заливается слезами.
Джон несколько раз подходит к девочке, и, пытаясь ее успокоить, качает коляску — все напрасно. Не найдя никого ни в комнатах, ни на кухне, он вытаскивает Аню из коляски и начинает ходить с ней по комнате. Когда он легонько стучит вилкой о графин, на лице девочки появляется первая улыбка. Она с любопытством поглядывает на Джона.
Однако едва он кладет ее в коляску, как вое начинается сначала. Он даже не успевает открыть чемодан, а дом уже оглашает отчаянный крик ребенка. Неумело, по-мужски Джон играет с малюткой: напяливает на себя дамскую шляпу, строит смешные рожи, приложив к вискам руки, машет ими, как слон ушами. Девочка, перестав плакать, смотрит на него весело, почти кокетливо, но стоит ему только отойти, она опять морщит личико, готовясь зареветь.
Джон берет ее на руки и, качая, напевает какую-то старую, слышанную еще в детстве колыбельную. Девочка внимательно слушает его. Вдруг, подойдя к окну, он видит возле стодолы Казика целую толпу: тут и Каргули, и Павляки, и соседи… Все они что-то оживленно обсуждают, слушая энергично жестикулирующего Казика.
Наконец, взяв лопату, он начинает копать землю и, набирая ее горстями, сыплет в мешочек, который держит Каргуль.
Понял Джон, что там происходит, отошел от окна и, продолжая качать Аню, в раздумье ходит по комнате. Вдруг он подносит девочку к свадебной фотографии Вити и Ядьки, будто хочет проверить, на кого из родителей она похожа больше.
— Гм… все равно нас больше, чем Каргулей, потому что ты Павлячка! Павлячка, Павлячка… — повторяет он и начинает пританцовывать.
Увлекшись, Джон танцует какой-то странный танец, держа ручку девочки так, точно эта рука взрослой партнерши, позабыв, где и в какой ситуации он находится…
Услышав шаги в сенях, он быстро сажает девочку в коляску и присаживается к столу, чтобы никто не мог догадаться, что происходило между ним и внучкой его брата.
В комнату осторожно входит Казик. Он протягивает брату мешок:
— На, Ясь, возьми. Земля…
— Земля? — деланно удивляется Джон и, заглянув в мешочек, трогает его содержимое пальцами.
— Хорошая? — Казик напряженно смотрит на брата.
Не сразу отвечает Джон-Яська. Он сюсюкает с Аней, заглядывает ей в глазки, подкидывает в воздух и, только вдоволь наигравшись с ней, говорит наконец:
— Хорошая, Казимеж, лучшей не требуется…
Тут Казик, бросив на стол мешок, широко распахивает объятия и гаркает во весь голос:
— Яська! Бойся ты бога, наконец-то мы свиделись!
Обнявшись крепко, они смеются сквозь слезы, не замечая ни прильнувших к окнам лиц, ни появившихся в дверях домочадцев.
Примечания
1
«Маня» — сокращенное от «Марии» употребляется только в восточной части Польши, особенно в деревнях, расположенных поблизости от русской границы. В остальной Польше принято иное сокращение: «Марыся», «Марыня», «Марыля». То же относится и к именам, которые Казимеж называет далее: «Витя» вместо «Витек», «Аня» вместо «Ханка», «Павлик» вместо «Павелек», — это выдает «восточное» происхождение Казимежа. (Здесь и далее прим. пер.)
2
Эта напевность речи, как и многие из любимых словечек Казимежа, свидетельствуют о том, что он вырос в восточной части Польши.
3
Морг — мера площади, равна 56 гектарам.
4
В апреле 1946 года было принято решение о проведении всенародного референдума, во время которого население Польши должно было ответить на три вопроса: а) одобряет ли оно новые польские границы на западе; б) одобряет ли оно земельную реформу и национализацию крупной промышленности и в) согласно ли оно на однопалатный парламент вместо двухпалатного. Правительство и партия призвали народ ответить на все три вопроса положительно — отсюда чрезвычайно популярный лозунг тех лет «3 раза «да!».
