Артур Миллер - Осколки
Сцена седьмая
Стентон Кейз стоит, скрестив за спиной руки, делая вид, что смотрит из окна. Тягостная атмосфера. Входит Гельбург, но Кейз не поворачивается.
ГЕЛЬБУРГ: Прошу прощения…
КЕЙЗ: (оборачивается). Доброе утро. Вы хотели поговорить со мной.
ГЕЛЬБУРГ: Если у вас найдется свободная минута, я был бы очень признателен…
КЕЙЗ: (садится). Вы неважно выглядите. Что-нибудь не так?
ГЕЛЬБУРГ: Нет, все прекрасно. Просто, может, я простудился…
И, поскольку его не пригласили сесть, он смотрит на стул напротив, потом опять на Кейза, который все еще заставляет его ждать, затем осторожно садится на краешек стула.
Я хотел только сказать вам, что чувствую себя виноватым в связи с этой историей на Бродвее. Мне, правда, очень жаль.
КЕЙЗ: Ну, всякое бывает.
ГЕЛЬБУРГ: Я же знаю, насколько ваше сердце лежало к этому проекту… и могу сказать: известие это настолько ошеломило меня; они даже и не намекнули, что вели переговоры и Аланом Кершовичем или с кем-то еще.
КЕЙЗ: Да, это большая потеря: я ведь уже переговорил в одним приятелем-архитектором по поводу ремонта.
ГЕЛЬБУРГ: В общем, я даже сказать вам не могу, как…
КЕЙЗ: Я ведь по-настоящему влюбился в этот дом. Это могло бы быть отличное клубное помещение. И прекрасное вложение средств.
ГЕЛЬБУРГ: Ну, не обязательно — если «Уонамейкерз» уедут…
КЕЙЗ: Кстати, об «Уонамейкерз» — это я должен вам сказать — когда я узнал, что Кершович нас обскакал, я был настолько ошеломлен после того, что вы мне говорили, что все это место придет в упадок, если они оставят дело. Кершович же не дурак, тут и говорить нечего. В общем, я поговорил с одним членом нашего клуба, а у него родственник в наблюдательном совете «Уонамейкерз», и тот сказал, что даже речи не было о том, чтобы закрыть дело. Он был полностью обескуражен от одной этой мысли.
ГЕЛЬБУРГ: Но человек из «ABC»…
КЕЙЗ: (с жестом нетерпения). «ABC» только получила заказ на ремонт бойлера, потому что «Уонамейкерз» заказал новые бойлеры у другой фирмы, и никакого отношения к закрытию фирмы не имеет. Абсолютно никакого.
ГЕЛЬБУРГ: … Не знаю, что и сказать. Я просто… мне ужасно жаль…
КЕЙЗ: Да, красивое здание. Будем надеяться, что Кершович сделает из него что-нибудь приличное. Не знаете, что он намерен там предпринять?
ГЕЛЬБУРГ: Я? Нет, конечно. Настолько хорошо я его не знаю.
КЕЙЗ: Вот как? Мне показалось, вы говорили, что знаете его уже много лет?
ГЕЛЬБУРГ: Ну, я «знаю» его, но не то, чтобы мы дружили, мы встречались несколько раз на заключении сделок и других мероприятиях, да еще пару раз в ресторанах…
КЕЙЗ: Понятно. Значит, я неправильно понял, я думал, вы — друзья.
Кейз больше ничего не говорит, от этого озабоченность Гельбурга возрастает.
ГЕЛЬБУРГ: Я надеюсь, вы не думаете, что… Что касается Кершовича, то я никогда не упоминал при нем, что вы интересуетесь 611 номером.
КЕЙЗ: Не упоминали? Что вы имеете в виду?
ГЕЛЬБУРГ: Да ничего. Просто все это выглядит так, словно это я виноват, что он отнял у вас это дело. Но такого я бы никогда вам не сделал!
КЕЙЗ: Этого я и не утверждал. Если я и выгляжу несколько рассерженным, так потому, что кто-то увел у меня из-под носа сделку, да к тому же еще человек, к чьим методам я никогда особо не был расположен.
ГЕЛЬБУРГ: Я того же мнения, и с Кершовичем не имею ничего общего… (Обрывает.)
КЕЙЗ: Я что, когда-нибудь говорил обратное? Мне просто не совсем ясно, что вы хотите сказать, или я чего-то недопонимаю…
ГЕЛЬБУРГ: Нет-нет, именно это вы и говорили.
КЕЙЗ: (его удивление растет). Что с вами происходит?
ГЕЛЬБУРГ: Мне очень жаль. Мне бы хотелось все забыть.
КЕЙЗ: Да что же?
ГЕЛЬБУРГ: Все. Вообще все. Извините, что я вам помешал!
Пауза. Кейз выходит с выражением разочарования. Гельбург остается сидеть с разинутым ртом, с поднятой рукой, словно желая защитить свою жизнь.
Затемнение.
Скрипач играет, затем уходит.
Сцена восьмая
Сильвия сидит в инвалидной коляске и слушает по радио Эдди Кантора, который поет «Если бы ты знал Сьюзи, как ее знаю я…» ['If You Know Suzie Like I Know Suzie'] Кажется, мелодия ей нравится, она отбивает пальцем такт. Сильвия сидит рядом с кроватью, на которой лежит сложенная газета. Входит Хьюман. Она сразу улыбнулась, выключила радио и протянула ему руку. Он подходит и пожимает ее.
СИЛЬВИЯ: (кивает на радио). Не выношу Эдди Кантора. А вы?
ХЬЮМАН: Неужто? На лестнице я слышал ваш смех.
СИЛЬВИЯ: Знаю, и тем не менее я не могу его терпеть. А вот Кросби люблю. Вы его слышали?
ХЬЮМАН: Я не люблю этих слащавых певцов. Они зарабатывают десять-двадцать тысяч долларов в неделю, не прослушав ни одной лекции по медицине.
Сильвия смеется.
В любом случае, я — почитатель оперы.
СИЛЬВИЯ: А я никогда еще не видела ни одной оперы. Наверняка трудно понять.
ХЬЮМАН: Да нечего понимать. Там или она хочет, а он нет, или он хочет, а она нет.
Сильвия смеется.
Как всегда: один из двоих умирает, а другой прыгает из окна.
СИЛЬВИЯ: Я рада, что вы смогли прийти.
ХЬЮМАН: (садится на стул рядом с постелью). Ну, так вот, нам нужно кое-что обговорить
СИЛЬВИЯ: Филиппу нужно было в Джерси из-за какого-то плана застройки…
ХЬЮМАН: Ничего, я хотел бы переговорить с вами.
СИЛЬВИЯ: Речь идет об одной фабрике, которая принадлежит фирме.
ХЬЮМАН: Ну, перестаньте, не нервничайте.
СИЛЬВИЯ: У меня заболела спина, вы не поможете мне перебраться на кровать?
ХЬЮМАН: Конечно.
Хьюман поднимает ее со стула, несет к кровати и осторожно кладет на постель.
Вот так.
Она откидывается, он прикрывает одеялом ее ноги.
Это что за духи?
Отходит от постели.
СИЛЬВИЯ: Харриет обнаружила их у меня в ящике. Кажется, это Жером подарил несколько лет назад на День рождения.
ХЬЮМАН: Восхитительно! И прическа у вас другая.
СИЛЬВИЯ: (взъерошила руками волосы). Харриет причесала меня. Ей нравится играть моими волосами, это еще с детства. Вы сегодня утром слушали птиц?
ХЬЮМАН: Как ни странно, да. До этого, когда я ехал верхом, передо мной вдруг вспорхнула целая стая.
СИЛЬВИЯ: (отчасти чтобы он не ушел). Когда я была маленькой и когда мы только что переехали сюда, здесь было полно птиц, кроликов и даже лис. А до этого мы вообще жили в деревне. Мой отец держал мелочную лавку, там можно было найти все от дамской шляпки до конской подковы. Но тамошние зимы оказались слишком холодны для моей матери.
ХЬЮМАН: На Кон-Айленд мы всегда отстреливали кроликов.
СИЛЬВИЯ: (поморщив нос). Почему?
ХЬЮМАН: (пожимая плечами). Чтобы посмотреть, сможем ли. Это был рай для детей.
СИЛЬВИЯ: Знаю. Бруклин был тогда, действительно, замечательным. Я думаю, и люди были счастливее. Моя мать всегда стояла на веранде и смотрела нам вслед, когда мы шли в школу — через поля, на расстоянии не меньше мили. И я всегда привязывала бельевой веревкой трех моих сестер, чтобы не надо было вечно их подгонять. Я так рада, правда! (Легкая улыбка.) Я всегда себя прекрасно чувствую, когда вы приходите.
ХЬЮМАН: Послушайте меня внимательно. Теперь уже ясно, что такие симптомы, как у вас, идут из глубины души. Если я хочу помочь вам, я должен буду заняться вашими снами, вашими глубинными тайными чувствами, понимаете? Но это не мой профиль.
СИЛЬВИЯ: Уже только от того, что вы со мной говорите, ко мне возвращаются силы.
ХЬЮМАН: Вы уже сейчас нуждаетесь в терапии, с тем, чтобы ваше кровообращение не нарушалось.
Легкое изменение в выражении лица Сильвии, но Хьюман замечает это.
Вам еще жить да жить. Вы же не хотите провести остаток жизни в инвалидной коляске, правда? Совершенно необходимо, чтобы я вас передал тому, кто в этом…
СИЛЬВИЯ: Я могу вам рассказать один сон.
ХЬЮМАН: Но я не специалист по…
