Теннесси Уильямс - Орфей спускается в ад
ВЭЛ. Ну?..
Начинает звучать гитара.
КЭРОЛ…что хотелось бы мне держать что-либо в руках так же нежно и заботливо, как вы гитару… Что хотелось бы так же нежно и бережно обнять вас… (Рука ее бессильно упала ему на колено: он еще раньше поставил ногу на табурет у прилавка.) Потому что вы… вы околдовали меня!
ВЭЛ (за тоном, которым он обращается к ней и который не назовешь грубым, — долгая история его отношений с женщинами: романтическая восторженность, с какой он воспринимал поначалу признания, подобные сделанному только что Кэрол, превратилась постепенно в нынешнюю настороженную подозрительность. Он кладет гитару и становится рядом с Кэрол). Кому вы голову морочите! Да если мужчина навалится, из вас дух вон. (Небрежно берет ее за руку у запястья и приподнимает рукав.) Что это? Запястье, кисть? Нет. Тонкая веточка — двумя пальцами переломишь. (Таким же небрежно-легким жестом оттягивает воротник ее пальто, обнажая шею. Проводит пальцем по вене.) Девочка… Маленькая хрупкая девочка. Вы же вся просвечиваете, каждую жилку видать. Да вы хрустнете под мужчиной, как охапка хвороста…
Музыка постепенно стихает.
КЭРОЛ (не отводя от него взгляда, пораженная его проницательностью). Как странно!.. Вы и вправду видите меня насквозь! Да, отдаваться мужчине — такая мука! Но я вынесла бы все: и боль, и муки, и опасность, — только бы на миг, хоть на единый миг уйти от одиночества… Да и опасность — видите, какая я, беременности мне не выдержать.
ВЭЛ. Так улетай же, пташка, улетай, пока тебя не смяли. (Снова занят только гитарой.)
КЭРОЛ. Почему я вам так постыла?
ВЭЛ (обернувшись к ней). Никто мне не постыл, пока не сует носа в мои дела.
КЭРОЛ. А что я вам сделала дурного? Разве сказала кому хоть слово, когда увидела на вас часы моего кузена?
ВЭЛ (снимая часы). Хотите верьте, хотите нет, но я сказал вам правду и повторю еще раз. Мне стукнуло тридцать, и я расплевался и с теми заведениями, где мы встречались, и с их завсегдатаями. «Укромное местечко», погребок «Под звездами», «Музыкальный бар» и прочие ночные кабаки… Вот (протягивает ей часы.) — возьмите этот хронометр со всеми его стрелками, со всеми его сутками, неделями и месяцами, со всеми его идиотскими лунными фазами. Возьмите! Я не был вором, и, украв эти часы, понял: пора выбираться из трясины, пока не засосала. Возьмите и передайте вашему кузену Берти… (Пытается силой вложить часы ей в руку. Она не разжимает стиснутый кулак, вскрикнула от боли, но по-прежнему с яростным отчаянием смотрит ему прямо в глаза. Вдохнув со свистом воздух, в бешенстве хватил часами об пол.) С приветом! — вам и всей этой своре, с которой вы там крутите!
КЭРОЛ (сбрасывает пальто). Ни с кем я не кручу! А хотела бы. С вами…
Гитара смолкает.
Вам здесь погибель, Змеиная Кожа. Вы сняли куртку, которая кричала: «Я свободен и одинок!», теперь на вас красивая синяя арестантская форма!.. Вчера среди ночи я вдруг проснулась от мысли о вас… снова о вас. Я гнала всю ночь, чтобы предупредить вас об опасности… (Прикрывает рот дрожащей рукой.) Я ехала к вам как вестник — с предостережением!.. Надеялась, что вы не останетесь глухи, дадите увезти вас отсюда, пока не поздно…
ЛЕЙДИ (распахивает дверь и с криком врывается в лавку). Уходите! Брат ваш идет! Сюда я его не пущу!
Кэрол подбирает пальто и, плача, идет в кондитерскую.
Вэл идет к входной двери.
Заприте дверь! Не впускайте его!
Кэрол в кондитерской, уронив голову на столик, плачет.
Лейди взбегает по лестнице, но едва она поднимается до площадки, как в лавку входит Дэвид Катрир. Это высокий мужчина в охотничьем костюме. Он и ныне почти так же красив, как и в юности, но появилось в нем и что-то ущербное: сила узника, облеченного властью над другими узниками. В лице и глазах его есть что-то, напоминающее ту же отчаянную, вымученную ожесточенность, с которой Лейди идет одна против всех.
ДЭВИД. Кэрол?
ВЭЛ. Она там. (Кивком показывает на полуосвещенную кондитерскую.)
ДЭВИД (двинулся к кондитерской). Кэрол!
Она встает со стула, медленно выходит из-под арки.
ДЭВИД. Ты нарушила соглашение.
Кэрол слегка кивает головой, глядя на Вэла.
(Жестко.) Ладно. Я отвезу тебя. Где твое пальто?
Кэрол пробормотала что-то невнятное, не отводя взгляда от Вэла.
Где ее пальто? Пальто моей сестры?
Вэл берет пальто, которое Кэрол уронила на пол, и отдает Дэвиду.
Тот грубо набрасывает пальто ей на плечи и подталкивает Кэрол к выходу.
Вэл отходит в глубину.
ЛЕЙДИ (внезапно, резко). Подождите, пожалуйста!
Подняв глаза, Дэвид застывает на месте.
Лейди сбегает вниз.
ДЭВИД (тихо, хрипло). Как… поживаете, Лейди?
ЛЕЙДИ (повернувшись к Вэлу). Вэл, уйдите!
ДЭВИД. Подожди в моей машине, Кэрол. (Открывает дверь, пропуская сестру.)
Кэрол бросает на Вэла последний безутешный взгляд.
Вэл быстро проходит через кондитерскую.
Хлопнула дверь.
Слегка кивнув, словно бы с грустью ответив самой себе на мучивший ее вопрос, Кэрол выходит.
Пауза.
ЛЕЙДИ. Я ведь вам запретила появляться здесь.
ДЭВИД. Я пришел за сестрой. (Поворачивается к выходу.)
ЛЕЙДИ. Нет, постойте!
ДЭВИД. Боюсь оставлять ее одну на шоссе.
ЛЕЙДИ. Я должна вам сказать кое-что, чего никогда не говорила раньше. (Подходит к нему.)
Дэвид снова оборачивается к ней, затем отходит чуть дальше, вглубь.
В то лето, когда вы меня бросили, я… носила под сердцем вашего ребенка.
Молчание.
ДЭВИД. Я… не знал.
ЛЕЙДИ. Да, я вас не уведомила письмом — горда была, еще имела тогда гордость. Но у меня под сердцем был ваш ребенок — в то лето, когда вы меня бросили, в то лето, когда сожгли в винограднике отца и вы умыли руки, решив больше не знаться с дочерью Итальяшки-бутлегера, и… (ей не хватило дыхания, голос прервался, они делает яростный жест, через силу продолжая)…взяли в жены девицу из благородных, на деньги которой отстроили свое фамильное поместье и которая наплодила вам… (переведя дух)…таких родовитых наследничков…
ДЭВИД. Я… не знал.
ЛЕЙДИ. Так знайте! В то лето, когда вы меня бросили, у меня был под сердцем ваш ребенок, и когда мне… когда я его лишилась, нож, который вырезал его из моего тела, вырезал вместе с ним и мое сердце!
ДЭВИД. Я… не знал.
ЛЕЙДИ. Я хотела тогда умереть. Но смерть не приходит, когда зовешь ее, а всегда не вовремя и без приглашения. Я не хотела жить, смерть была бы наилучшим исходом, но покончить с собой не могла, и решилась на сделку немногим похуже смерти. Вы продали себя! Я — себя! Вас купили! Меня купили! Продажной дешевкой — вот кем вы сделали нас обоих.
ДЭВИД. Я… не знал.
Мандолина — чуть слышно: мелодия итальянской песенки.
ЛЕЙДИ. Все это было и быльем поросло. Недавно случилось мне проехать ночью мимо тех мест: вдоль берега, где был виноградник. Помните? Помните виноградник моего отца?
Дэвид не отводит от нее глаз.
Она отворачивается.
Не помните? Даже этого не помните?
ДЭВИД. Только это… только это я и вспоминаю, Лейди…
ЛЕЙДИ. Отцовская мандолина, песни, которые мы с ним распевали в винограднике…
ДЭВИД. Только это я и вспоминаю, Лейди… Только это!..
ЛЕЙДИ. «Core ingrata!» «Come la rosa!» И мы с вами прятались где-нибудь, а он звал: «Лейди! Лейди!» (Поворачивается к нему.) Могла ли я отозваться, если губы мои были прижаты к вашим! (Глубоко, со всхлипом, вздохнула, глаза ее широко раскрылись, рука зажата рот, словно сказанное только что непереносимо для нее.)
Дэвид резко отворачивается.
