Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло
Влияние давнего клише было так велико, что самодержавная царская Россия так и не рискнула поставить памятник Ивану Грозному – первому русскому самодержцу. Ему не нашлось места среди основателей Русского государства и на памятнике «1000-летие России», установленном в Новгороде, хотя там изображены члены «избранной рады» Адашев и Сильвестр.
Невероятно, но – факт!
Хотя, если вдуматься, царь Иван погромил своекорыстную княжеско-боярскую элиту так, как это и не снилось Ивану Болотникову, Степану Разину и Емельяну Пугачёву вместе взятым. За что же, спрашивается, было чествовать царя Ивана княжеской России конца XIX века – в своей антигосударственной сути преемнице боярской Руси конца XVI века?
Но от единой и неделимой России Иван IV Васильевич Грозный заслужил памятник себе стократ: именно он смог отстоять ту государственность, основы которой заложил не он, но которая могла бы – если бы не он – рухнуть.
Вечным напоминанием о такой возможности для Руси должна быть рухнувшая под тяжестью элитарного самовольства польская «шляхетская республика».
В 2011 году в Москве увидала свет основательная монография С.Н. Бухарина и Н.М. Ракитянского «Россия и Польша. Опыт политико-психологического исследования феномена лимитрофизации» с ироническим подзаголовком «Пособие для правящих элит лимитрофных государств». Напомню, что в межвоенный период лимитрофами называли Польшу, Финляндию и «страны» «Балтии», игравшие роль «санитарного кордона» Запада против Советской России.
Указанная монография – прекрасное пособие для изучения и осмысления польско-русских отношений, но ниже приводится лишь один интегральный вывод этого труда, прямо относящийся к выше сказанному: «В XVI–XVII вв. в Речи Посполитой продолжают набирать обороты процессы саморазрушения. Централизованная власть в лице королей деградирует, шляхта яростно отстаивает свои “золотые свободы”. Причём первое является следствием второго».
Именно и безусловно так – в отношении Польши.
И именно и безусловно так – но с ещё более катастрофическими последствиями – было бы и с Россией, если бы не личная деятельность Ивана Грозного.
Карамзин, противореча сам себе, свой рассказ об Иване, заключал словами: «…добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: …имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трёх царств могольских…, народ чтил в нём знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования….
История злопамятнее народа!».
Но точнее будет сказать, что русский народ оказался умнее и памятливее российских либеральных историков.
Прусский чиновник барон Август Гакстгаузен (1792–1866) в 1843 году совершил поездку по России, изучая земельные отношения… От того времени эпоху Ивана Грозного отделяло два с половиной века, но немец, знакомый с фигурой Ивана по давним «трудам» его соотечественников, удивлялся: «Да, это был человек несколько странного и неприятного нрава. Но удивительно, что в воспоминаниях русского народа, по сохранившимся легендам, Грозный был человек набожный, добродушный, легко дающийся в обман, и вовсе не стойкий (т. е. – не упрямый. – С.К.)…».
Такая народная оценка действительно на удивление точна – народ ведь узнавал о жизни и делах Ивана не из записок Шлихтинга и трудов Татищева, а из изустных преданий, передаваемых из поколения в поколение.
Народные представления о Грозном своеобразно и психологически достоверно преломились в лермонтовской «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», где царь выступает как личность не только грозная, но и благородная, справедливая.
Напомню сюжет «Песни…» На опричном пиру Иван гневается на родственника Малюты Скуратова опричника-любимца Кирибеевича, за то, что тот «царской радостью» гнушается и не пьёт, когда «все пили, царя славили»… Кирибеевич поясняет, что безнадёжно влюблён, и тогда Иван дарит ему свой «перстенёк яхонтовый» и «ожерелье жемчужное», предлагая посвататься к избраннице и заключает: «Как полюбишься – празднуй свадебку, не полюбишься – не прогневайся»…
Однако Кирибеевич утаил от царя, «не сказал правды истинной», что «красавица перевенчана, …перевенчана с молодым купцом» – статным молодцем Степаном Парамоновичем «по прозванию Калашников»…
Далее в «Песне…» идёт рассказ жены купеческой «Алёны Дмитриевны» мужу о том, как Кирибеевич вечером на улице пытался её увлечь, как это увидели «в калитку соседушки», как она вырвалась от опричника, оставив в его руках мужнин подарок – «узорный платок»…
И купец Калашников, когда во время праздника в присутствии царя устраивается кулачный одиночный бой, вызывает Кирибеевича и убивает его ударом «прямо в левый висок со всего плеча»…
Иван требует от Калашникова ответа: «Вольной волею или нéхотя» тот убил его «верного слугу», «лучшего бойца Кирибеевича»? Калашников отвечает, что убил опричника намеренно, но, блюдя честь жены, не называет причину и заявляет царю:
«А за что про что – не скажу тебе,
Скажу только богу единому.
Прикажи меня казнить – и на плаху несть
Мне головушку повинную;
Не оставь лишь малых детушек,
Не оставь молодую вдову
Да двух братьев моих своей милостью…».
И Иван отвечает:
«Хорошо тебе, детинушка,
Удалой боец, сын купеческий,
Что ответ держал ты по совести.
Молодую жену и сирот твоих
Из казны моей я пожалую,
Твоим братьям велю от сего же дня
По всему царству русскому широкому
Торговать безданно, беспошлинно…».
Самого же Калашникова публично казнят…
Лермонтов показывает столкновение двух сильных характеров, за каждым из которых своя правда, и каждый по-своему благороден… Молодой купец готов за личную честь и честь жены платить жизнью, а царь готов казнить или миловать по справедливости…
«Песня…» Лермонтова – не историческая монография, однако человеческую и историческую суть царя Ивана поэт Лермонтов – как великий знаток человеческих душ, уловил точнее, чем авторы многих академических трудов.
В реальном масштабе исторического времени – в начале XVII века, интересную оценку Ивана оставил князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский (? – ум. в 1641 г.)… Единственный сын «ивановского» боярина и воеводы князя Михаила Петровича Катырева-Ростовского (? – ум. в 1606 г.), он был и внучатым племянником ещё одного «ивановского» боярина и воеводы князя Андрея Ивановича Катырева-Ростовского, казнённого Грозным в 1567 году по подозрению в заговоре.
Иван Катырев-Ростовский если и застал эпоху Ивана IV, то – мальчиком, но он, безусловно, много был наслышан о ней и о царе от отца. Старший Катырев-Ростовский царя, надо сказать, недолюбливал по вполне понятным причинам. Тем не менее, младший Катырев-Ростовский так оценил своего царственного тёзку уже за гробом:
«Муж чюдного рассуждения, в науке книжного почитания доволен и многоречив. Зело к ополчению дерзостен и за своё отечество стоятелен, на рабы, от бога, данные ему, жестокосерд, на пролитие крови дерзостен и неумолим, множество народа от мала и до велика при царстве своём погубил, многие города свои попленил… Но тот же царь Иван много и доброго совершил, воинство своё весьма любил и на нужды его из казны своей нескудно подавал… Таков был царь Иван».
Эту оценку приписывают, впрочем, и князю Семёну Шаховскому (Шаховской-Харя) (? – ум. 1654 или 1655). Но Шаховской был писателем, эпоху Грозного не застал и однозначно пользовался более ранними воспоминаниями – скорее всего, того же Катырева-Ростовского.
Относительно «пролития крови» выше было сказано уже достаточно, относительно же «попленения» «многих» городов князья явно преувеличивали, поскольку городов на Руси была тогда добрая сотня, а опричные репрессии затронули лишь несколько из них, и – по вине своевольных «верхов».
В целом же, из оценки младшего Катырева-Ростовского, в которой опосредовано чувствуется оценка его отца, виден не тиран, а великий государственный муж, огромный исторический масштаб которого мало-мальски объективные его современники не могли отрицать и замалчивать даже при отсутствии любви к нему.
Да и мог ли тиран так заботиться о мощи, расширении и развитии государства? Тираны обычно озабочены лишь собой и удовлетворением своих вожделений. Прочных, с великими перспективами, государств от тиранов не остаётся.
Глава 7. XVII век. Через русскую Смуту к стабильности Алексея Тишайшего
Иван IV Васильевич скончался, и ему наследовал его сын от первой и любимой жены Анастасии (Настасьи) Романовны – Фёдор Иванович. В характеристике Фёдора часто присутствует слово «слабоумный», однако вряд ли второй русский царь был так уж непроходимо глуп и откровенно дегенеративен. Джильс Флетчер – посол Англии при Фёдоре с 1588 по 1589 годы, утверждал, что Фёдор по своей физической конституции не может иметь детей. Однако в 1592 году у царя родилась дочь Феодосия, скончавшаяся, правда, в двухлетнем возрасте. Сам Фёдор скончался в 41 год, но в то время до старости доживали далеко не все.
