Алексей Шишов - Казачество в 1812 году
К вышесказанному следует добавить, что автор описывет здесь способ атаки «степных ос» походных колонн спешившей уйти из российских пределов Великой армии. «Две сотни» казаков на начало зимы 12-года – это строевой состав поредевшего в силу разных причин казачьего полка Дона и Оренбурга, полков башкирской, калмыцкой, тептярской и иной иррегулярной конницы. Это были казачьи лавы не из сотни или партии всадников, а целого полка, в едином порыве устремлявшегося неприятеля на Смоленской дороге, спешившего из колонны перестроиться в спасительное от налета конницы для пеших людей каре.
То, что казаки подъезжали на пистолетный выстрел к вражеской походной колонне, основу которых составляли стрелки-пехотинцы, вооруженные дальнобойными ружьями, говорит о смелости и бесстрашии наездников. В таких случаях они вели перестрелку с французами, поскольку пистолеты находились на вооружении не только казачьей конницы, но и всей регулярной кавалерии. Иначе говоря, казаки-донцы не просто «скакали на расстоянии пистолетного выстрела», а шли в бою под пули ружейнвх залпов. Пики и дротики они могли пустить в дело только в ходе рукопашной схватки, то есть в ближнем бою.
Английский исследователь эпохи Наполеоновских войн Дональд Р. Ф. Делдерфилд в своей работе о изгнании императора французов из Москвы пытается найти истоки такой казачьей смелости не в желании сразиться с врагом, а совсем в другой мотивации поступков «жалких арабов Севера» на большой войне, ставшей для них Отечественной, а для незваных пришельцев – Русским походом завоевателя Бонапарта. Делдерфилд пишет далее:
«Казаки не приближались не потому, что им не хватало решимости, ими двигало подчинение приказам и тяга к наживе. Зачем подвергать себя риску быть убитыми, атакуя части Даву и Нея, если намного более легким развлечением были внезапные атаки из пихтовых рощ (?) или из стоящих за этими рощами разрушенных деревень?
Беспомощные люди находились здесь каждое утро, часто после обеденного привала – солдаты, которые были уже не в состоянии заряжать свои мушкеты из-за отмороженных пальцев, те, кто больше не мог идти, лишившись пальцев на ногах.
Было также много умерших, у них в поясах и подкладках шинелей еще лежало награбленное добро. Попадались даже обозы, брошенные из-за нехватки лошадей или сломанного колеса. Во многих из них кроме раненых и мертвых лежали трофеи, добытые в Москве и аккуратно завернутые в овечьи шкуры (?).
Значительная часть тяжелой добычи оставалась (бросалась), как, напрмер, большой крест колокольни Ивана Великого или готические доспехи из кремлевского арсенала. Немалое количество этого было брошено в озеро у села Семлево, под Вязьмой, но на дороге все еще оставалось достаточно награбленных вещей, и казаки предпочитали скорее заниматься поисками этого добра, нежели драться, несмотря на постоянную готовность сражаться (?) за свои находки».
Здесь следует заметить следующее. Военная добыча являлась в ту эпоху желанной для войск любых стран. Здесь иллюзий в отношении кого-то строить не надо. Достаточно вспомнить картину быта наполеоновских войск в Москве, в том числе императорской Старой и Молодой гвардии, то назвать их иначе, чем грабители и мародеры, весьма сложно. Людьми, постоянно ищущими на войне добычу, казаков называли прежде всего те мемуаристы и историки, которые особых симпатий к России не испытывали, а к Французской империи Бонапарта, державе европейской, относились или гораздо лучше, или откровенно снисходительно.
И, наконец, внезапное нападение конницы на вражеский походный стан военной истории известно с древнейших времен как удачный способ нанесения врагу максимального урона в силу того, что он не успевал создать воинский строй. Он не успевал полностью вооружиться, надеть доспехи и, что бывало часто, сесть на своих коней. В таких случаях в походном стане возникала неразбериха, суматоха и очень часто – паника.
То, что неприятель, устраивавшийся на ночлег вдоль столбовой Смоленской дороги (организованно, воинскими частями или «самостоятельно»), нес большие потери в людях, это действительно факт. Что же касается холодов и морозов, снежной метели и сугробов, то от них одинаково страдали и те, кто бежал по дороге на запад, и те, кто их преследовал. Такие невзгоды касались людей и лошадей независимо от их принадлежности к двум противоборствующим армиям.
Исследователи отмечают тот неоспоримый исторический факт, что именно летучий казачий корпус атамана М. И. Платова и армейские партизанские отряды, основу которых составляли казаки, шли в авангарде русской армии. Именно они были «первыми» преследователями Великой армии и, наконец, ее остатков от Малоярославца и до Немана. Именно казаки торопили и самого императора французов, и его последнего солдата, давно бросившего ружье с патронами и тащившегося по Смоленской дороге от самой Москвы в чужой бархатной шубе внакидку.
Историк Р. Ф. Делдерфилд утверждает, что отступление Великой армии из России в начале зимы 12-го года могло быть быстрее, чем это было двести лет назад. Он говорит, что одним из «факторов, вызывавших задержку, был поиск и дележ награбленного (разумеется, французами) добра, которые значительно замедляли темп передвижения казаков Платова».
Здесь уместно заметить, что скорость бегства наполеоновцев из пределов России, равно как и преследования их кутузовской армией, не могла превышать скорости передвижения пешего солдата с оружием и ранцем за плечами в холод по зимней дороге, пусть и с короткими привалами в пути. Разумеется, конный не пеший, потому платовские казаки, выполняя приказ главнокомандующего, раз за разом обгоняли вражеские походные колонны, оказываясь перед их авангардами. Страх гибели тоже не мог заметно подстегивать бредущего по столбовой Смоленской дороге голодного и замерзшего наполеоновского пехотинца или спешенного кавалериста. Не подгонять же их было казакам нагайками; они сами терпели любые лишения.
После боя под Вязьмой начальник Генерального штаба маршал империи Луи Александр Бертье, он же генерал-полковник швейцарских войск на французской службе, был неузнаваем для собственных штабистов. Всегда невозмутимый и исполнительный Бертье от имени императора сурово потребовал от маршалов, чьи войска участвовали в вяземском деле, объяснений:
«Как могло случиться, что неприятельский (казачий. – А.Ш.) корпус, который покусился перерезать сообщение между французскими дивизиями, не был взят в плен?»
Бертье в таком требовании выдавал желаемое за действительное. С самого начала движения Великой армии в западном направлении по столбовой Смоленской дороге, в плен противника брали казаки, а не наоборот. Под Вязьмой походные колонны наполеоновских войск еще удачно отражали казачьи лавы, которые накатывались на них по полям, с лесных опушек, из-за поворота дороги. Чем дальше от Москвы уходил неприятель, тем труднее ему было обеспечить безопасность собственного движения.
За всю Отечественную войну платовский летучий казачий корпус не знал обидных поражений от маршалов Франции, какими бы именитыми они ни были в наполеоновскую эпоху начала того столетия.
…Первый снег выпал на театре войны 23 октября, то есть на второй день после сражения при Вязьме. Зима же «стала» 25 октября, когда «линия фронта» на столбовой Смоленской дороге находилась на Смоленщине у города Дорогобужа, спустя 18 дней после того, как «французы поднялись из Москвы, как испуганные вороны с орлиного гнезда. Стужа держалась первые пять дней, потом заметно уменьшилась. Один из историков заметил, что Бонапарт должен был знать, что русская зима начинается в середине французской осени, и против нее следовало запастись шубами, а добыча наполеоновской армии «не могла ее затруднить в таком краю, где и нищие не ходят без шуб».
Начиная от Вязьмы, наполеоновская Великая армия, растеряв последние надежды на благополучный для себя исход Русского похода Бонапарта, старалась только вырваться из России. Она таяла как снег под первыми дождями, тешилась надеждой оторваться от преследователей в лице войск атамана М. И. Платова и генерала от инфантерии М. А. Милорадовича. О каком-то закреплении на удобных рубежах речь уже не шла. Летучие отряды армейских партизан потеряли сон, лишились отдыха после боя, каждодневно истребляя «ворога» на его пути.
«Партия» Дениса Давыдова перешла на новый суточный «режим» ведения «малой войны», то есть погони за бежавшим врагом. Кутузовские приказы гласили: «Преследовать неотступно… Перерезать путь… Препятствовать всячески… Лишать неприятеля средств жизнеобеспечения войск…». Полководец видел, как «малая война» вдоль Смоленской дороги делает свое великое дело.
Наступившие холода, заснеженные дороги среди разоренных земель Смоленщины сделали жизнь казачьих полков, отрядов армейских партизан мало чем отличной от той, которую вели преследуемые ими остатки корпусов и дивизий Великой армии. Все тяготы войны зимой стороны делили по-братски, пополам. Денисов писал:
