Олег Черенин - Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы
Среди агентов, в тот период находившихся у Незбжицкого на личной связи, значился некий Илия Виноградов, проходивший по учетам 2-го отдела под криптонимом «4002». Одновременно польским разведчикам было известно, что последний также сотрудничал с ОГПУ, являясь, таким образом, агентом-двойником.
Характеризуя его, Незбжицкий в одном из своих отчетов писал: «…важнейшим информатором ГПУ по консульству является врач Илия Виноградов, психоаналитик, человек большого ума и большой ловкости. Для ГПУ он “отличный кадр”: как профессионал легко направляет беседу в нужное ему русло, делает это ненавязчиво и незаметно. Из малых данных может делать большие и, как правило, верные выводы. Все схватывает на лету». Далее Незбжицкий отмечает основной мотив искреннего сотрудничества Виноградова с польской разведкой — враждебное отношение к большевикам и их представителям — чекистам. По словам польского разведчика, история его контактов с ГПУ «вполне правдоподобна, сложна и… банальна». Он продолжает: «Я склонен думать, что он (доктор) действительно состоял в какой-то контрреволюционной организации (еврейской) и ценой сотрудничества с ГПУ купил себе жизнь и свободу»[246].
Из дальнейших пояснений Незбжицкого следует, что Виноградов находился в очень хороших отношениях с Христианом Раковским, имел многочисленных еврейских родственников, проживавших в Польше, Германии, Франции, вел с ними оживленную переписку, получал денежные переводы. Виноградов поддерживал связь с еврейским активистом Моргулисом, причем местные евреи его (доктора) не любили и старались лишний раз с ним не связываться. Находясь на государственной службе, он проживал в большой квартире, заставленной произведениями искусства и антиквариатом, причем квартирная плата была минимальной. Своих пациентов, среди которых имелись военные и чекисты, лечит по методике «доктора Фройда».
Несмотря на такое обилие данных, указывающих на сотрудничество Виноградова с советской контрразведкой, Незбжицкий считал, что тот «представляет большую ценность как информатор».
С использованием своих личных возможностей в интересовавших польскую разведку кругах, врач действительно являлся поставщиком ценной информации, особенно по вопросам военного советско-германского сотрудничества.
До сих пор однозначный ответ на вопрос, имел ли Виноградов на связи субисточников — носителей секретных сведений, отсутствует, но некоторые косвенные указания на наличие таковых имеются.
Какая причина заставила советских контрразведчиков завершить операцию по «проникновению в консульство» с использованием доктора, также доподлинно не известно. Известно лишь, что 10 декабря 1930 года Виноградов был арестован прямо на улице. События того дня, излагаемые ниже, воспроизводятся на основании отчетов самого Незбжицкого и его видения существа дела.
Вечером в доме Виноградова должен был состояться дружеский ужин, на который и были приглашены Незбжицкий и секретарь консульства Эдвард Недзвецкий. В отсутствие хозяина, в полночь, когда приглашенные вели светские беседы с хозяйкой дома, неожиданно явились чекисты с обыском. После проверки документов гостей их отпустили. Как отмечал в своем отчете Незбжицкий, чекисты при этом вели себя вежливо и корректно.
Он считал, что арест Виноградова и обыск у него дома являются спланированной акцией киевского ОГПУ, чтобы скомпрометировать самого Незбжицкого и объявить его «нежелательной персоной»:
«Я не допускаю, чтобы факт моего нахождения в квартире у названного доктора мог иметь какое-либо серьезное значение. Тем более что, как я уже рапортовал, “4002” оказывал услуги ОГПУ, и о его близких отношениях с нами ГПУ было совершенно осведомлено»[247].
Следующий абзац отчета польского разведчика поставил перед его получателем — начальником реферата «Восток» майором Станиславом Гано — дополнительные вопросы. В частности, Незбжицкий писал: «В лице “4002-го” я теряю одного из самых серьезных информаторов, через которого поддерживалась связь с другими источниками». Сам арест он объяснял желанием украинских чекистов связать Виноградова как посредника консульства с деятельностью каких-то украинских организаций. Якобы это понадобилось им в силу каких-то оперативных соображений.
Пока события развивались своим чередом, Незбжицкий продолжал оставаться в Киеве. Несмотря на арест Виноградова, разведывательная деятельность плацувки продолжалась: поддерживалась связь со старыми источниками, начинались новые разработки. В переписке с Центром Незбжицкий указывал, что в целом препятствий к продолжению своей миссии в Киеве он не видел. Прошедшие аресты якобы серьезно не затронули работу плацувки, лишившись нескольких агентов, ядро аппарата сохранилось.
Тем временем советские власти озвучили факт ареста Виноградова и назвали Незбжицкого его связником от польской разведки, создав условия, таким образом, для объявления его «персоной нон грата». В соответствующих нотах от имени НКИД содержались сведения, что при обыске Виноградова якобы были найдены материалы шпионского характера, включая секретные документы ВВС РККА, предназначенные для передачи Незбжицкому.
Дело приобретало более серьезный характер. В отчетах и предложениях по реагированию на «провокацию ГПУ» он писал: «О том, что Виноградов является агентом ГПУ я знал с момента приезда в Киев. Он был у нас каждый второй день, звонил по телефону по нескольку раз в день, что является общеизвестным, в некотором смысле, фактом… Необходимо, чтобы Миссия (в Москве. — Авт.) указала НКИД на тот факт, что в условиях моей связи с Виноградовым речь не может идти как “об афере”… Лично я был с Виноградовым очень осторожным и не задавал ему никаких вопросов. Разговоры мы вели очень длинные и не имеющие прямого отношения к советской действительности. Время от времени он рассказывал об очень интересных вещах, в диспуты о которых я не вступал. Прямо скажу, что об использовании Виноградова в документальной разведке речи не было»[248].
В резолюции на документе майор Гано отметил как минимум непоследовательность Незбжицкого в освещении событий: «Расхождение с письмом L.122/29, где “О.2” (условное наименование киевской плацувки. — Авт.) передает, что через Виноградова поддерживалась связь с другими источниками».
Далее Гано также указывает на противоречивость ранних сообщений Незбжицкого, из которых следовало, что Виноградов передавал ценные разведывательные материалы, получаемые от его связей среди командиров РККА и сотрудников ОГПУ.
Продолжая оправдываться, Незбжицкий писал: «В день обыска я был у Виноградова в течение двух часов, причем знал, что он уже арестован. Почему, в таком случае, я оставил компрометирующие его и меня материалы, а не постарался их вынести или уничтожить… Никто из арестованных со мной связан не был, а если кто-то и давал мне информацию, то делал это опосредованно. Пусть ГПУ покажет эту дорогу (способ получения информации. — Авт.) и представит фактические компрометирующие меня материалы».
Это очередное противоречие не преминул отметить Гано в своей резолюции: «В письме L.112/29 “О.2” докладывал, что об аресте он не знал». Кроме того, он, анализируя имеющиеся сведения, вопрошал: откуда у доктора-психотерапевта взялись секретные авиационные материалы?
Тем временем начали вырисовываться некоторые реальные обстоятельства провалов агентуры и контуры понесенного поляками поражения. Гано отметил: «В письме L.111/29 “О.2” докладывает, что арестованы: работник при военном трибунале 12-го корпуса РККА, Винница, “4014” — …бывший деятель ПОВ в Плоскирове, “4015”… — работает в ОГПУ, “4019”, “4023”— клиент консульства, “4026”»[249].
Продолжая оправдываться, Незбжицкий призывает свое руководство задаться несколькими важными вопросами, прямо не озвучивая их: «Из сообщения НКИД следует, что или ГПУ не имеет в отношении меня каких-либо фактических доводов, а хочет от меня избавиться путем грубой провокации, с (возможностью) которой всегда приходится считаться, или же их имеет (доказательства), но не хочет их обнародовать. В этом случае оно (ГПУ. — Авт.) стремится сохранить в тайне источники, от которых получены сведения… Мои дела не следует рассматривать отдельно, — они являются одним из элементов большой цепи политических инцидентов на территории (Украины. — Авт.). Прежде всего, все указывает на “привязку” к украинским делам. Выглядит все это как попытка советской власти узнать, как мы отреагируем на подобный выпад… Нет сомнения, что в связи с украинскими делами всплывет дело двух моих ближайших соседей. При компрометации консульства на основе моего дела удалось бы доказать наше участие в украинских делах»[250].
