Олег Черенин - Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы
Приведенная цитата и утверждение Фараго, что сведения Кривицкого позволили Абверу раскрыть нескольких советских шпионов, дает основание считать, что Протце было известно не только прикрытие советского резидента, но и некоторые другие данные о его деятельности. И возможным источником этих сведений мог быть тот самый неназванный агент Протце, который находился в прямом контакте с Кривицким. Не был ли он агентом-двойником, одновременно сотрудничавшим с последним? Конечно, только чисто гипотетически можно представить себе ситуацию, когда Кривицкий «по дружбе» сообщает германскому агенту информацию о советской агентуре в Германии.
В истории «преследования» Веземаном Кривицкого в США также много неясного и противоречивого. Отвергать саму вероятность проведения операции либо по физическому захвату, либо по побуждению Кривицкого работать на германскую разведку мы не можем. Несмотря на то что Барнс, основываясь на отсутствии документальных подтверждений миссии Веземана в США, такую возможность отрицает, существует множество косвенных подтверждений, что она действительно имела место[226].
Начать следует с постановки главных вопросов: зачем, как и какими силами? Другими словами, для чего нужна была такая сложная операция, как ее планировалось осуществить, кто должен был принять в ней участие?
По Фараго, Протце, затевая захват (побуждение) Кривицкого, хотел получить от него сведения о советской разведке в Германии. Такое объяснение вполне очевидно и оправданно. Кривицкий как один из активных советских разведчиков, работавший в Европе почти два десятилетия, являлся носителем уникальных сведений о деятельности советской разведки, ее кадровом составе, характере проводимых операций. Но необходимо было учитывать, что со времени его разрыва с разведкой прошло около трех лет и большая часть действительно важной информации за это время успела «протухнуть», то есть потерять свою значимость и актуальность.
Кроме того, Протце как профессионал, к тому же имевший опыт личного общения с советскими разведчиками, не мог не знать, что требования по обеспечению безопасности проводимых разведкой операций никто не отменял и что, соответственно, советская разведка могла предпринять исчерпывающие меры по локализации провала, вызванного предательством Кривицкого.
И действительно, мы сейчас знаем, что после случившегося многие находившиеся с ним в прямом и опосредованном контакте сотрудники советской разведки были отозваны в Москву. Операции, проводимые с участием множества агентов, были «заморожены», связь с частью агентурного аппарата была утрачена, и утрачена навсегда. Достаточно привести пример Теодора Малли, который, работая с шифровальщиком британского МИДа Кингом, был отозван в СССР и под надуманным предлогом расстрелян. Связь с ценнейшим источником разведки была потеряна окончательно. То же самое можно сказать о резиденте Парпарове и его ценном агенте «Аугусте».
Соответственно, логика принимаемых решений после таких катастрофических провалов была полностью оправданной. Хочется спросить: что, Протце не знал о подобных профессиональных требованиях? Ответ очевиден — конечно же, знал. Более того, у него наверняка были конкретные факты, подтверждающие действия советской разведки по локализации провала.
Ответ на вопрос, каким образом Протце планировал вывезти Кривицкого в Европу, оставим без ответа, потому что вариантов реализации такого замысла было множество, а конечной точкой доставки беглеца мог быть только борт немецкого судна в порту США.
На основании сведений Фараго, являющегося единственным источником о планируемой Протце операции, мы также не сможем ответить на последний вопрос. Мы можем только предположить, что столь острая и небезопасная по политическим последствиям операция могла быть осуществлена только целой группой участников. Возможностей одного Веземана было явно недостаточно. Сомнительно также, что на последнего была возложена роль обыкновенного «филера», только отслеживавшего перемещения Кривицкого по стране и фиксирующего все его контакты[227].
Другие вопросы и, соответственно, ответы на них, могут носить только характер «риторических» и напрямую не связанных с ответами на главные.
Фараго называет сроки проведения операции — восемнадцать месяцев, с конца лета 1939 (время прибытия Кривицкого в США) по февраль 1941 года (10 февраля — дата «самоубийства» Кривицкого), с учетом выезда Веземана в Японию. Не имея дополнительной информации о планах операции и способах ее реализации, мы можем только предположить, что все это время ушло либо на поиск подходов к самому Кривицкому для продолжения контакта, либо на подготовку условий для его физического захвата.
После возвращения Веземана в США из Японии в декабре 1940 года операция вошла в завершающую стадию. Уже после «самоубийства» Кривицкого, по прибытии в Венесуэлу, в своем отчете перед местным резидентом Абвера Веземан заявил: «Что следовал за Кривицким на протяжении всего пути в Вашингтон и был перед отелем, наблюдая, как Кривицкий регистрируется у стойки портье. Я полагаю, что он заметил и узнал меня. Я думаю, что напугал его до смерти»[228].
Из процитированного отрывка, если признать его за достоверный, следует, что либо Веземан и Кривицкий были лично знакомы, либо последний признал в Веземане своего преследователя, «намозолившего» ему глаза за время слежки. Мы помним, что Кривицкий был как-никак профессиональным разведчиком, имевшим большой практический опыт обнаружения наружного наблюдения.
Применительно к «делу Кривицкого», немного порассуждаем на тему соотношения желаемого и возможного. О желаемом мы уже коротко сказали и будем исходить из того, что эффект от операции, в случае ее благополучного завершения, был бы оправдан даже высокими издержками (денежные затраты, незначительность по-настоящему ценной информации и т. д.).
А вот с «возможным» дело обстоит несколько сложнее. Даже сам факт долговременности проводимой операции указывает на трудности в ее осуществлении. Мы также помним, что у Протце были источники в английской разведке, которые почти наверняка ему сообщили что-то о сотрудничестве Кривицкого с ней после бегства.
Самая ценная информация, которую мог предоставить перебежчик, касалась данных на известную ему агентуру советской разведки. Если исходит из того, что Протце знал или как минимум догадывался о сотрудничестве Кривицкого с англичанами, он мог предположить, что ему достанутся только «жалкие объедки со стола английской разведки». Конкурент, а тем более противник никогда не станет делиться своей добычей просто так.
Но Протце, очевидно, интересовали агенты советской разведки, работавшие в Европе. Но тогда возникает вопрос: зачем было гоняться за беглым советским резидентом на другом континенте в желании «поймать в небе журавля», когда почти под боком находится «гарантированная синица» в лице преподнесенного Хупером «на блюдечке» Хана Пика? Где логика? И таких вопросов можно задавать множество.
Очевидно, что, несмотря на все вышеизложенное и другие возможные сомнения, у Протце были какие-то важные личные мотивы, заставившие его преследовать беглого советского резидента на другом конце земли. Ответы на эти вопросы, скорее всего, не будут получены никогда. Но сомнения и, как говорят в анекдотах, «осадок» остаются.
Мы далеки от предположения, а тем более выводов о том, что Протце затеял операцию в отношении Кривицкого, чтобы устранить его как возможного свидетеля своей работы на советскую разведку. Для этого у нас нет ровно никаких оснований[229].
Но тем не менее совпадение некоторых обстоятельств заставляет такую версию упомянуть. К таким подозрительным совпадениям относятся:
— выбор Протце Веземана как специалиста по похищениям на роль «разработчика» Кривицкого в США;
— предполагаемое знакомство Веземана с Кривицким;
— связь имени Веземана с аналогичными по противоречивым признакам «самоубийствами» Кривицкого, Фабиан, Вурм[230].
Чем занимался в годы войны Протце, нам не известно. Во всяком случае, его имя в источниках, относящихся к этому периоду, не упоминается ни разу. Последние годы жизни этого незаурядного разведчика, навсегда унесшего в могилу многие тайны, прошли в тихой голштинской деревушке на берегу Балтийского моря. После войны многие исследователи, занимавшиеся историей германской разведки, обращались к нему за разъяснениями наиболее запутанных сюжетов, и он никому не отказывал в их «распутывании»[231]. Насколько он был правдив в своих рассказах, мы уже никогда не узнаем. Не узнаем мы и ответа на вопрос: кто вы, Рихард Андреас Протце, друг или враг?..
Капитан Ежи Антоний Незбжицкий
Начало
