Яков Кедми - Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает
Политическое влияние и личный авторитет Шауля Авигура влияли и на статус возглавляемой им организации. Также и особый статус Шайке Дана еще более усиливал «Натив», намного больше его формального статуса. Только в 1971 году глава Моссада Цви Замир написал главе «Натива», что разрешает по вопросам об утверждении бюджета обращаться самостоятельно непосредственно в Комиссию по иностранным делам и обороне Кнессета. Глава Моссада написал, что согласен, чтобы все вопросы бюджета, включая его утверждение и обсуждение с Министерством финансов, «Натив» вел самостоятельно. На всем протяжении существования «Натива» с самого дня его создания существовали напряженные отношения между ним и Министерством иностранных дел. Руководство Министерства иностранных дел постоянно утверждало, что «Натив» осложняет ей дипломатическую деятельность, мешает поддерживать нормальные отношения с Советским Союзом и странами Запада, вмешивается в дипломатическую деятельность чиновников Министерства иностранных дел. Только в отдельные, короткие периоды не было конфронтации, когда министром иностранных дел была Голда Меир, между которой и Шайке Даном были дружеские отношения и взаимное уважение, а также в бытность на этом посту Моше Даяна.
Работники «Натива» всегда ставили интересы и спасение евреев, помощь им в выезде в Израиль превыше всех государственных интересов. Чиновники Министерства иностранных дел, хотя и не все, думали иначе. Евреи и забота о них мешали им, и среди чиновников были и такие, которые считали, что это – неподобающее занятие для профессиональных дипломатов. С подобными случаями я особенно часто сталкивался в девяностых годах. Некоторые видели в этом понижение статуса Израиля. Их позиция, хотя и не выражалась открыто, состояла в том, что мы, израильтяне, отличаемся от евреев и мы выше «всяких там еврейских соображений». Так, подсознательно, а иногда и сознательно, чиновники Министерства иностранных дел постоянно так или иначе относились сдержанно-отрицательно и с недоверием к деятельности «Натива». Но главы правительств Израиля, вплоть до середины девяностых годов, считали проблемы евреев России и стран восточного блока, связи и контакты с ними, и действия для обеспечения их безопасности и выезда в Израиль делом наивысшей государственной важности. Поддерживая «Натив», они тем самым на деле правильно определили государственные приоритеты, хотя это и не всегда было оформлено официально. Однако бюрократические формальности не были сильной стороной государства Израиль в первые тридцать лет его существования.
Таким был «Натив», когда я пришел туда как кадровый сотрудник. Я был назначен заместителем начальника отдела, который занимался Советским Союзом. Через короткое время после того, как я приступил к работе, в организации провели нечто вроде инспекции. Ее проводил адвокат Маринский, по указанию Менахема Бегина. Со временем я прочитал его отчет и долго смеялся. Причиной инспекции были претензии по отношению к организации от сторонников и членов движения «Херут», и Бегин направил Маринского, ревизиониста, одного из приближенных к нему людей, чтобы тот проверил работу «Натива» с точки зрения «идеологической чистоты». Главное, что Маринский хотел проверить: действительно ли сотрудники «Натива» честно и преданно занимаются проблемами евреев. Не примешиваются ли к делу чуждые ему политические или идеологические соображения, за исключением назначения «своих» людей, что в те времена в Израиле было общепринятой нормой, даже в большей степени, чем сейчас. Это не была профессиональная инспекция, как следовало ожидать от представителя главы правительства. Маринский подтвердил и совершенно справедливо отметил удивительную преданность и верность работников «Натива» государству, национальным интересам и делу спасения евреев и помощи им. Он указал на кристальную честность этих людей, в чем никогда не возникало сомнения за все годы существования «Натива», но все остальное осталось вне его внимания. Маринский не проверял, есть ли недочеты в профессиональной работе, хотя они были, как в любой другой организации, частично по объективным, частично по субъективным причинам, как и организационным, так и профессиональным. Да он и не был способен провести подобную проверку. Свой отчет Маринский подал Бегину, и тот был доволен и радостно почивал на лаврах. Мне это напомнило отчеты партийных инспекций в Советском Союзе, рапортующие об идеологической верности и преданности принципам ленинизма, коммунизма или очередного «-изма».
Я уже описывал свою встречу с Менахемом Бегином, в результате которой оказался в «Нативе». С тех пор я с ним не встречался, однако есть две вещи, которые я запомнил и которые не могу простить, и считаю, что у меня на это есть полное право. Во-первых, он не изменил ни на йоту политику Израиля в отношении советских евреев. Все его громогласные заявления, зажигательные речи о «наших борющихся братьях» и обращенные к правительству требования изменить свои действия остались пустыми словами, дешевой предвыборной агитацией. Придя к власти, он был занят творением истории, и ему уже не было дела до изменения политики в отношении евреев Советского Союза. Второе, что оставило во мне глубокую рану, не зарубцевавшуюся до сих пор, – это заключенный им мирный договор с Египтом. Те, кто проголосовал тогда за Бегина, не предполагали, что первое, что он сделает на посту премьера, – заключит договор с Египтом и уступит Синай. Не для этого и не за это избиратели проголосовали и привели Бегина к власти. Но, видимо, слепая вера Бегина в свое собственное величие и историческое предназначение позволила ему игнорировать мнение своих избирателей. При всех публичных и официальных излияниях уважения к достоинству избирателей, мнения и желания как избирателей, так и соратников по партии «Херут» в глазах Бегина не стоили ровным счетом ничего. Их предназначением было преклоняться перед ним и выполнять его приказы, не более того. Пока человек поддерживал Бегина, тот был готов демонстрировать ему почет и уважение. Я помню, с каким пренебрежением и высокомерием Бегин обращался к Хаиму Ландау, одному из самых близких и преданных ему людей, и только потому, что Ландау посмел усомниться в правильности мирного договора с Египтом. Бегин призвал все свое великолепное ораторское искусство и обрушился с потоком оскорбительных и пренебрежительных выпадов, чтобы унизить Ландау, одного из высших командиров ЭЦЕЛЬ и руководителей партии «Херут», чье преступление состояло лишь в том, что он посмел выразить свое мнение и усомниться в словах вождя.
Когда Бегин начал переговоры о соглашении с Египтом, по которому Израиль уступал Синай, я почувствовал, что меня предали. Я чувствовал, что этот человек просто лжет нам. Еще более противным мне было поведение членов партии «Херут». Ведь если бы не Менахем Бегин, а какой-то другой политик или, не дай бог, другая партия пошли хотя бы на часть уступок, на которые пошел Бегин, их бы просто разорвали в клочья. А тут вождь сказал, все встали по стойке «смирно» и салютуют вождю, потому что с вождем не спорят, ему только преклоняются и исполняют его волю. Израиль конца семидесятых с покорностью и слепым подчинением вождю напомнил мне знакомые картины страны моего рождения. Я покинул государство идеологической и личной диктатуры, и мне претило, что в моей стране может быть то же самое. Однако, находясь на службе в профессиональной закрытой организации, которая стояла вне политики, я не имел права выразить кипящие во мне чувства и возмущение ни в какой форме.
Я помню встречу с Геулой Коэн после заявления Садата о визите в Иерусалим, ее озабоченность и тревогу. «Яша, – сказала она, – мне страшно от мысли, чем мы заплатим за этот визит». Предчувствия ее не обманули и в этот раз, однако и Геула не могла себе представить, что платой будет весь Синай, до самой последней песчинки.
И сегодня, когда прошло уже почти тридцать лет и я полностью поддерживаю заключение мира с Египтом и сожалею, что противился ему тогда, не могу простить Бегину того, как он вел себя в тот момент, пренебрегая, в моем понимании, нормами политической порядочности и демократии. Мои сегодняшние аргументы в поддержку мирного договора с Египтом отличаются от тех, которые тогда приводил Бегин в оправдание своего шага. Еще более нелепо выглядит та часть договора, где речь идет об автономии в Иудее, Самарии и Газе, где их жителям предоставляется право решить в течение пяти лет, стать ли им гражданами Израиля с присоединением территорий к Израилю. Если бы этот пункт, не приведи господь, действительно был реализован… Но история не приемлет слова «если».
Когда я вернулся и включился в работу в «Нативе», в отделе Советского Союза, я с удивлением обнаружил, что отсутствует организационное, упорядоченное управление. Не проводилось никаких обсуждений, совещаний, ни по каким-либо отдельным тематикам, ни общего характера. Время от времени происходили встречи между некоторыми членами руководства, но это были скорее обычные беседы, а не упорядоченные профессиональные обсуждения. Распространение и обмен информацией также происходили весьма странно. Иногда создавалось впечатление, как будто бы каждый хранит информацию исключительно для себя, будто это его личный капитал.
