Валерий Карышев - Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха
— А с кем ты сидишь? — спросил я, не зная, как обращаться к нему — на «ты» или на «вы».
— Я — в одиночной камере. Точнее, камера рассчитана на четверых, там четыре «шконки», но я там один. Условия, в общем, нормальные.
— Может быть, принести что-нибудь из еды, сигареты? — поинтересовался я.
— Ничего не нужно.
— А как же ты питаешься, тюремной пищей, что ли?
— Зачем же? — ответил с улыбкой Солоник. — Мне пищу доставляют по другим каналам, вполне нормальную.
Я знал, что ходили слухи о попытке отравления известного авторитета Бурлака в одном из подмосковных изоляторов. Вероятно, по этой причине Солоник отказывался от тюремной пищи.
— Сигареты можно приносить, но только очень хорошие, — подумав немного, сказал Солоник. — Я буду дарить их конвоирам, которые водят меня. Сам-то я не курю.
Затем неожиданно он спросил меня:
— А у вас есть ручка и листок бумаги?
— Да, конечно, — ответил я, доставая из бокового кармана ручку и блокнот.
Он взял ручку и блокнот и написал: «Заявление. Я, Александр Викторович Солоник, находясь под следствием в спецкорпусе № 9 следственного изолятора «Матросской тишины», в камере № 938, обвиняемый в ряде убийств сотрудников милиции, а также нескольких уголовных авторитетов, заявляю, что намерения покончить жизнь самоубийством каким-либо способом не имею. Собираюсь в ближайшее время активно готовиться к будущему суду и намерен доказывать свою невиновность по обвинению в ряде преступлений».
Расписался, поставил число и протянул мне листок.
— Зачем? — удивленно спросил я.
— На всякий случай. Мало ли что, — сказал он, опять поглядывая наверх, — мало ли что может случиться… У вас в этом случае будет мое заявление, которое вы отнесете в газеты и журналы для публикации.
От таких слов мне снова стало не по себе.
— Ну что же, завтра я вас жду, — сказал Солоник, вставая и вновь пристегивая левую руку к столу. — В какое время придете?
— Я не знаю точно, сейчас это сложно сказать… Попробую с утра.
— Хорошо. Вызывайте конвоиров.
Через несколько минут вошли конвоиры. Один из них протянул мне листок, на котором я проставил время нашего разговора — около 50 минут, расписался. Другой конвоир отстегнул наручники, заставил Солоника поднять руки и тщательно обыскал его. Ничего не найдя, он снова застегнул наручники и спросил меня:
— Всё?
Я кивнул.
— До завтра, — сказал Солоник и, улыбнувшись мне, вышел.
Всю обратную дорогу я думал о нашей первой встрече. В первую очередь я пытался понять, почему было решено поместить Солоника в следственный изолятор «Матросской тишины», в корпус № 9? Наверное, другого выхода не было. Помещать его в общую камеру Бутырки не имело смысла — там он прожил бы не больше недели. Малый или большой «спец» той же Бутырки, где сидят воры в законе, даже одиночная камера жизнь Солонику также не гарантировали, так как практически все там контролировалось законниками, и никто не мог поручиться, что в одну из ночей дверь его камеры не была бы открыта и Солоник не был бы удушен. Поместить Солоника в Лефортово, вероятно, не было возможности, так как Лефортово было закреплено за Генеральной прокуратурой и Следственным комитетом Российской Федерации. А поскольку дело Солоника вела Московская городская прокуратура, то его можно было держать только в спецкорпусе «Матросской тишины».
Нахождение его в одиночной камере имело свои плюсы и минусы. С одной стороны, это была какая-то гарантия безопасности — он был полностью изолирован от уголовной среды и, следовательно, от выполнения приказа воров в законе или соратников убитых им криминальных авторитетов. С другой же стороны, нахождение в одиночке облегчало инсценировку его самоубийства. Ведь в одиночке не было сокамерников, следовательно, не было свидетелей, которые могли бы подтвердить, как Солоник повесился — добровольно или нет.
Я понял, что не случайно его поместили в одиночную камеру. Скорее всего, с ним попытаются свести счеты — правоохранительные органы не простят ему убийства милиционеров при исполнении ими служебных обязанностей. И действительно, чуть позже, когда мне довелось быть у одного из милицейских начальников — я подписывал какое-то очередное ходатайство по делу Солоника, — он удивленно посмотрел на меня и спросил:
— А что, разве он еще жив?
Это меня ошарашило. Неужели гибель Солоника и в самом деле запрограммирована правоохранительными органами?! И они даже не хотят этого скрывать!..
…Встречаться мы стали каждый день, за исключением выходных, когда следственные изоляторы закрывались для посещения следователей и адвокатов. Вообще, посещать следственный изолятор адвокату очень тяжело. Во-первых, были колоссальные очереди. Адвокаты приезжали к шести-семи часам утра, записывались, часа полтора стояли на улице, дожидаясь половины девятого, когда открывались двери служебного входа. Тогда все старались получить первые двадцать кабинетов. А кто не успел — сиди и жди два-три часа, пока твои коллеги работают с подследственными.
А иногда у адвокатов бывает по три-четыре подследственных, они вызывают их по очереди в течение нескольких часов. Поэтому для меня было большой проблемой, как попасть именно в первую двадцатку.
Не буду раскрывать своего секрета, но система мной была продумана четко уже на второй день посещения Солоника. Я постоянно был в первой пятерке.
Посещение тюрьмы всегда оставляло тяжелый осадок. Убогая обстановка, мрачные стены, решетки на окнах, помещения, давно требующие ремонта, заключенные, которых время от времени встречаешь в коридорах…
Наконец, самое неприятное для людей с воли — это возможность заразиться инфекционными болезнями. Это, прежде всего, туберкулез и целый букет других, которые очень распространены в следственных изоляторах из-за отсутствия нормальных условий содержания заключенных.
Как бы то ни было, но мы встречались с Солоником каждый день. Я немного стал привыкать к нему, он — ко мне. Разговаривали мы на отвлеченные темы, по делам работу не начинали, поскольку, кроме обвинения и пары допросов, никаких следственных действий в отношении Солоника не проводилось.
Солоник обустраивал камеру. У него уже был телевизор с пультом, небольшой холодильник, электротермос, вентилятор, небольшая компьютерная игра, книги и журналы, которые он тоже получал с воли по заявлениям, которые подписывались администрацией изолятора. Надо сказать, что администрация относилась к нему достаточно гуманно.
Когда конвоиры выводили Солоника, то я обратил внимание, что они относятся к нему с симпатией и уважением. Вероятно, оттого, что Солоник был все-таки неординарным заключенным. Нетрудно было догадаться, что это был обеспеченный человек. Он носил хорошую одежду, дорогие кроссовки, его ежедневно посещал адвокат. Да и обстановка в камере… Александр держался с конвоирами просто, никогда не грубил, всегда был приветлив.
Я обратил внимание, что Солоник всегда старался говорить с конвоирами. Кому-то он пытался всучить сигареты. Многие отказывались и сигареты не брали, вероятно, понимая, что все они находятся «под колпаком» у оперативников следственного изолятора.
Почти всегда нам предоставляли один и тот же кабинет, хотя вообще сказать, что кабинеты никто ни за кем не закреплял. А кабинетов в следственном изоляторе было немало. На третьем — около двадцати, на четвертом — около пятнадцати, и на пятом — с десяток. Так что не было гарантии, что попадешь в один и тот же кабинет. Я же получал один и тот же — 78-й. Это натолкнуло меня на мысль, что он оборудован прослушивающей аппаратурой, хотя это было грубое нарушение закона.
Поскольку к тому времени у меня было еще несколько уголовных дел, иногда приходилось вызывать и других клиентов, то эти клиенты также доставлялись в 78-й кабинет.
Однажды я договорился со следователем о встрече для подписания заключения по уголовному делу на основании статьи 201 УПК РФ. Статья констатировала окончание следствия. Мы решили встретиться в «Матросской тишине» с двенадцати до часу дня.
— А как я вас найду там? — спросил следователь.
— Спросите у дежурного, в каком кабинете я работаю, он вам скажет.
Действительно, на следующий день следователь пришел. Глаза у него были удивленные. Я спросил, в чем дело.
— Представляете, — объяснил следователь, — я захожу в дежурную часть, называю вашу фамилию, спрашиваю, в каком кабинете работаете. И тут человек отвечает, называя вас по имени-отчеству, что вы работаете в своем постоянном кабинете номер 78. Ничего себе, думаю, адвокат свой постоянный кабинет имеет в следственном изоляторе!
Для меня это не было такой неожиданностью. Я уже давно понял, что этот кабинет «заряжен» под моего особо опасного клиента. Я знал, что и Генеральная прокуратура, и Следственный комитет имели свои резервные кабинеты, которые никто не занимал.
