Юрий Модин - Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья
Побродив десять-пятнадцать минут на указанном участке, мы замечали друг друга. Тут я, пересекая дорогу, или еще каким-нибудь способом, даю Бланту понять, что увидел его. И он спокойно следует дальше, зная, что я пойду за ним на некотором расстоянии, постоянно проверяя, не идет ли за ним кто-нибудь третий. Через некоторое время мы меняемся ролями: он идет за мной и проверяет, нет ли «хвоста». Такая карусель продолжается примерно полчаса, иногда дольше, если у одного из нас возникает сомнение, пусть самое малое. Затем мы уже встречаемся где-нибудь вдали от пункта первой визуальной явки. Метод — испытанный и надежный. Мы никогда не упускали друг друга из виду. При подозрении на слежку я, полагаясь на свой инстинкт, обрывал связь. В этом случае либо заходил в какой-нибудь магазин и покупал что-нибудь, либо шел в кино и не выходил оттуда часа три, а то и больше. Английский обычай пропускать за сеанс по два фильма оказался очень полезным в моей работе. Просмотрев всю программу, я шел домой.
Конечно, когда такое случалось, бедный Блант испытывал дискомфорт, но, к счастью, осечки происходили не часто. В большинстве случаев мои опасения оказывались лишь плодом воображения. А в тех редких случаях, когда слежка действительно велась, ее осуществлял явный новичок. Английской контрразведке никогда не следовало бы посылать неопытных наблюдателей, чтобы следить за человеком, в котором они подозревают знатока. В своей практике я встречался только с новичками.
Вести наблюдение — настоящее искусство, и ему надо учиться. Время от времени МИ-5 посылал своего агента следить за сотрудниками советского посольства, и иногда я замечал его у себя за спиной. В таком случае я никогда не пытался «оторваться» от него. Наоборот — старался как можно больше облегчить его задачу, оставляя агента вполне удовлетворенным. Но это означало, что встречу придется отложить.
В отличие от моих отношений с Бёрджессом и Кэрнкроссом, я общался с Блантом исключительно на строго профессиональном уровне. Он всегда был настроен подозрительно, взвешивал каждое слово в разговоре со мной, по мере возможности избегал доверительных бесед и держался в рамках конкретной задачи. Это не значит, что мы плохо ладили друг с другом. Просто отношения между нами не были такими теплыми. С Бёрджессом и Кэрнкроссом мы были большими друзьями, а отношения с Блантом основывались только на взаимном уважении.
Несмотря на свою надменность, Блант был чрезвычайно приятным человеком: высокий, благородный, с глазами стального цвета. Он заставлял собеседников держаться на почтительном расстоянии, но одновременно вызывал у них чувство доверия. Стоило только взглянуть на Энтони Бланта, чтобы понять — это человек, у которого слова не расходятся с делом. За все время, что мы работали вместе, он ни разу не нарушил своего обещания и ничего не забывал. У Бланта была привычка разглядывать людей, как картины. Например, он учил меня, как определять характер людей, наблюдая мимолетную смену выражения на их лицах или изучая их труды. Будучи эстетом, Блант мог распознавать художников по их картинам, архитекторов — по зданиям, построенным ими, писателей — по их книгам. В этом смысле он представлял собой полную противоположность Филби. Оба обладали разными достоинствами и характерными чертами, но нравились друг другу. Впрочем, Энтони Блант имел и существенный недостаток для нашей работы: терпеть не мог, когда ему смотрели прямо в глаза. Если кто на это отваживался, он отводил взгляд.
В июле 1947 года, когда я прибыл в Лондон, Дональд Маклин по-прежнему находился в командировке в Вашингтоне. Он часто приезжал в Англию, но осторожности ради Центр запретил кому-либо из нас вступать в непосредственный контакт с ним. Если Маклину надо было передать нам какой-либо материал, он доставлял его через Бёрджесса, с которым мог открыто встречаться как с коллегой по министерству иностранных дел.
Это не помешало мне пристально следить за карьерой Дональда. Мы знали, что Маклин жил в Соединенных Штатах, пользуясь репутацией блестящего молодого дипломата. После трех лет командировки ему присвоили очередной дипломатический ранг и отправили возглавлять канцелярию в британском посольстве в Каире. В это время Маклину исполнилось тридцать пять лет. Мелинда, его жена, осталась жить в Лондоне, но регулярно ездила в Египет с сыновьями Фергусом и Дональдом-младшим.
В Каире отношения между Маклином и МГБ испортились из-за глупости связного, которого ему назначили. Мы в Лондоне предупреждали своих египетских коллег, что к ним едет очень важный агент, с которым надо обращаться осторожно, стараясь поддерживать с ним наилучшие отношения.
Каирская резидентура отреагировала на наше послание несколько странно. Возможно, резидент вообще его не читал. Как только Маклин приехал, его связной начал с попыток командовать им, что вызвало у Дональда крайнее раздражение. Кроме того встречи назначались в арабском квартале, где обычно с иностранцами не встречались. Высокий светловолосый британец в безукоризненном костюме и при галстуке так же бросался бы там в глаза, как лебедь в стаде диких гусей. Его появление было бы особенно нелепо, поскольку ни один британский дипломат и не подумал бы отправиться в этот квартал.
Маклин потребовал, чтобы встречи его с этим связным прекратились. Взамен он предложил в качестве связных двух женщин: с его стороны — Мелинду, а с нашей — жену одного из советских резидентов. Обе женщины могли встречаться, например, в парикмахерской. Мелинда охотно согласилась, но каирская резидентура категорически отвергла эту идею.
Дональд попытался сделать другой ход, предложив встречаться открыто, как и все дипломаты, в ресторанах и барах. Но и этот вариант был отклонен.
Тогда Маклин написал короткое письмо в Центр и отправил его через каирскую резидентуру. Звучало оно как призыв о помощи. В письме он говорил о своем желании работать в России, считая, что для него нет лучшего места для борьбы против американского и западного империализма. Дональд просил МГБ направить его в Москву. Письмо в Центре получили, но я совершенно уверен, что никто на него даже не взглянул. Если бы у каирского резидента хватило ума немедленно организовать отправку Дональда Маклина с семьей в СССР (Мелинда была к этому вполне готова), то можно было бы избежать той ошибки, которая случилась потом. Короче говоря, если бы высокое начальство МГБ прислушалось в тот момент к просьбе своего английского агента, наша славная кембриджская группа могла бы продолжать работать. Мы нейтрализовали бы только Маклина.
Именно здесь, в Каире, куда он прибыл через неделю после того, как покинул Вашингтон, жизнь Дональда Маклина начала расползаться по швам.
Почти то же самое происходило и с Бёрджессом. Груз, который он так легко нес на своих плечах во время войны, когда его страна сражалась против фашизма в союзничестве с СССР, стал давить на него все сильней и сильней с наступлением мира и с последовавшей «холодной войной». Я видел, как он сдает прямо у меня на глазах. В лондонской резидентуре и раньше знали, что Гай начал серьезно пить. Он часто появлялся на людях небритый, плохо одетый, что-то бессвязно бормочущий. Слухи о его поведении дошли до Центра, который потребовал от нас объяснения. Но что мы могли сказать? Разве что у агента не выдерживают нервы и он не способен более выдерживать стресса двойной жизни. Уже к лету 1948 года в Москве поняли, что поведение «Пола» сказывается на его работе. Он давал все меньше и меньше информации.
Я был одним из первых, кто сообщал в своих донесениях, что успешные усилия кембриджской пятерки удовлетворить запросы обоих хозяев — англичан и нас — очень тяжело отразились на их здоровье. Они активно работали в течение пятнадцати лет. Пора было приостановить, хотя бы временно, деятельность Бёрджесса и Маклина и облегчить положение Филби, чтобы совсем не лишиться нашей агентурной сети в Англии.
В то время я еще не знал, что было уже слишком поздно. Мы опоздали.
Глава шестая
Тревога
Бёрджесс начал нас серьезно беспокоить. Резидентура жила в постоянном страхе, как бы однажды, мертвецки пьяный, он не признался во всем первому встречному. Лично я был уверен, что Гай сам осознает рискованность такого положения и достаточно опытен, чтобы держать язык за зубами, даже если опрокинет в себя целую бочку любимого вина. Его шеф, Гектор Макнейл, тоже устал от постоянных жалоб на Бёрджесса, которые без конца сыпались на министерство иностранных дел. И тем не менее Макнейл продолжал покровительствовать своему другу. Даже тогда, когда Бёрджесс нанес такой увесистый удар в челюсть одному из коллег, что того пришлось положить в больницу, Макнейл замял скандал. Мне показалось это забавным, хотя я знал, что точно такой же эпизод мог произойти и в Советском Союзе.
