Юрий Модин - Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья
И, действительно, бывали такие обстоятельства, когда мне приходилось встречаться с Бёрджессом чуть ли не каждый день.
Мы придумали хитроумный способ получения от него информации, когда совершенно необходимо было поддерживать постоянную связь.
«Пол» набирал по телефону номер. У аппарата день и ночь дежурил наш сотрудник, которому Бёрджесс называл какой-нибудь условный номер и вешал трубку. Это означало, что в пределах часа мы должны встретиться в условленном месте. Коровин или я отправлялись туда и принимали от Гая устную информацию или документ.
Особо хочу остановиться на конференции, которая проходила в Лондоне с 20 апреля по 7 июня 1948 года, где присутствовали представители Франции, Англии, Соединенных Штатов и трех стран Бенилюкса. Эта конференция должна была выработать общую позицию в отношении Германии. В течение полутора месяцев мы знали все о переговорах, результатом которых стало превращение Западной Германии в Федеративную Республику, состоящую из автономных земель. По словам Бёрджесса — а я был согласен с его выводом — у Советского Союза должно в этой связи произойти серьезное столкновение с Западом. Об этом говорил хотя бы тот факт, что, не дожидаясь официального подтверждения образования ФРГ, «Правда» 8 апреля уже писала о «подлом заговоре с целью раздела Германии».
И действительно, осенью 1948 года во время происходившей в Лондоне второй конференции представителей Англии, Соединенных Штатов и стран Бенилюкса, где продолжалось обсуждение послевоенного устройства Европы, начиная с будущего Германии и кончая планом Маршалла, разразился скандал. Советский Союз не был приглашен на конференцию и рассматривал этот факт как недружественный шаг, направленный на срыв Потсдамского соглашения.
Из Москвы посыпался поток нот протеста. Молотов в своем кабинете метал громы и молнии и требовал свежей информации каждый день. И мы его ею снабжали. Узнав о том, что англичане и американцы спорят о будущем статусе Берлина, Молотов пришел в состояние сильнейшего возбуждения. Он хотел знать, каким образом они собираются решить этот вопрос.
Под каким-то предлогом английская и американская делегации прервали участие в работе конференции до следующего дня и немедленно бросились звонить по телефону своим правительствам. Молотов донимал МГБ, требуя информации:
— Делайте, что хотите, — бушевал он, — но я должен знать, о чем они говорят со своими шефами. И какие инструкции на дальнейшие действия дают им Лондон с Вашингтоном. Эта информация должна быть у меня на столе сегодня к шести часам вечера.
Произошла заминка. Оба правительства явно не могли договориться между собой. Нетерпение министра иностранных дел возрастало с каждой минутой.
Поздно вечером позвонил Бёрджесс и назвал условный номер. С ним встретился Коровин. Не знаю сути его сообщения, но Молотов получил шифрограмму намного раньше, чем англичане, которым пришлось ждать до следующего дня.
По настоянию Центра я передал Гаю Бёрджессу небольшую сумму, чтобы он мог купить машину. Я энергично протестовал против такого шага, но, по мнению нашего руководства, современная разведка должна пользоваться автомобилями для оперативной связи с агентами. Мне пришлось смириться с доводами, что на машине легче добираться до места встречи да и безопаснее разговаривать, сидя в автомобиле. Так что я дал деньги Бёрджессу. Гай сдал экзамен на получение водительских прав с завидной быстротой И отправился покупать машину на свой вкус.
— В следующий раз приеду на машине, — гордо заявил он мне.
Таки вышло. Проделав долгий и трудный путь до Актона, я остановился на тротуаре. Через несколько секунд появилась машина с Гаем за рулем. Он припарковался чуть поодаль и торопливо потащил меня полюбоваться своим приобретением. Денег, что я ему дал, не хватило на новую машину, и он подобрал подержанный «роллс-ройс», мощную двухместную модель с откидным верхом, оранжевого цвета.
Я с ужасом взглянул на нее, но попридержал язык. Мы решили проехаться и одновременно поговорить о делах. Машина была дряхлая: дверца чуть было не отвалилась, пока я ее отворял. Гигантский мотор занимал почти все пространство, и оба сиденья были тесно прижаты друг к другу.
Две последующие минуты показались мне самыми ужасными в жизни. Гай включил мотор, и «роллс» скакнул вперед, за несколько секунд набрав огромную скорость. Бёрджесс гнал машину как сумасшедший, не глядя ни направо, ни налево. Я прирос к сидению, вцепившись в него руками. Глаза полезли на лоб. Тело онемело.
Сколько прошло времени, сказать затрудняюсь, но вот мотор перестал реветь, и Гай потихоньку остановил машину у тротуара.
— Ну, как?
— Гай, вы всегда так водите машину? Проскакиваете перекрестки, не глядя, едут ли вам наперерез другие автомобили?
— Вы правы, я и в самом деле не очень-то смотрю по сторонам. И знаете, почему я купил этот старый драндулет? Даже если и попаду в заварушку, то не пострадаю. «Роллс-ройсы» сработаны добротно.
Я больше никогда не садился в машину с Гаем Бёрджессом и не знаю, что стало со старым оранжевым «роллс-ройсом».
Мы продолжали встречаться регулярно, но теперь уже, как и раньше, ходили пешком. Обычно назначали встречу поблизости от входа в метро, и никогда — в самом метро, где бывает слишком много народу. Я больше не задумывался, как Гай добирается до места встречи: наверное, он припарковывал своего «роллса» где-нибудь рядом.
Я всегда высоко ценил эффективную деятельность Гая, его твердость, силу убеждений, широкий кругозор, образованность и разнообразие интересов. Он мог отстоять свою точку зрения в споре с любым противником, приводящим самые логичные и убедительные доводы. Я начал понимать, почему у него так много знакомых, прямолинейных, ортодоксальных, элегантных и типичных англичан, которые стремятся к общению с ним, преклоняются перед его способностями и подпадают под его обаяние. Я полностью согласен с Энтони Блантом, который в 1979 году сказал репортеру «Санди Таймс»:
— О Бёрджессе сказано так много плохого, что считаю своим долгом повторить: он был не только одним из самых блестящих интеллектуалов, каких я когда-либо встречал, но и человеком огромного обаяния и энергии.
Я не переставал преклоняться перед Таем, но надеюсь, это не мешало мне скрупулезно выполнять свои обязанности офицера секретной службы. Отдавая должное его способностям и высоким качествам, я никогда не забывал ставить на первое место задачи МГБ и делал все от меня зависящее, чтобы Бёрджесс стал наиболее продуктивным агентом. Думаю, он понимал, что я почти ничего не скрывал от него, и со своей стороны ни разу не обманул меня. Впрочем мне всегда казалось, что он чего-то не договаривает.
Гай заинтриговал очень многих. Он знал, как держаться в английском обществе, когда ему это было нужно. А когда наталкивался на сопротивление или встречал людей, не согласных с ним, то они становились для него самыми ненавистными врагами. Все это составляло чрезвычайно сложную натуру Бёрджесса.
Выражение его лица, обычно холодное, казалось даже презрительным. Черты лица слегка загрубели от алкоголя. Гай начал пить давно, и у него случались тяжелые, затяжные запои. Но, как ни странно, я никогда не видел его пьяным — ни в лондонский период, ни позднее, на протяжении всей моей связи с ним.
Бёрджесс всегда ставил перед собой определенную цель, он вовсе не был романтиком. Я часто слышал от него слова, очевидно, заимствованные из Библии: «Зло можно покорить только силой».
Бёрджесс говорил всегда четко и понятно, но мысли, скрывавшиеся за ними, блестели и переливались как ртуть, легко переключаясь с одного предмета на другой. Если Гай замечал, что вы не поняли его, то возвращался к началу, повторял сказанное, добавлял одну-две детали, и становилось все ясно. У него было богатое воображение.
Как агент, Бёрджесс снабжал нас многочисленными документами. Он сам классифицировал их по степени важности и часто составлял краткие аннотации, избавляя нас от утомительного анализа. Трудно даже себе представить объем информации, содержавшейся в дипломатических мешках Его Королевского Величества и в переписке между министерством обороны и другими министерствами английского правительства. К этому нужно еще прибавить устную информацию, которую Бёрджесс собирал во время своих бесед с политическими деятелями и офицерами секретных служб. И она часто оказывалась более интересной и важной, чем бюрократические бумаги из гражданских учреждений.
Как обычно, Центр очень интересовали англо-американские отношения и особенно те трудности, которые могли возникнуть между Англией и Соединенными Штатами. Малейшее неудовольствие политиков обеих стран представляло большой интерес, ибо позволяло Кремлю отыскать какой-нибудь способ вызвать ссору между партнерами.
