Александр Бушков - Возвращение пираньи
Сеньор, в свою очередь, замотал головой:
— Нон абла ченглезе…[19]
— Тьфу ты, — в сердцах сказал Мазур по-русски. — Что же делать-то? Помедленнее… как же это будет, твою мать…
Собеседник и сам видел, что имеет место диалог двух глухих. Потоптавшись, он заговорил медленнее, внятно, растягивая слова — и на сей раз кое-что стало вырисовываться.
Человечек произнес знакомое «полисиа» и «депто де насьональ гуардиа» — но при этом недвусмысленно тыкал пальцем в Мазура, явно подозревая его в прямой причастности то ли к одной из помянутых контор, то ли к обеим вместе.
— Нон! — сказал Мазур, старательной жестикуляцией решительно отметая столь лестные предположения. — Нон полисиа, дипломатико!
Человечек обеими руками изобразил на физиономии нечто очень похожее на густые усы, тыкал пальцем вдаль — уж не на Лопеса ли намекает? Колотя себя в грудь, несколько раз повторил: «Копре, копре!» И вновь затараторил непонятное.
Отчаявшись его понять, Мазур поднял руку:
— Джаст минут… э-э… уно моменто! Уно моменто! — повторил он обрадованно, вспомнив, что здесь это словосочетание — не строчка из юморной песенки, а вполне осмысленная фраза. — Уно моменто, сеньор! Стойте здесь, здесь! — он потыкал пальцем в палубу и решительно направился внутрь.
В обеденном зале вяло перемещались оба стюарда, натягивая по углам гирлянды цветов, — судя по кислотным оттенкам и полному отсутствию запаха, искусственные. Стулья расставлены по углам, на длинном столе уже оформлен этакий фуршет — с дюжину бутылок, скудная закуска в виде орешков-чипсов-конфеток. Оживленный помощник капитана возился с большим черным магнитофоном, а Лопес, заложив руки за спину, наблюдал за ним с ленивой бдительностью, словно подозревал, что это не магнитофон, а бомба. Больше никого в зале пока что не было.
Мазур проворно оттащил сержанта к двери:
— Лопес, что такое «копре»?
— Как бы вам объяснить, сеньор… — невозмутимо сказал сержант. — Это такой полицейский информатор… платный. А в чем дело?
— Там стоит тот чудак, что говорил вам в поезде насчет ленты. Называет себя копре и что-то пытается мне растолковать, но я ничего не понимаю…
— Ну, давайте посмотрим… — протянул Лопес, тем же мимолетным жестом, что давеча Мазур, коснувшись кобуры под полой белого пиджака.
Они вышли на палубу, приблизились к решетке.
— Где?
— Только что стоял вот здесь… — растерянно сказал Мазур. — Буквально только что…
Посмотрел сквозь решетку на тускло освещенную палубу: там давно уже приутих гомон, улеглась дневная суета, но все еще слышались и разговоры, и гитарный перебор, и пьяная перебранка, как на испанском, так и на русском.
— Поищем? — предложил Мазур, положив ладонь на решетку. — Тут не заперто…
— А стоит ли, сеньор? — протянул Лопес. — Чудак какой-то… Смылся. Может, он и вправду копре, а может, дурачится…
Похоже, ему очень не хотелось бродить в потемках среди третьего сословия в поисках неизвестно чего. Мазуру, впрочем, тоже.
— А может, его, пока я ходил… — Мазур покосился на мутную коричневую воду за бортом, чуточку взбаламученную волной от форштевня.
— Вздор, — решительно сказал Лопес. — Прирезать человека незаметно в таких условиях не так уж трудно, а вот выкинуть его незаметно за борт ни за что не удастся. Смотрите, там все держатся абсолютно спокойно… Не могут же они все быть в сговоре? Пойдемте, сеньор коммодор. Завтра я его найду и поговорю… да и этими загадочными ящиками стоит заняться, сеньорита Карреас мне уже рассказала.
— И все же… Мне показалось, он настроен очень серьезно.
— Но вы ведь не поняли ни слова?
— Увы… — пожал плечами Мазур. — «Депто де насьональ гуардиа», «полисиа», что такое «копре», узнал от вас…
— Ну хорошо, подождем, — терпеливо вздохнул Лопес.
Они постояли у решетки, выкурили по сигарете, но загадочный собеседник Мазура больше не объявился, а на палубе царил прежний покой, нарушаемый разве что пьяным гомоном. В обеденном зале громко заиграла музыка.
— Пойдемте, сеньор? — предложил Лопес с ноткой нетерпения.
Мазур видел его насквозь: когда еще скромному сержанту придется повеселиться на равных в компании, где хватает самых настоящих господ и дам из общества…
Все уже собрались — и Кошачий Фред, державшийся с уверенностью истинного янки, и пожилой пехотный подполковник, державшийся, наоборот, крайне чопорно (представляясь Мазуру, он назвал длиннющую, компонентов из пяти, фамилию патентованного идальго), и инженер с нефтепромыслов с женой, и Сеньор Мюнхгаузен, и желчного вида пожилой негоциант с супругой, и молодой, разбитной негоциант с девушкой, которую он именовал племянницей (чему многие в глубине души явно не верили), и еще с полдюжины ненадолго сведенных судьбой пассажиров «О’Хиггинса». Ничего удивительного не было в том, что помощник явился первым и вновь увивался вокруг Ольги, но и капитан, вот чудо, почтил своим присутствием плавучую вечеринку. Мало того, «первый после бога» изо всех сил старался выглядеть не олимпийским небожителем, а радушным хозяином, исполненным самой теплой симпатии к гостям.
Не было ни особо искрометного веселья, ни натянутости — просто-напросто маявшиеся дорожной скукой путешественники искренне пытались развеяться, насколько позволял скудный ассортимент развлечений. Из каковых имелись лишь вино, танцы и болтовня, но все, в конце концов, относительно, так что полезно вспомнить пословицу о дареном коне…
Случилось, правда, то, что частенько случается и в самых светских компаниях, и в компаниях попроще — безмолвный дамский поединок. Белозубая Мэгги (девица, надо признать, смазливая) явно решила сыграть почетную роль королевы бала, придя в алом платье, невероятно вычурном, украшенном всевозможными причиндалами, точное название которых вряд ли знал хоть кто-то один из присутствующих лиц мужского пола, и Мазур в том числе. Сложная конструкция из модного журнала, похоже, стоившая приличных денег.
Какое-то время она и впрямь королевствовала — пока не явилась Ольга, в довольно простом синем платье, правда, со своими немаленькими бриллиантами в ушах и на шее.
Королева мгновенно потускнела. Дело тут было не в особой пристрастности Мазура — просто-напросто против стандартной штатовской девочки, усредненно-красивой, сытой и опрятной, вдруг начала играть порода. Все в зале это чувствовали. Господа русские дворяне «с кости и крови», в эмиграции отнюдь не бедствовавшие, ненароком слив родословные с потомками гордых кастильцев, привыкших быть царями и богами в своих необозримых асиендах, произвели на свет достойного потомка. Ольге ничего не приходилось играть, в отличие от соперницы, за ней с раннего детства стояли гербы, родословные древа, фамильный гонор, а самое главное — богатство, без которого даже отпрыски королей быстренько превращаются в обычных клерков, с соответствующими манерами и стилем общения…
Мэгги проиграла мгновенно — что, конечно же, понимала. О ней вовсе не забыли, получала свою долю комплиментов, приглашений на танец и откровенных взглядов, но королевой теперь была другая. Не прилагавшая к тому особых усилий, словно бы даже не подозревавшая о немой битве. И бедная Мэгги не всегда и скрывала внутреннее кипение…
Вот только Мазуру эта мгновенная смена царственной особы на несуществующем здешнем троне не принесла никаких реальных выгод, если не считать потаенной гордости за дальнюю, как ни крути, родственницу. Как-то так все время выходило, что ему, несмотря на все маневры, не удавалось оказаться рядом с Ольгой или хотя бы один-единственный раз пригласить на танец. Его постоянно оттирали — разумеется, с соблюдением всех мыслимых светских приличий: то капитан завладевал ее вниманием, то помощник уводил танцевать, то сеньор подполковник вспоминал об общих знакомых из столичного высшего общества, втягивая Ольгу в пустейший, на взгляд Мазура, разговор — сплошное перечисление фамилий, поместий, вопиющих мезальянсов, удачных браков и балов в президентском дворце. Даже сухой, как вобла, негоциант оживился и увлекся настолько, что получил от столь же костистой супруги быстрый выговор украдкой.
Осознав тщету своих усилий и сообразив, что еще немного — и его потуги выйдут на свет божий, откроются публике и предстанут смешной суетой влюбленного недоросля, Мазур нашел в себе силы отказаться от безнадежного предприятия. Протанцевал с женой инженера (особой молодой и, в общем, приятной), светски побеседовал с Сеньорой Костистой (томно обмиравшей оттого, что она с бокалом шампанского в руке общается с самым настоящим дипломатом), рассказал Кошачьему Фреду старательно переведенный в уме на английский анекдот о марсианине в автобусе — после чего с чувством исполненного долга занял позицию у стола, где еще оставалось изрядно шампанского (и, по заверению капитана, запасы можно было в любой момент пополнить). Рядом столь же решительно бросили якорь Фред (прикипевший к одной из двух бутылок виски, выглядевших среди шампанского парочкой вагабундос[20], невесть как затесавшихся в приличное общество) и Сеньор Мюнхгаузен, который ничуть не рвался танцевать и ухаживать за дамами, зато был не дурак выпить, а оросив спиртным душу, начинал плести свои бесконечные байки.
