Николай Леонов - Лихолетье: последние операции советской разведки
В один из дней уходящего 1967 года Виктор Мануэль зашел ко мне проститься. Он нелегально уезжал в Гватемалу на собиравшееся там совещание руководства партии. Мрачные предчувствия наполняли его. Оснований для них было предостаточно. В стране бушевали правый террор в городах и партизанская война в сельской местности. Левые силы, сильно раздробленные, тратили энергию на борьбу друг с другом. Идейная непримиримость часто прикрывала обычные честолюбивые личные столкновения или, еще хуже, проделки провокаторов. Виктор Мануэль не захотел уклониться от смертельной опасности. Добрый, профессорского склада человек, невысокий рост и мягкий голос которого лишь подчеркивали его незащищенность, решил поехать, чтобы примирить несогласных, помочь им понять друг друга, вместе поискать разумный путь выхода из кровавой трясины.
Попытки отговорить его от этого решения оказались напрасными. Он передал связку книг по истории Гватемалы и сказал, прощаясь: «Послушай, если я вдруг не вернусь, обещай мне написать историю стран Центральной Америки. Мне на это так и не хватило времени!» Мы обнялись, в носу противно защемило – признак оживившихся слезных желез? Я твердо мотнул головой: дескать, обещаю. А он и впрямь больше не вернулся.
В начале следующего, 1968 года я узнал, что, выданные предателями, все участники совещания были схвачены. Никакого следствия и суда, разумеется, не было. Все они были зверски замучены в застенках. По свидетельству одного из охранников, Виктор Мануэль Гутьеррес погиб от удушья в надетой на голову резиновой маске. Тело его было сброшено с вертолета в кишащее акулами Карибское море.
Я сдержал, как мог, слово, данное этому замечательному человеку. В 1975 году в Москве вышла моя работа «Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки». Я посвятил ее тем людям, которые погибли, не изменив своим убеждениям, а их убеждения были не отмычкой для прихода к власти, но делом совести и сердца. За эту книгу мне присвоили степень доктора исторических наук. А я мысленно передал эту степень покойному Виктору Мануэлю, подвигнувшему меня на эту работу.
Вообще 1967 год выдался тяжелым. В октябре пришло из Боливии сообщение о гибели Че Гевары. Даже глядя на фотографии расстрелянного партизана, я не хотел верить, что уже нет больше на земле такого апостольского склада человека, цельного, чистого, нечувствительного к боли и страху – вечным оковам простого сметного. Социализм как учение может гордиться тем, что его сделали своим мировоззрением люди такого гигантского человеческого измерения, как Че Гевара. Его гибель потрясла тогда весь мир. Убийцы снискали не меньше дурной славы, чем палачи Христа. Мое горе и скорбь были безмерными.
Командировка между тем подходила к концу, она и так уже длилась без малого семь лет. Пора было собираться домой. Оценку своих профессиональных успехов предстояло по возвращении получить дома, в центре. А между хлопотами по сборам в дорогу думалось о том, что, кроме работы в качестве разведчика, пребывание в Мексике дало мне и богатейший жизненный опыт общения с людьми, с которыми я не встретился бы в иной обстановке. Мне довелось помогать выдающимся артистам, писателям, спортсменам, которые приезжали в те годы в Мексику. Я искренне делился с ними своими знаниями о стране, помогал им как переводчик, как шофер, в конце концов. Как можно забыть Давида Ойстраха, Майю Плисецкую, Константина Симонова, Сергея Герасимова, Тиграна Петросяна и Пауля Кереса! Им не обязательно помнить нас, но, если они помнили Мексику и, вспоминая, лучились улыбками, мне этого достаточно.
Но о некоторых эпизодах хотелось бы рассказать. Году в 1968-м приехал в Мексику для публичных поэтических выступлений Евгений Евтушенко, о личности которого все время шли противоречивые толки. Я вспомнил, что еще в 1963 году во время пребывания Ф. Кастро в Москве Хрущев жаловался, что, мол, Евтушенко опять дурит, распускает слухи о своем неизбежном самоубийстве, перерезает телефон в своей квартире. Тогда Фидель, помнится, ответил: «А вы пришлите его на Кубу, он посмотрит на нашу жизнь, и, глядишь, дело поправится!» После этого разговора Евгений Александрович действительно ездил на Кубу. И вот теперь он в гостях у нас, в Мексике. Посол созвал совещание старших дипломатов, решая, как лучше организовать работу с неудобным, строптивым поэтом. Встал вопрос, кого прикрепить к нему в качестве консультанта и переводчика. Была выделена группа дипломатов, каждая кандидатура обсуждалась с самим Евтушенко, который отвергал их одну за другой. То, видите ли, работник был секретарем парткома, то был сотрудником ГРУ или КГБ, то слаб в искусстве. Когда список был исчерпан, кто-то предложил мою кандидатуру (я работал тогда «под крышей» заведующего бюро АПН), и он согласился, заметив: «Этот-то точно не из КГБ». И началось наше полубогемное бродяжничество, никак не совместимое с моей другой жизнью. Я помнил, что в опубликованной к тому времени «Ранней автобиографии» Евгений Александрович писал, что на вопрос, к какой партии он принадлежит, ответил бы: есть лишь две партии – порядочных людей и негодяев. Мне было приятно убедиться, что он тогда в моих глазах подтверждал свое членство в первой партии своими делами.
Я расположился к нему, когда он распорядился в огромном, на 10 тыс. зрителей, зале, приспособленном для боксерских боев, где ему предстояло читать стихи, завесить всю коммерческую рекламу большими кусками ткани с переведенными на испанский язык строфами из русских и советских поэтов. «Это стоит больших денег, это невозможно!» – кипятился кругленький, как колобок, администратор арены. «Сколько?» – невозмутимо спросил поэт. Тот наконец назвал сумму в несколько тысяч долларов. «Хорошо, я заплачу сколько надо. Только сделайте, как условились!» Поэтический вечер прошел с огромным успехом. Публика была повержена, когда некоторые стихотворения Евтушенко читал по-испански. Я был удивлен, убедившись, что за время пребывания на Кубе он прилично изучил испанский язык и мог объясняться без помощи переводчика.
После одного из таких вечеров он с видом заговорщика сказал мне: «Послушай, Николай! Здесь в Мексике в тюрьме сидит мой старинный друг – писатель и журналист Виктор Рико Галан, с которым я познакомился на Кубе. Помоги мне организовать с ним встречу, мне стыдно давать публичные вечера, когда мой друг сидит за решеткой!» «Ну и ну!» – подумал я. Всем было известно, что Виктор Рико Галан был осужден на пять лет как опасный государственный преступник, чуть ли не замышлявший свергнуть власть в Мексике. Попасть к нему можно было, конечно, только с ведома высших должностных лиц. И уж, конечно, нельзя было ставить в известность об этом посла, он бы немедленно запретил. Поразмышляв вместе, мы выработали такой план. Я поговорю с главным редактором влиятельного мексиканского журнала «Сиемпре» Хосе Пахесом, который организовывал через два дня обед для своих сотрудников с президентом страны Диасом Ордасом, и попрошу его пригласить на обед Е. Евтушенко. Во время небольшой домашней художественной части Евгений Александрович прочитает новое стихотворение на испанском языке. Успех был легко прогнозируем. Потом он подойдет лично к столику президента и прямо попросит о разрешении повидаться с другом-узником. В такой обстановке отказ почти невероятен. План был выдержан до деталей. Стихотворение «Шахматы» писалось ночью, в номере отеля. Оно было посвящено «пешкам» (по-испански «пеонам», т. е. батракам), которых первыми бросают в бой короли, которыми жертвуют при всяких комбинациях, но только «пешки» имеют право, прорвавшись через всю доску, превратиться в «ферзя» – самую мощную и всевластную фигуру.
Обед удался, стихотворение вызвало фурор, а потом Евгений Александрович подошел к столику президента и один на один договорился обо всем остальном. Вернувшись к нашему столику, он шепнул: «Завтра в 10 утра к твоему дому придет машина секретной службы, которая отвезет меня в тюрьму. Достань, пожалуйста, бутылку водки и баночку икры!» К утру все было готово; не без беспокойства я проводил его, сопровождаемого двумя молчаливыми проворными молодцами.
Он вернулся через пару часов и, возбужденный, рассказал, что, когда приехал в тюрьму, тамошний начальник пригласил его в зал для свиданий, где разделенные решеткой родственники тихо беседовали с заключенными. Евтушенко наотрез отказался от такой формы общения. «Я не для того обращался к президенту, чтобы не иметь возможности обнять моего друга». «Хорошо, только не поднимайте шума, – пошел на мировую генерал, – пройдите в мой кабинет. Сейчас туда приведут вашего приятеля».
![Сергей Кремлев - Великий и оболганный Советский Союз [22 антимифа о Советской цивилизации]](/uploads/posts/books/183989/183989.jpg)
