Александр Бушков - Крючок для пираньи
— Наслышаны… — протянул Кацуба.
На его лице появилось особенно наивное и простецкое выражение — чисто дитё малое… Мазур понял, что следует ждать нежданного сюрприза.
И сюрприз не замедлил воспоследовать: майор беспредельно простецким тоном произнес:
— Я вот одного не понимаю… О каком иностранном туризме может идти речь, если под боком — пресловутые контейнеры с отравой?
До мэра дошло не сразу. Он удивленно сморщился, словно хлебнул кислого:
— Господа, это же ясно… Как только сюда пойдет иностранный капитал, почистим как следует дно, уберем всю отраву… — Он вышел из-за стола, обошел его, склонился над Кацубой, обеими руками упираясь в полированную столешницу, прямо-таки умоляюще произнес:
— Господа, когда же будут результаты? Мне крайне необходимо побыстрее взять за глотку военных, скоро, скажу по великому секрету, ожидается комиссия из Москвы…
— Корабль уже пришел, — пожал плечами Кацуба. — Они сейчас прочесывают район, берут пробы воды…
— Побыстрее бы! — воскликнул мэр. — Я на вас рассчитываю — ученые, интеллигенты…
…Когда они вышли в коридор, высоченный и бесконечно длинный, Мазур недовольно сказал:
— Корабль, оказывается, пришел, а мы сидим… Или ты ему загнал дезу?
— Да нет, — хмыкнул Кацуба, отводя его к высоченному окну. — Чистую правдочку сказал.
Корабль уже вовсю работает, как папа Карло. Вот только мы еще не все дела на твердой земле переделали. Тебе к тому же еще нужно алкоголь из организма вывести, иначе какой из тебя Ихтиандр… Заметил интересный нюанс? Позарез нужно этому придурку, чтобы на дне, кровь из носу, обнаружилась отрава. Чуть ли не открытым текстом пытался вдолбить, как это было бы прекрасно…
— Значит, туризм?
— Глупости, — энергично сказал Кацуба. — Ни один нормальный человек не станет вкладывать огромные деньги в здешние поганые сопки — пусть там хоть бриллиантовая баба лежит… Лучше поведай, что там за идея тебе в голову пришла? Только запомни на будущее: если тебе и дальше в голову будут приходить идеи, делиться ими со мной следует сугубо наедине. Кто бы ни был рядом, наши или не наши, рот держи на запоре.
— Учту, — сухо сказал Мазур.
— Не поджимай губки, как гимназистка. Это не выговор — просто я сам слегка утратил бдительность, вконец забыл, что у тебя тоже могут рождаться идеи… И снова — не обижайся. Тебе ведь отводилась роль консультанта в строго определенной области…
— Что поделать, если я иногда и головой думаю…
— Да ладно тебе. Проехали. Давай идею.
Выслушав Мазура, он неопределенно хмыкнул, подумал и сказал:
— Ну, будем думать… А сейчас отправляйся-ка повышать общую культуру посредством посещения музея. Купи там цветочков, нефальсифицированного пойла, казна стерпит…
— А ты?
— А мне еще с парой человечков тут предстоит побеседовать, — сказал Кацуба. — Хотят здешние отцы города побеседовать со столичным гостем, спасу нет… Скучно им тут, душа общения просит… — Он покрутил головой. — Хорошо вам, обормотам, — Светка развлекается, ты развлекаешься, даже Шишкодремову сегодня трахаться предстоит — хотя вот с кем я бы не поменялся… Один я пашу, как пчелка… Не с моей рожей сексуальным террористом работать. Бон вояж, мон колонель…
…В музей Мазур направился пешком, благо было не особенно далеко. По дороге купил бутылку коньяка — недешевого и во граде Шантарске, а здесь просто устрашающе дорогого. На площади у церкви обнаружил неизбежного кавказского человека, торговавшего живыми цветами, приобрел пяток гвоздик — за сумму, на которую где-нибудь в Лондоне мог бы приобрести коллекционную орхидею. Теперь он был экипирован по высшему классу, можно выходить на дистанцию торпедного удара…
В крохотном музейном вестибюльчике в застекленной клетушке скучала пенсионного возраста седая дама. Мазур (ради конспирации упаковавший коньяк во внутренний карман куртки, а цветы — в глухой кулек из газеты) купил у нее билетик, свернул вправо, в зал, увешанный огромными черно-белыми снимками, наглядно иллюстрировавшими достижения советской власти — панорама морского порта, кипучая работа в цехах медеплавильного завода, бодрые шахтеры картинно шагают навстречу новым свершениям… Без всякого интереса обошел застекленные витрины с моделями судов, печей, подлинным, если верить табличке, телефоном Кузьмы Кафтанова, прислушался.
На втором этаже позвякивало железо, вполголоса переругивались нетрезвые мужские голоса. Он еще немного поболтался по залу, а когда звяканье стихло, направился наверх.
Обнаружил дверь с табличкой «Вход воспрещен», подошел вплотную и прислушался, а там и заглянул, благо дверь была приоткрыта. Один слесарь понуро собирал лязгающие причиндалы, а второй, судя по голосу и движениям, гораздо моложе, стоял к Мазуру спиной и пытался втолковать Кате малость заплетающимся языком, что гонорар в виде емкостей с алкоголем — вещь, конечно, хорошая, но лично ему было бы не в пример приятнее, если бы столь очаровательная женщина согласилась бы ему помочь сей гонорар истребить. «Ну уж хрен, — сказал себе Мазур, — не для вас в садах наших вишни…»
Освободил гвоздики от газеты, запихнул ее в урну, расправил цветочки и решительно вторгся в помещение, куда вход был строго воспрещен. И испытал нешуточный прилив приятного мужского самоутверждения, когда Катя, банально выражаясь, расцвела, увидев его. Что поделать, если и в самом деле расцвела, улыбнулась так, что слесарь даже переступил на месте, приняв, видимо, ее улыбку на свой счет, но обернулся, обнаружил Мазура и враз проиллюстрировал своей персоною библейское сказание о Лоте.
— Это вам, Катюша, — сказал Мазур, подал ей цветы, потом повернулся к сопернику, благожелательно оскалился и, не убирая с лица эту гримасу, молча уставился на него.
Взглядами мерились недолго — слесарь мгновенно прокачал ситуацию и вздохнул:
— Мы, значит, пошли…
— Покедова, — ласково сказал Мазур.
Когда слесари выкатились, пошатываясь, Катя прямо-таки ахнула:
— Что с вами такое?!
— Мелочи быта, — сказал Мазур небрежно. — Выхожу из магазина — какой-то индивидуум прикладывает женщине по шее. Беру его легонько за локоток, начинаю объяснять, что с женщинами не стоит так обращаться даже на краю географии, начинаю рыцарем себя чувствовать — и вдруг эта фемина кидается на меня, проезжается по физиономии всеми двадцатью когтями и орет что-то вроде: «Ты, антилигент хренов, оставь в покое мово мужика! Кому какое дело, как мы с им общаемся!» И получился из меня не рыцарь, а форменный болван…
— Господи, вы хоть обработали?
— Ага, помазал чем-то заграничным, — беззаботно сказал он, откровенно пялясь.
Оказывается, она успела переодеться — а ведь говорила, что прямиком собирается в музей. Что ж, наши акции котируются… Делаем выводы.
На ней теперь была вишневого цвета блузка и синяя юбка на пуговицах, гораздо короче того платья, в коем Мазур узрел ее впервые. Сплошные пуговицы сверху донизу — а это, знаете ли, симптом, если в сочетании со всем прочим…
— Что вы так уставились? — спросила она с некоторым смущением.
— А потому и уставился… — сказал Мазур и с видом человека, с маху кинувшегося в холодную воду, продолжал: — Катя, можно вам сказать жуткую вещь?
— Ну, вообще-то… Если не особенно жуткую…
— Не особенно, — сказал он веско. — У меня тут есть коньяк. Настоящий. И цельная коробка конфет. Если бы вы со мной согласились выпить по рюмочке, я бы себя чувствовал на седьмом небе. Но если я вас компрометирую своим появлением или шокирую своим предложением, пошлите честно на все буквы…
Она чуточку покраснела:
— Ну зачем же — на все буквы… Садизм какой. Да и музею пора закрываться. Сейчас схожу, отправлю домой Семеновну, запру дверь…
Все это было произнесено естественно и просто — ни жеманства, ни циничного подтекста типа «а-вы-знаете-и-мы-видали-виды»… Глядя ей вслед, Мазур ощутил даже нечто напоминавшее мимолетный сердечный укол — так с ней было легко. Вспомнил о коробочке с таблетками в кармане и обругал себя скотиной.
Слышно было, как на первом этаже Катя говорит со старушкой — столь же естественно и просто. Мазур свернул направо, в зальчик, уставился на витрину. Было немного стыдно — и за себя, и вообще за жизнь на грешной земле.
Внизу погас свет, простучали Катины каблучки.
— Интересная реликвия, — сказала она, останавливаясь рядом с Мазуром. — Это тетрадь гостей с Тиксонской радиостанции. Слышали?
— Слышал, — сказал он. — Не такие уж мы темные в Питере, а радиостанция ваша действительно знаменитая… Это что, и есть роспись Нансена?
— Ага. Есть еще автографы Визе и Вилькицкого[7], только нужно достать из витрины, переворачивать страницы…
— Что до Вилькицкого, меня эта загадка века волновала всю жизнь, — сказал Мазур. — В толк не возьму, почему не переименовали пролив Вилькицкого, ежели он эмигрировал в двадцатом… Может, руки не дошли до Севера? Тайна сия велика есть…
