Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Сыпятся предложения: за любые деньги – к нам, в наш журнал, нет, к нам, в наше издательство.
Исследователь Бэгби приводит цифру: в определённый момент Бестужев располагал 50 000 рублей в банке и процентных бумагах за свои сочинения. «Это были плоды такой громадной популярности, – пишет Бэгби, – что издатели готовы были подписывать контракты на четырёхзначные суммы за каждые сто страниц его сочинений».
К тому времени Бестужев ещё раз заслужил Георгия – но его снова не награждали.
«Ну, я вам устрою, – думал, – однажды не сможете не дать».
Узнал об экспедиции в Чечню – естественно, попросился туда.
…Сожгли 30 деревень, 80 – изъявили покорность…
В начале ноября Александр встретился в походе с другим братом – Павлом Бестужевым. Отправленный на Кавказ, Павел пострадал за братьев: сам он к декабристам не имел отношения…
Дал младшему брату 500 рублей, отписал матери: «Павел стал прекрасным молодым человеком: солиден, умён, нравственен. Я ожил душой, пожив с ним».
У Александра появляется новая влюблённость: красавица из-под Воронежа, унтер-офицерская дочь Ольга Нестерцева (отец погиб, жила с матерью).
Снял себе очередную квартиру – мебели накупил столько, что и полковники не могли себе позволить (у рядового Бестужева старшие офицеры будут просить взаймы!).
Ольга называла его на «вы».
23 февраля 1833 года в жизни Бестужева случился натуральный кошмар.
Под подушкой он, по военной привычке, хранил пистолет: в городе часто бывали грабежи, а то, что Бестужев богат, – знали многие; роскошная жизнь могла обернуться ночным нападением на дом.
Во время любовных затей случайно спустили курок пистолета – грохнул выстрел: пуля попала Ольге в плечо и застряла под лопаткой.
Некоторое время она оставалась в сознании и сказала, что виновата во всём сама.
Была комиссия, подтвердила: да, на подушке и простыне обнаружен пороховой ожог – в Ольгу не стреляли.
26 февраля она умерла от кровоизлияние в лёгкое. Ей было девятнадцать лет.
(Авторы биографий Бестужева – и Голубов, и Кардин, – как сговорившись, пишут, что Ольга «резвилась» на кровати одна. Взяли они эту версию из письма самого Бестужева к брату. Но Александр догадывался, что его корреспонденцию читают, поэтому придумал историю поприличнее. Это ж как надо резвиться, чтоб упасть на подушку и так об эту подушку тереться и биться, чтоб спустить курок. Нет; конечно же, у них была связь).
Главнокомандующий Кавказским корпусом барон Григорий Владимирович Розен (тот самый, что командовал преображенцем Катениным и семёновцем Чаадаевым под Бородином, и наряду с Давыдовым усмирял поляков) признал Бестужева невиновным.
(Легенда о том, что Бестужев убил женщину, пережила его самого. Александр Дюма, в 1858 году путешествуя по России, был на Кавказе, узнал про эту историю и тут же отправился на могилу Ольги. Даже стихи написал о ней; плохие.)
И что Бестужеву тогда оставалось делать? Со стыда и горя умереть?
Он был уверен, что за этим дело не станет всё равно.
Так что, напротив, пустился во все тяжкие: переодевшись в местное платье, ездил в Кумых, непрестанно рисковал головою, пировал, наблюдал местные нравы, ничего не боялся – вплоть до того, что пробирался в гаремы дербентских мусульман.
В очередном Георгии ему отказали в середине июля; вполне возможно, что гибель девушки была тому косвенной причиной.
В Дербенте всё обрыдло: желалось хоть куда-нибудь. Видимо, и в гаремах уже не целованных им не осталось.
Дали ему назначение в линейный батальон, стоявший в Ахалцыхе.
Напоследок друзья Бестужева устроили ему проводы.
Он знал, что в Дербенте его любили, но не догадывался, до какой степени: и местные жители, и солдаты, и офицеры… Толпа – несколько сотен человек! – провожала его двадцать вёрст! Простого солдата линейного полка…
Жёны, вдовы и невесты знатных горожан – были в толпе или нет?
На прощание кричали: «Прощай, Искандер-бек! На пути твоём – наши пожелания!» Стреляли, жгли фейерверки, пили, плясали, плакали потом. Потом ещё стреляли и пили.
Мало кого из русских поэтов и солдат обожали так искренне.
По дороге Александр заехал к брату Павлу в Тифлис. Погостил там немного. Вспомнил старые тифлисские знакомства, завёл новые. Его и здесь встречали отлично.
В Тифлисе Бестужев узнал, что грузины едва ли не заговор готовят, с целью избавиться от российского владычества (под которое сами же в своё время и попросились). В России имелись оригиналы, что в момент польского восстания болели за польские свободы; нашлись бы и те, кому грузинские волнения показались бы симпатичными – но это не о Бестужеве история: он отмахнулся – что за чушь, тоже мне заговорщики; даже спорить поленился. Двинулся дальше.
В начале 1834 года батальон, где служит Бестужев, стал лагерем на реке Абине.
Бои были едва ли не ежедневные – и снова Бестужев неизменно оказывался впереди. Тем более выяснилось, что здесь ещё помнили выходки Якубовича – того самого декабриста, военному опыту которого Бестужев завидовал когда-то. Что ж, он может перещеголять, перегероить и Якубовича тоже.
В 1834 году пишет Ксенофонту Полевому: «Я дерусь совершенно без цели, без долга даже, бескорыстно и непринуждённо».
10 октября шесть тысяч человек с 28 орудиями пошли с Абина на Геленджик – по пять вёрст в день, под постоянными обстрелами. 22 октября вышли к морю.
Историк Адольф Берже пишет, что целью экспедиций «было шаг за шагом вдаваться в Закубанье, чтобы, стесняя горцев военными поселениями, изолировать их от всякого сообщения с другими державами. В первую экспедицию… генерал успел установить путь между Кубанью и Геленджиком, с которым существовало только морское сообщение. Это был первый переход русских через Главный хребет на Западном Кавказе».
В ноябре Бестужев в Ставрополе.
Из Ставрополя перевёлся в линейный отряд генерала Григория Христофоровича Засса: то был легендарный человек, славившийся своей удивительной удачливостью и не менее поразительной жестокостью.
Ещё Засс был известен тем, что отрезал побеждённым в боях горцам головы и отправлял их в Берлинскую академию для исследовании.
Место его пребывания – крепость Прочноокопская – повергало в ужас всех мимо проезжающих: она была окружена высоким валом с частоколом по гребню, на котором торчали головы черкесов.
Казаки Засса получали от него по червонцу за голову.
Вот с этим Зассом Бестужев участвовал в двух набегах за Кубань на местные аулы. Отбили восемь тысяч баранов, истребили кого настигли.
Бестужев и у Засса, заметим, чувствовал себя отлично – это была его среда, его люди, и он там был свой.
Дурные привычки Засса подтверждаются и письмом Бестужева: «…Взяли неприступный аул. Прелюбопытное путешествие, но трудов и лишений куча. Дрались недурно, отрезали несколько голов и, пробыв 15 дней за Кубанью, возвратились. До сих пор я учился воевать, а теперь выучился и разбойничать. Засс – мастер своего дела».
Русским, впрочем, тоже головы отрезали; в тех местах это вообще было распространено – этим занимались и черкесы, и грузины, и терские казаки, так что до какого-то момента все противники друг друга стоили. (Когда известия о насаженных на пики черкесских головах дошли до Николая I, тот высочайше повелел впредь подобную практику прекратить. И действительно прекратили – более того, отучили казаков этим заниматься.)
Братья спрашивали у Александра, не началось ли у него «войнобесие».
Он отвечал спокойно: «Рада бы курочка на стол нейти, да за хохол волокут; а раз в поле – я, как пьяница на пиру, не стерплю, чтобы не погулять. Чуть выстрел – у меня вся кровь кипит, и след или не след мне быть под пулями, а уж верно нырну в перестрелку».
В очередном письме братьям, от 1 декабря 1835 года, новый отчёт: «Славная школа войны наш Кавказ… Я видел много горцев в бою, но, признаться, лучше шапсугов не видал; они постигли в высшей степени правило: вредить как можно более, подвергаясь как можно менее вреду. Не выходя из стрелковой цепи в течение почти каждого дня всего нынешнего похода, я имел случай удостовериться в их искусстве пользоваться малейшей оплошностью и местностию. Дворяне их отчаянно храбры; но одна беда: никак не действуют заодно. Был я с ними не раз в рукопашной схватке; много, много пало возле меня храбрых: меня бог миловал. Узнал я цену надёжного оружия, узнал, что не худая вещь и телесная сила. Построив крепость в 40 верстах от Кубани в земле шапсугов, мы пошли в ущелие 10 октября. Через 4 дня сообщение с Чёрным морем было открыто».
В той экспедиции Бестужев столкнулся с поэтом Павлом Катениным, которого в своей прошлой жизни, будто бы сто лет назад бывшей, трепал в критических обзорах: с того первая слава Бестужева и начиналась.
Вновь придётся заметить: такая огромная Россия – но все ключевые персонажи толпятся на одном пятачке, как в глупой пьеске.
