Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло
Пётр использовал их в полной мере… В дальнейшем он не всегда оказывался на высоте, порой перегибал, и даже очень сильно, но в целом его царствование стало очень полной реализацией тех исторических возможностей, которые имела тогда Россия.
Как менялось интеллектуальное (не официальное, а именно интеллектуальное) восприятие России в Европе видно лучше всего, пожалуй, на примере великого немецкого математика и философа Лейбница.
За два года до рождения Петра – в 1670 году, Лейбниц разработал план создания Европейского союза во имя вечного европейского мира. Подобные планы разрабатывал ещё в XVI веке выдающийся соратник французского короля Генриха IV Максимильен де Бетюн, барон Рони, герцог де Сюлли… Однако Россия в его европейском «концерте» отсутствовала.
В отличие от плана Сюлли, в плане Лейбница России место нашлось, но какое! По замыслу Лейбница каждая великая европейская держава получала свою зону экспансии вне Европы. Ссориться друг с другом им впредь не разрешалось, как не рекомендовалось и нарушать «эксплуатационные нормы».
Жуликоватый Паниковский в романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок» делил страну на тридцать четыре эксплуатационных участка для такого же числа мошенников – «детей лейтенанта Шмидта». У Лейбница «участков» было шесть во всём мире: Англии и Дании выделялась Северная Америка, Франции – Африка и Египет, Испании – Южная Америка, Голландии – Восточная Индия, а Швеции – Россия. Германия была обойдена, поскольку по Вестфальскому миру 1648 года, завершившему Тридцатилетнюю войну, Германия была раздроблена на сотни мелких «государств», объединение которых запрещалось.
Прошло тридцать лет, в 1700 году русские потерпели поражение в «первой Нарве» – когда войска Петра безуспешно штурмовали шведскую крепость. И Лейбниц, с какого-то момента с интересом наблюдавший за Петром, выразил надежду, что Карл XII овладеет всем Московским государством – до Амура. При этом великий немец приветствует шведов одой.
Но уже через год русские начинают закрепляться на побережье Финского залива, берут Дерпт и Нарву… В 1703 году заложен Санкт-Петербург, первый русский фельдмаршал Шереметев успешно оперирует в Ливонии…
Проходит ещё шесть лет, и в 1709 году над Россией восходит слава Полтавской победы… Что же Лейбниц? Теперь он оценивает Полтаву как достопамятное в истории событие, в письме русскому резиденту в Вене барону Урбиху настаивает на необходимости чеканки медали в память Полтавской битвы и выражает уверенность, что Пётр отныне будет принимать активное участие в делах мировой политики. «Напрасно, – пишет Лейбниц, – опасались чрезмерного могущества царя, называя его туркою севера. Что касается меня, то я очень рад водворению в России разума и порядка».
Проходит ещё два года, и Лейбниц сообщает в письме курфюрсту ганноверскому: «Я убеждён в том, что Россия будет на севере иметь то самое значение, которое до этого имела Швеция, и что она пойдёт ещё гораздо дальше». Теперь Лейбниц переписывается с Петром, встречается с ним и даёт ему государственные советы.
Но Пётр и без Лейбница – с самого начала своей государственной работы – был уверен в потенциале России и в великой будущности её народа.
Обозревая итоги царствования дочери Петра – Елизаветы Петровны, историк Сергей Соловьёв в томе 24-м своей «Истории России с древнейших времён»: писал:
«…Пётр Великий не приводил России из небытия в бытие, …так называемое преобразование было естественным и необходимым явлением народного роста, народного развития, и великое значение Петра состоит в том, что он силою своего гения помог своему народу совершить тяжёлый переход, сопряжённый со всякого рода опасностями…
На Западе, где многие беспокоились при виде новой могущественной державы, внезапно явившейся на востоке Европы, утешали себя тем, что это явление преходящее, что оно обязано своим существованием воле одного сильного человека и кончится вместе с его жизнью. Ожидания не оправдались именно потому, что новая жизнь русского народа не была созданием одного человека…».
Сергей Михайлович Соловьёв (1820–1879) – крупнейший наш дореволюционный историк. В целом его весьма высоко – как выдающегося учёного, оценивает 2-я – «сталинская», Большая Советская Энциклопедия. И вышеприведённая его мысль лежит, вообще-то, вполне в русле гегелевской и даже марксистской диалектики, даром что по политическим воззрениям Соловьёв был умеренным либералом.
Однако Соловьёв был и прав, и не прав. Прав он был в том, что если бы у преобразований Петра не было массовой базы, накопленной предыдущими веками русской жизни, то ничего у Петра не получилось бы… Однако если бы не лично Пётр, то могло случиться и так, что ничего не получилось бы у России.
Более того – существовала реальная опасность того, что ничего не получилось бы у здоровых сил России даже с Петром! Как и сейчас – в наш XXI век, многое тогда в России зависело от многого…
Судьба и самого Петра, и судьба его преобразований качалась на весах Истории все годы до Полтавы, сразу резко укрепившей и внешнее, и внутреннее положение Петра… До этого момента могли победить и косность, старообрядность, ксенофобия, то есть – враждебное, категорическое неприятие всего чужого… Грозный в Ливонской войне надорвался, но мог ведь надорваться в Северной войне и Пётр – если бы не его упорная цивилизационная и технологическая модернизация России.
Позднее Вольтер в своей «Истории Петра Великого» напишет о Полтавской битве, что это единственное во всей истории сражение, следствием которого было не разрушение, а счастье человечества, ибо оно позволило Петру идти дальше по пути преобразований. Оценка, лестная не только для Петра, но и для любого русского! Битва, и, вдруг – созидательная!
Парадокс?
Нет, просто особенность русской внешнеполитической судьбы – Россия воевала много, но она всегда воевала во имя созидания и укрепления своей собственной Державы, а не в целях разрушения и уничтожения чужих государств. И петровская Полтава по праву вошла в ряд наиболее славных оборонительных русских побед наравне с победами Александра Невского на Неве и на льду Чудского озера и Димитрия Донского на Куликовом поле. А будущность России и её величие были после Полтавы прочно обеспечены!
Да, после Полтавы новое в России и новая Россия обрели под ногами уже прочную, не разрушимую никем и ничем базу. А стало это – как и сама Полтавская победа, возможным потому, что Пётр не только привёл в Россию европейское знание и умение, но сумел создать в России совершенно новый системообразующий фактор, наличие которого в любой стране неизбежно обеспечивает богатую и выигрышную для неё и её будущего ситуацию – слой новых людей!
И людей не просто новых, но людей деятельных…
И не просто деятельных, но уже и образованных…
И не просто образованных, но пытливых, постоянно ищущих и развивающих себя и своё Отечество, преданных ему и его вождю.
И это были уже не «островки» на былом российском «болоте»…
Интересный и малоизвестный факт: при Петре одной из дворянских повинностей стала… учёба! Учиться дворянские дети начинали с девяти лет в специальных школах – до 15 лет. Затем юный дворянин обязан был идти служить. Причём специальными указами Петра определялось, что родовитость на продвижении не отражается. А тем, кто не мог освоить даже начальный курс наук, не выдавалась так называемая «венечная паметь» – разрешение на женитьбу. Так что заявление фонвизинского недоросля Митрофанушки: «Не хочу учиться, а хочу жениться» в петровские времена было бы оставлено без внимания. Не выучившись, жениться было нельзя.
В 1704 году Пётр сам распределил детей «самых знатных персон» на службу. До 600 молодых князей Голицыных, Черкасских, Хованских, Лобановых-Ростовских и прочих было расписано солдатами в гвардейские полки. Они тянули солдатскую лямку наравне с простолюдинами, и это давало хорошую физическую и моральную закалку.
Главное же – впечатляющими были результаты.
Известный историк эпохи, профессор Николай Николаевич Молчанов сообщает, что в своё первое путешествие в Европу в 1698 году Пётр нанял для работы в России свыше 1000 человек. И подавляющее большинство приглашённых составляли офицеры. А в 1717 году, во время своего второго крупного официального визита на Запад, Пётр пригласил около 50 человек, и это были архитекторы, скульпторы, ювелиры, учёные.
За двадцать лет потребности России в командных, инженерных и промышленных кадрах возросли многократно. Однако теперь они удовлетворялись за счёт «внутреннего», так сказать, «продукта». Одна эта деталь говорит о том, какими были масштаб и размах петровского преобразования России в их чисто кадровом измерении!
Через двести лет Сталин скажет: «Кадры, овладевшие техникой, решают всё!»… За двести лет до него Пётр тоже понял, что всё в его новой России могут решить не только, да и не столько его личные усилия, сколько вызванные им к жизни и воспитанные им кадры, овладевшие современным европейским знанием.
