Николай Лузан - Лубянка. Подвиги и трагедии
Информация Фомичева о наличии в России разветвленной подпольной организации, в состав которой входили военные и государственные чиновники, поступившая в Париж к Савинкову, явилась настоящей находкой для него самого и его покровителей из разведки. Во 2‑м отделе (разведывательном) Генштаба польской армии также активно пошли на контакт с Зекуновым, поскольку тот приехал не с пустыми руками и привез с собой «секретные материалы», собранные его «единомышленниками». Но «стреляный воробей» Савинков на первом этапе повел себя осторожно, не спешил принимать предложение ЛД взять руководство ею на себя и поручил Фомичеву «выехать на место с проверкой».
В апреле 1923 года по «нелегальному каналу ЛД» тот прибыл в Москву и провел переговоры с ее руководителями, роль которых успешно сыграли сотрудники и агенты КРО. После этого если у Фомичева и имелись сомнения в существовании крупной антисоветской организации, то теперь они быстро рассеялись. ЛД функционировала, как швейцарские часы. Машины точно ко времени прибывали к подъезду. Конспиративные квартиры, где ему приходилось проживать, имели надежное прикрытие, а охрана не допустила ни одного эксцесса с милицией.
Спустя два месяца Фомичев вместе с Мухиным возвратился в Париж для доклада Савинкову. Помимо них на встрече присутствовали его «правая рука» полковник С. Павловский и неугомонный ниспровергатель власти большевиков С. Рейли. Сообщение Мухина о деятельности и возможностях ЛД, подтвержденное Фомичевым, все же окончательно не рассеяло сомнений Савинкова в том, что организация ЛД — это мираж, которым советская спецслужба пытается завлечь его в западню. Но искушение в очередной раз проверить крепость советской власти оказалось сильнее опасности, и он решил послать Павловского с инспекторской проверкой в Москву.
Через месяц после встречи в Париже, в сентябре 1923 года, Павловский нелегально перешел польско‑советскую границу и прибыл в Москву, где был негласно арестован на конспиративной квартире ОГПУ, явку на которую дал ему Мухин. Как и Шешеня, «правая рука» Савинкова под грузом совершенных преступлений на допросах быстро «поплыл» и начал давать признательные показания. В дальнейшем, выторговывая себе жизнь, пошел на сотрудничество и затем под диктовку контрразведчиков исправно писал в Париж письма — отчеты своему шефу, убеждая того в надежности и мощи ЛД.
Но Савинков все никак не решался возвращаться в Россию и брать на себя непосредственное руководство ЛД и нелегальной сетью НСЗРС. Ситуация зависла, и тогда контр разведчики предприняли еще один рискованный ход. В Париж вместе с Мухиным отправили Шешеню. Одновременно по другому каналу от «московского комитета НСЗРС» с письмом Павловского к нему выехал курьер — сотрудник КРО Г. Сыроежкин.
В апреле в Париже состоялась встреча Мухина и Шешени с Савинковым. Беседа носила острый характер. Савинкову для отчета перед своими хозяевами, спецслужбами, и получения от них новых денежных средств необходимы были не слова и письменные отчеты, а конкретные дела. Он требовал от ЛД более решительных действий — террористических актов и диверсий. Мухин аргументировал выжидательную позицию лидеров организации необходимостью накопления сил, чтобы в нужный момент поднять восстание. По его словам, «до начала выступления осталось совсем немного, а при руководстве таким признанным и авторитетным вождем, каким является он (Савинков), оно обречено на успех».
Тот в конце концов не устоял перед искушением и решился на поездку в Россию, но с двумя условиями: возвращением в Париж своего «верного» помощника Павловского и согласием на нее членов ЦК НСЗРС. Операция «Синдикат‑2» вновь оказалась под угрозой срыва. И тогда Артузов с подчиненными решили сыграть на болезненной склонности бывшего террориста Савинкова к «эксам» и боевым акциям. Их изобретательный ум нашел решение. Они придумали оперативную комбинацию, которая позволяла оставить Павловского в игре и одновременно исключала его прибытие в Париж.
В мае 1924 года контрразведчики, имитируя активность ЛД, в целях пополнения кассы организации при непосредственном «руководстве» Павловского запланировали проведение «экса». В качестве объекта налета был выбран один из банков в Ростове‑на‑Дону. Перед тем как отправиться на «дело», на конспиративной квартире ему была организована встреча с «глазами и ушами» Савинкова в России Фомичевым.
Павловский безукоризненно сыграл отведенную ему роль, и у эмиссара НСЗРС не возникло тени сомнений. Он лишний раз убедился, что ЛД не только существует, но и действует. Однако дальнейшее успешное развитие операции «Синдикат‑2» находилось под вопросом. Савинков продолжал настаивать на возвращении Павловского в Париж, и тогда Артузов сделал очередной хитроумный ход.
10 июля 1924 года, во время заседания ЛД, на котором присутствовал и Фомичев, поступила срочная телеграмма от Павловского. Несмотря на содержавшиеся в ней условности, присутствующим стало ясно, что налет на банк провалился, а сам он ранен. Эмиссар Савинкова немедленно выехал в Ростов, но не застал там «налетчика»: того уже «отправили» в Москву. Встретил его «начальник партизанских отрядов Султан‑Гирей». Не пожалев красок, он рассказал Фомичеву об акции и обстоятельствах «ранения» Павловского.
Тот возвратился в Москву и на конспиративной квартире встретился с «героем». Несмотря на «ранение», полковник держался молодцом, сохранил боевой настрой и верил в возможности ЛД «осуществить давнюю их мечту» — поднять восстание в России. Закончилась беседа тем, что Павловский передал Фомичеву «личное» письмо для Савинкова и выразил надежду на скорую встречу с ним.
С этим «посланием» Артузова и его коллег Фомичев, а вслед за ним Мухин в июле 1924 года отправились в Париж к Савинкову. Он, выслушав их доклады и, прочитав письмо, в котором Павловский, не жалея слов, расписывал возможности ЛД и сетовал на отсутствие «твердой руки», наконец принял решение возвратиться в Россию и возглавить повстанческую деятельность.
15 августа 1924 года с документами на имя гражданина Степанова Савинков вместе с Мухиным, Фомичевым и супругами Диктоф‑Деренталь нелегально перешел польско‑советскую границу. На следующий день в Минске, на конспиративной квартире ОГПУ, он был арестован. На этом карьера ниспровергателя самодержавия, бывшего товарища военного министра в правительстве Керенского, бывшего военного генерал‑губернатора Петрограда и организатора антисоветских заговоров закончилась.
Оказавшись во внутренней тюрьме на Лубянке, Савинков, в отличие от соратников, не стал вымаливать себе прощение и держался с достоинством. Проиграв как политик и последовательный борец с тиранией свою самую долгую и любимую «игру», он не стал изворачиваться и признал поражение.
27 августа 1924 года на судебном заседании, носившем открытый характер, Савинков полностью признал свою вину. Его последнее слово по своему содержанию не похоже на выступление подсудимого, скорее оно может быть названо завещанием всем тем, у кого нет и не может быть другой Родины, кроме России!
В частности, он сказал:
«Я полностью и безоговорочно признаю только Советскую власть и никакую другую. Каждому русскому, кто любит свою страну, я, прошедший весь путь этой кровавой, тяжелой борьбы против вас, я, отрицавший вас как никто другой, я говорю ему: если ты русский, если ты любишь свой народ, ты поклонишься в пояс рабоче‑крестьянской власти и безоговорочно признаешь ее».
Нет оснований не верить в искренность этих слов. Русский патриот и борец против любой диктатуры, не один раз смотревший смерти в глаза, Савинков в такие минуты вряд ли стал бы кривить душой. Он, без сомнения, любил Россию не меньше, чем его противники Ленин, Дзержинский, Артузов, Федоров, но ее будущее видел не в красных тонах.
29 августа 1924 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла ему смертный приговор, замененный ЦИК на 10 лет лишения свободы. Но что это означало для человека неуемной энергии, постоянного действия и великих целей, к каким всегда стремился Савинков?! Для него подобное наказание было хуже самой смерти. И 7 мая 1925 года он ушел из жизни.
О Савинкове много написано, снято фильмов, но, пожалуй, ничто так не отражает трагедию этого неординарного и ярого человека, непримиримого борца с самодержавием и тиранией, искренне любившего Россию, но в силу политических разногласий оказавшегося по другую сторону баррикад с большевиками, как его обращение к председателю ОГПУ Дзержинскому. В нем он писал:
«Когда меня арестовали, я был уверен, что может быть только два исхода. Первый, почти несомненный, — меня поставят к стенке, второй — мне поверят и, поверив, дадут работу. Третий исход, то есть тюремное заключение, казался мне исключенным: преступления, которые я совершил, не могут караться тюрьмою, «исправлять» же меня не нужно — меня исправила жизнь… Я обращаюсь к Вам, гражданин Дзержинский. Если Вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь: ведь когда‑то я был подпольщиком и боролся за революцию. Если же Вы мне не верите, то скажите мне это, прошу Вас, ясно и прямо, чтобы я в точности знал свое положение» [15].
