Андрей Мартынов - По обе стороны правды. Власовское движение и отечественная коллаборация
Как и в случае с 1-й РНА Хольмстона-Смысловского, возникли проблемы со снабжением сдавшихся. Так, 15 мая на человека приходилось ежедневно 150 гр. галет, 120 гр. консервированного мяса, 60 гр. сахара, 50 гр. масла, а также сухие бобы и макароны. Но уже через полторы недели рацион существенно увеличился: 400 гр. галет, 180 гр. консервированного мяса, 110 гр. сахара, 70 гр. масла и т.д.{972} Впрочем, в отличие от армии Хольмстона-Смысловского, все они были насильственно депортированы в Советский Союз. Вместе с казаками добровольно поехал и Гельмут фон Паннвиц{973}. Из других командующих «восточными» формированиями, по некоторым сведениям, добровольно сдался командир 162-й пехотной дивизии генерал-майор риттер Оскар фон Нидермайер{974}.
Отдельно сдались и были переданы НКВД несколько частей 15-го корпуса: 5-й Донской генерала Кононова полк, части 1-го дивизиона полковника Константина Вагнера и ряд других соединений{975}. Интересно, что 6-й терский полк, прикрывавший отход корпуса, был отрезан от основных сил частями болгарской армии. Не желая сдаваться последним, он капитулировал перед английскими солдатами из располагавшегося неподалеку лагеря военнопленных{976}.
Зная о готовящейся англичанами выдаче, Доманов, тем не менее, активно сотрудничал с союзниками. Последнее подтверждается свидетельством офицера связи русского полка СС «Варяг», дочери контр-адмирала Ивана Степанова, Ариадны (Ары) Делианич. Она случайно услышала разговор двух англичан о выдаче казаков. «Сильно нервничая, я точно передала весь разговор офицеров в танке, знаменательную фразу об “исключенной возможности сопротивления”, о частях, которые со специальной задачей прибыли из Италии… Генерал Доманов вспыхнул:
— О какой выдаче вы говорите? Что за бабьи сплетни! Я запрещаю вам об этом говорить! Подобные ложные слухи будируют людей. Это — провокация! Сдача оружия — неизбежное условие, предъявляемое военнопленным. Меня как раз сегодня утром заверил майор Дэвис (офицер связи при стане. — А.М.) о самом благоприятном решении нашего вопроса… А если я узнаю, что вы еще где-либо повторили эти провокационные россказни, я прикажу вас арестовать. Понятно?
У меня в душе бушевало. Оскорбительные слова генерала и его недоверие казались просто возмутительными»{977}.
Позже, в Шпиттале, в ночь перед депортацией, между Домановым и Красновым произошел разговор, который также свидетельствует о том, что походный атаман был заранее проинформирован о готовящейся акции. Племянник Петра Краснова Николай Краснов-младший позже вспоминал: «В наше помещение буквально ворвался Доманов. У него ходуном ходили щеки, дрожали губы. На его плечах не было погон, которые он сам снял, несмотря на категорическую просьбу деда, обращенную ко всем офицерам[199].
— Петр Николаевич, дорогой! — всхлипывая, вскричал он. — Завтра утром нас всех отправляют в Юденбург, и там произойдет поголовная выдача Советам!..
Дед встал с койки и, опираясь на палку, сделал несколько шагов по направлению к Доманову.
— Откуда вам это стало известно? Может быть, вы не поняли… может быть, вы ошибаетесь! Ведь это же предательство, ложь, обман!
— Ошибки быть не может. Мне это еще раз в весьма твердой и определенной форме сообщили англичане, сейчас… за ужином…
Я встретился взглядом с отцом (полковником Николаем Красновым. — А.М.). Сейчас? За ужином? Еще раз сообщили? Значит, Доманов знал об этом и раньше. Почему же он молчал? Почему? Где и когда ему было сообщено впервые? В Лиенце? По дороге? Подлец! Он не имел права скрывать это страшное известие от офицеров. Он должен был их предупредить, подготовить! Он мог открыться хотя бы перед старейшим офицером, георгиевским кавалером Петром Красновым»{978}.
Данные факты опровергают слова апологетов Доманова, утверждавших, что он был человеком, «болезненно переживавшим судьбу казаков и их семей»{979}.
Причина столь странного поведения Доманова не ясна. Возможно, ответ кроется в словах походного атамана, данных им во время следствия. Согласно его показаниям, именно по заданию НКВД Доманов был оставлен на Дону с целью организации подпольной работы, направленной в том числе и на уничтожение коллаборантов. Но на связь от НКВД к нему никто не вышел{980}. Вместе с тем в письме к Вячеславу Науменко от 18 февраля 1956 г. Николай Краснов-младший довольно эмоционально отрицал версию сотрудничества Доманова с коммунистами: «О связи Доманова с Советами — ерунда! Нужен козел отпущения, ну, его и нашли — Доманов! П.Н. <Краснов>, во всяком случае, сказал бы ему в глаза, перед всеми, а не молчал бы! А слухи — ну, мало ли слухов… Виноваты все в штабе Доманова. П.Н. прав — разведки не было… О предателях — мы говорить не можем! Нужны факты, — а их нет!.. Говорят многое, но факты, факты где?»{981} В любом случае, данный вопрос требует дальнейшего изучения.
28 мая в 11.00 Доманов собрал в своем штабе всех старших офицеров и объявил о том, что все они обязаны спустя два часа собраться перед штабом для отправки на конференцию[200] в Шпитталь, для встречи с высшим британским командованием, в частности с фельдмаршалом Харольдом Александером. Интересно, что с Александером несколько раз неудачно пытался связаться и Паннвиц, послав в числе прочих полковника Эверта фон Рентельна, знакомого фельдмаршала еще по службе в Северо-западной армии Юденича.
Приказ от англичан был доставлен все тем же майором У. «Расти» Дэвисом, «искариотским»{982}, как его называли впоследствии казаки. В тот же день 2461 (по другим данным, от 2201 до 2756) офицера перевезли в шпиттальский лагерь, и на следующий день передали в Юденбурге советскому командованию{983}.[201] 3 человека из числа депортируемых были сразу же по приезде освобождены советской администрацией как офицеры-разведчики{984}. В последующей мифологии их число не только увеличилось, но и дополнилось историями о «вкраплении большевиками в беженскую среду», помимо провокаторов, еще и неких «парашютисток»{985}.
Схожим способом были депортированы и чины 15-го казачьего кавалерийского корпуса. Борис Ганусовский вспоминал, как «28 мая командиру нашей бригады полковнику Борисову было передано распоряжение английского командования подготовить всех офицеров к 8 часам утра 29 мая к… перемене мест пребывания!
— Ситуация немного переменилась и всех вас отвезут в один, специальный, офицерский лагерь на севере Италии, где вы сможете решить свою судьбу: либо переселиться в заокеанские страны, либо вступить добровольно в ряды наших оккупационных войск, либо… вернуться на вашу родину — в СССР! Много вещей с собой не берите. Они вам не понадобятся… Женщин и детей, поскольку они находятся при частях, тоже с собой не брать. Они будут отправлены отдельным эшелоном». Как и среди офицеров Казачьего стана у однополчан Ганусовского возникло беспокойство, «казалось бы гладко и логично и вместе с тем, какая-то фальшь и обман скрывались в этих словах». И лишь клятва британского капеллана развеяла сомнения казаков{986}.
По утверждению Стеенберга, ссылающегося на супругу генерала Лидию Краснову, возможно, перед отъездом ее муж хотя и не знал о выдаче, но ощущал «неизбежность катастрофы»{987}. Впрочем, в письме от 6 ноября 1947 года, опубликованном в «Часовом», Краснова вспоминала, что именно она, а не супруг, «чуяла, что грядет что-то большое, ужасное. Такая мучительная, беспредельная тоска налегла на сердце» (Приложение 5).
В то же время, по мнению полковника Б. Степного, атаман и сопровождающие его лица «радушно пригласили» в свою машину английского офицера. «“Я верю в Бога и Его милость”, — произнес генерал Краснов, отъезжая». Николай Краснов также утверждал, что атаман до признания Доманова не верил в возможность депортации в СССР{988}.
По некоторым свидетельствам, из казачьего руководства действительно опасался выдачи генерал-лейтенант Андрей Шкуро{989}.[202]
Рядовой состав стана и гражданские лица (на 23 мая их число, по некоторым сведениям, возросло до 40 325 человек) были насильственно депортированы 31 мая — 3 июня{990}. Общее число выданных составило примерно 35 000 человек: 20 000 из стана и 15 000 казаков Паннвица{991}.[203] После войны Дэвис в письме к Бетеллу признавался, что «это и вправду был дьявольский, кровавый план»{992}.
Войсковой старшина Павел Назаренко позже вспоминал, что «из документов, то есть моего лагерного дела… я видел, что соглашение о передаче нас властям СССР, было сделано 15 мая 1945 года. С этого числа и срок мой начался»{993}.[204] То есть срок содержания казаков под стражей начал исчисляться до их физической передачи сотрудникам советских спецслужб, произошедшей 28 мая и в последующие дни. 15 мая, очевидно, было подписано соглашение о месте и порядке депортации коллаборантов и перемещенных лиц.
