Андрей Мартынов - По обе стороны правды. Власовское движение и отечественная коллаборация
Я связался по телеграфу со штабом Гиммлера и просил указаний — как мне отнестись к этому избранию и следует ли вступать в сношения с Власовым. Обергруппенфюрер СС Бергер ответил, что я должен принять должность походного атамана и войти в подчинение командования РОА, то есть в подчинение Власова.
Бергер мне сообщил, что сложившаяся обстановка требует передачи Власову всех добровольческих формирований, и дал указание мне как построить взаимоотношения с Власовым. Таким образом, с марта 1945 года мой корпус числился в армии Власова, а я состоял в подчинении командования РОА»{946}. Также, по словам Даллина, «фон Паннвиц, немецкий командир казаков, официально заявил, что несмотря на то, что для его войск заветным желанием являются сепаратистские традиции, это не политический сепаратизм и большинство видят во Власове своего вождя»{947}.
Правда, Поздняков писал, что еще до съезда в корпусе была получена радиограмма от 13 марта, подписанная начальником генштаба Гудерианом и начальником Главного казачьего управления — генералом Красновым. В ней отмечалось: «Командир 15-го казачьего корпуса генерал-лейтенант фон Паннвиц назначается одновременно и походным атаманом всех казачьих войск, сражающихся против большевиков». По мнению мемуариста, «видимо, немцы боялись, что казаки выберут себе другого походного атамана и решили предупредить это»{948}. Впрочем, никаких документальных подтверждений словам Позднякова не обнаружено{949}. Да и вероятность появления подписи Краснова под подобным документом более чем сомнительна.
Следует отметить, что это была не первая попытка Паннвица войти в подчинение к Власову. Согласно утверждению Романа Днепрова (со слов Константина Кромиади), ранее атаман предпринял шаги в этом направлении сразу же после провозглашения Пражского манифеста. Его телеграмма на имя Власова вызвала раздражение в германском руководстве. Среди казаков ходили слухи о вероятности расстрела батьки, но все ограничилось несколькими днями домашнего ареста{950}.
Возвращаясь к Доманову, следует отметить, что он, несмотря на энергичные протесты Краснова, подчинился приказу (еще одно подтверждение ошибочной информации Позднякова){951}.[193] Глава стана заявил представителю генерала Власова при казачьих частях «примиренчески настроенному», как его характеризовал Фрелих, полковнику Алексею Бочарову о признании руководителя РОА{952}.
Бочаров специально вылетел по приказу председателя КОНР из окруженной союзниками гавани Лориан (Франция) для переговоров сначала с Паннвицем, а затем с Домановым. В данном контексте представляется ошибочным утверждение Хоффманна, что решение Доманова было связано со стремлением предотвратить «открытый мятеж, назревавший в его полках, недовольных враждебной политикой командующего в отношении Власова»{953}. Судя по всему, смена резкой реакции руководства стана в отношении Кононова на принятие требований Бочарова показывает, что ресурс антивласовской оппозиции среди подчиненных походному атаману казаков был исчерпан. Также выглядит ошибочным утверждение Никонова, будто Доманов, подчиняясь Власову, заручился поддержкой Семена Краснова, как, впрочем, и слова Ленивова, будто в КОНР хотели заменить Доманова на Семена Краснова{954}. Действия Краснова с «наброском» соглашения между казаками и КОНР свидетельствовали об отсутствии у него провласовских симпатий.
Теперь на помещении штаба походного атамана наряду с символикой Донского казачьего войска (олень, пронзенный стрелой) появилась (правда, не совсем правильно нарисованная) и символика РОА{955}.
По поводу подчинения Доманова Власову, Евгений Балабин (под началом которого в ВС КОНР служил упомянутый в предыдущих главах Митрофан Моисеев) с сожалением писал, что, не веря «вчерашнему большевику» Власову, Краснов, «вчерашнему большевику Доманову… верил, как себе»{956}. Так, делегирование власти главы ГУКВ походному атаману обернулось против самого Краснова, который, по справедливому замечанию Станислава Ауски, «в результате своего сопротивления… оказался в апреле 1945 года изолированным и покинутым большинством белых казачьих генералов и атаманов»{957}.[194]
Несмотря на конфликт с Кононовым, а ранее высылку из расположения стана провласовски настроенных офицеров, в частности генерал-майоров Сысоя Бородина и Бориса Полозова, подполковника А.И. Дмитриева, Тимофей Доманов сохранил свою должность и звание{958}.[195] Возможно, здесь сыграло роль личное письмо, направленное главе КОНР, в котором «объявлял о передаче Стана в его подчинение и о готовности выполнять любые его указания»{959}. Возможно, вновь помогли личные дипломатические способности. По свидетельству некоторых очевидцев, атаман всегда был «достаточно спокоен… никогда не слыхали, чтобы он сказал кому-либо резкое слово, независимо от чина. Простой в общении, терпелив, чем многие злоупотребляли. Всегда с приветливой улыбкой»{960}. Правда, Петру Донскову посетивший его первый раз Доманов не понравился: «Серая шевелюра, серый костюм, серые глаза, крадущиеся движения… все впечатления в целом формулируются словами: серый в сером — серый волк. Посетитель ушел, оставив неясное впечатление о себе, о своих намерениях, вызвав какое-то неприятное ощущение, подобное тому, как испытываешь, глядя на хищника, идущего тайными тропами к намеченной жертве»{961}.[196] Столь резкая оценка, вероятно, была обусловлена не только довольно сильным субъективизмом автора мемуаров, но и «знанием» последующих событий и роли в них походного атамана.
Вместе с тем, сохраняя в должности Доманова, Власов не питал в отношении него каких-либо иллюзий. «Сегодня они продают Краснова, а завтра меня», — говорил он Полякову о походном атамане Казачьего стана и его окружении{962}.
Сложно сказать, насколько после подчинения казаков Власову изменились отношения между Красновым и Домановым. Согласно некоторым свидетельствам, «генерал Краснов и генерал Доманов нередко навещали друг друга и их отношения были самые дружеские: оба они беззаветной любовью любили казачество. Никогда не было слышно, что между ними происходят разногласия, наоборот, все важные решения генерал Доманов согласовывал с П.Н. Красновым»{963}. Последнее подтверждается таким фактом: после ультиматума 28 апреля со стороны итальянских партизан[197], требовавших от казаков сдачи оружия и ухода в Австрию, был созван военный совет под председательством Краснова. Совет постановил, «отвергнуть ультиматум, как предложение, не соответствующее казачьей чести и славе… Прорвать с боем, если таковой будет необходим, кольцо партизанского окружения, согласуя это решение с действиями германского военного командования»{964}. Также Краснов настоял на неприемлемости предложения Бочарова разоружать части вермахта и ваффен СС по ходу движения в Австрии{965}. Наконец, именно от Краснова исходила инициатива сдаться англичанам (можно было сложить оружие перед американцами){966}. Вместе с тем, как вспоминал Поляков, отношения Доманова с Красновым «приняли довольно странную и ненормальную форму». Бывшего донского атамана он просто не замечал, хотя генералы жили на одном этаже. «Небольшой контакт… скорее полуофициальный, поддерживал Семен Николаевич, временами разговаривая с Домановым»{967}. Тогда, согласно воспоминаниям внучатого племянника генерала Николая Краснова, Краснов «находился при частях Доманова на беженском положении»{968}. Забегая вперед, следует сказать, что отношения вновь изменились после депортации в советскую зону. Здесь «Доманов, игравший большую роль пока мы были под крылышком коварного Альбиона, сошел здесь совершенно на нет… С вопросами он обращался только к деду, называя его с каким-то надрывом “дорогой Петр Николаевич”»{969}.
Правда, в оперативное подчинение Власова походный атаман так вступить и не успел. В конце апреля — начале мая он под давлением партизан отступил из Северной Италии, организовав переход Казачьего стана, состоящего по разным данным от 21 500 до 35 954 человек[198], включая беженцев, через перевал Плокенпасс (Плоукен-Пасс) в провинцию Каринтия. Там в районе реки Драва между Лиенцем и Обердраубургом 6 мая атаман капитулировал перед английскими войсками{970}. Сдался британцам и прорвавшийся из Югославии корпус фон Паннвица, расположившийся в итоге в районах Альтхофен, Ноймаркт и Фельдкирхен, личный состав которого, по разным сведениям, составлял от 17 700 до 35 000 человек{971}.
Как и в случае с 1-й РНА Хольмстона-Смысловского, возникли проблемы со снабжением сдавшихся. Так, 15 мая на человека приходилось ежедневно 150 гр. галет, 120 гр. консервированного мяса, 60 гр. сахара, 50 гр. масла, а также сухие бобы и макароны. Но уже через полторы недели рацион существенно увеличился: 400 гр. галет, 180 гр. консервированного мяса, 110 гр. сахара, 70 гр. масла и т.д.{972} Впрочем, в отличие от армии Хольмстона-Смысловского, все они были насильственно депортированы в Советский Союз. Вместе с казаками добровольно поехал и Гельмут фон Паннвиц{973}. Из других командующих «восточными» формированиями, по некоторым сведениям, добровольно сдался командир 162-й пехотной дивизии генерал-майор риттер Оскар фон Нидермайер{974}.
