Владимир Шигин - Семь футов под килем
— Члены коллегии справедливо судили и поступили по надлежащему. Если бы они были столь раболепны, чтобы из ласкательства предпочли бы меня моему сверстнику, то действительно я заставил бы их в том раскаяться.
Петр любил своего воспитанника Ивана Головина и послал его в Венецию учиться кораблестроению и итальянскому языку. Головин жил в Италии четыре года. По возвращении оттуда Петр Великий, желая знать, чему выучился Головин, взял его с собою в адмиралтейство, повел его на корабельное строение и в мастерские и задавал ему вопросы. Оказалось, что Головин ничего не знает. Наконец Петр спросил:
— Выучился ли хотя по-итальянски?
Головин признался, что и этого сделал очень мало.
— Так что же ты делал?
— Всемилостивейший государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора.
Как ни вспыльчив был царь, но такая откровенность ему понравилась. Он дал лентяю прозвище "князь-бас" и велел нарисовать его на картине сидящим за столом с трубкой в зубах, окруженного музыкальными инструментами, а под столом — валяющиеся навигационные приборы. Во время Каспийского похода Петр I решил по старому морскому обычаю купать не бывавших еще в Каспийском море. Подавая пример, царь первым прыгнул в воду. За ним последовали и все остальные, хотя некоторые боялись, сидя на доске, трижды опускаться в воду.
Головина Петр стал сам опускать в воду, со смехом говоря:
— Опускается бас, чтобы похлебал каспийский квас! Один старый петровский ветеран любил вспоминать, как, будучи ребенком, был представлен Петру Великому в числе дворянских детей, присланных из семей для службы. Царь, якобы посмотрев на него, покачал головой и сказал:
— Ну, этот совсем плох! Однако записать его на флот, до мичмана авось дослужится!
Рассказывая эту историю, старик всегда с умилением прибавлял:
— И такой же был провидец, что я и мичмана-то получил только при отставке!
Когда известный острослов д'Акоста отправлялся по приглашению Петра I из Португалии морем в Россию, один из провожавших его сказал:
— Как не боишься ты садиться на корабль, зная, что твой отец, дед и прадед погибли в море!
— А твои предки каким образом умерли? — спросил в свою очередь, д'Акоста.
— Преставились блаженною кончиною на своих постелях. — Так как же ты, друг мой, не боишься еженощно ложиться
в постель? — возразил д'Акоста.
Сподвижник Петра Первого контр-адмирал Вильбоа спросил однажды д'Акосту:
— Ты, шут, человек на море бывалый. А знаешь ли, какое судно безопаснейшее?
— То, которое стоит в гавани и назначено на слом! — немедленно ответил ему д'Акоста.
Хватало в российском флоте шутников и после Петра Великого. К примеру, в 1770 году по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга в присутствии императрицы и всего двора речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, Отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!» — то среди общих слез и восторга гетман Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется».
Остроумие было присуще и императрице Екатерине II. Однажды она присутствовала при спуске на воду одного из линейных кораблей. Рядом с ней стоял, давая разъяснения, адмирал Самуил Грейг. Внезапно с окружавших корабль лесов сорвалась доска. Недолго раздумывая, Грейг оттолкнул императрицу в сторону. Спустя мгновение на место, где только что находилась Екатерина Вторая, упала доска.
— Спасибо тебе, Самуил Карлыч, что один раз в жизни ты заробел! — сказала императрица заслуженному флотоводцу.
Как-то раз императрица Екатерина II пригласила к себе в Зимний дворец адмирала Ноульса. Разговор шел о строительстве новых кораблей. В это время от реки послышался сильный шум. Ноульс выглянул в окно. Напротив дворца посреди Невы два русских судна навалились на торговый французский бриг.
— Что там случилось, адмирал? — поинтересовалась Екатерина II.
— Ничего страшного, — был ответ. — Два русских медведя душат французскую мартышку!
К 1783 году большинство чинов Адмиралтейств-коллегии, а при Екатерине II это было уже очень серьезное учреждение, оказались обременены многочисленными долгами, и перспектив на их оплату не было никаких. Тогда они прибегли к обычному для России способу ликвидации долговых документов. К какому? К поджогу, к которому и сейчас порой прибегают при неожиданных ревизиях и серьезных проверках.
А поэтому в мае 1783 года здание адмиралтейства внезапно для всех запылало. Прибывшие пожарники попасть в него не смогли, так как двери здания были наглухо закрыты. Чиновники же адмиралтейства занимались тем, что бросали папки с долговыми документами в огонь или в Неву — кому, куда было удобнее. Потом они принялись спасать имевшиеся там якоря. Причины поджога были всем ясны, и об этом было доложено императрице, но она только рассмеялась и сказала виновникам пожара:
— Теперь, господа, ваши долги заплачены и всякое сомнение в том вы смело можете называть выдумкою!
Затем была проведена ревизия случившегося, которая выяснила, что на ремонт здания и противопожарные меры требуется более 130 тысяч рублей. Тогда Екатерина велела перевести Адмиралтейств-коллегию в Кронштадт. Чиновникам такая перспектива совсем не улыбалась, и они своими бесконечными заседаниями по поводу переезда всячески затягивали дело. Наконец через год императрице было доложено, что переезд Адмиралтейств-коллегий в Кронштадт обойдется казне еще в девять миллионов рублей. Екатерина только махнула рукой и оставила все, как было.
Адмирал Александр Иванович Круз в зрелые годы был весьма тучен и любил поспать. В 1790 году во время войны со шведами он во главе эскадры преградил неприятелю путь к столице. Услышав доносившиеся раскаты канонады, Екатерина сказала:
— Наконец-то Круз проснулся! Теперь шведам не поздоровится!
В двухдневном сражении шведы были разбиты и отброшены от стен Петербурга.
По окончании шведской войны Екатерина II разрешила адмиралу Крузу занимать на лето свой дом, расположенный в Ораниенбауме вблизи верхнего пруда. Верный своим старым привычкам, адмирал приказал каждое утро поднимать на флагштоке Андреевский флаг, а ровно в полдень палить из пушки. Вскоре на адмирала посыпались жалобы от близлежащих помещиков. Соседи жаловались на грохот и прочие беспокойства Жалоба дошла до Екатерины.
— Пусть палит! — ответила, выслушав доклад, императрица — Ведь Круз привык палить!
— Никогда я не могла хорошенько понять, какая разница между пушкою и единорогом! — высказалась Екатерина II во время одного из флотских смотров какому-то адмиралу.
— Разница большая, — отвечал тот невозмутимо. — Вот изволите видеть: пушка сама по себе, а единорог сам по себе.
— А, теперь, кажется, понимаю! — только и сказала императрица
На одном из придворных собраний императрица Екатерина обходила гостей и к каждому обращала приветливое слово. Между присутствующими находился старый моряк. По рассеянию случилось, что, проходя мимо него, императрица три раза сказала ему:
— Кажется, сегодня холодно?
— Нет, матушка, Ваше Величество, сегодня довольно тепло! — отвечал он каждый раз.
— Уж воля Ее Величества, — сказал он соседу своему, — а я на правду черт! (неумолим)
Во времена Ушакова в его эскадре служил командиром линейного корабля грек Кумани, основатель славной династии черноморских моряков. Командиром Кумани был прекрасным, но при этом был абсолютно неграмотным и принципиально не желал грамоте учиться. Выкручивался из постоянно возникающих из-за этого ситуаций он исключительно за счет сообразительности и феноменальной памяти.
Однажды Ушаков решил подшутить над Кумани и вызвал его к себе. Буквально перед входом в каюту адмирала Кумани вручили бумагу, которую он должен был доложить. Перед тем как зайти, Кумани перехватил адъютанта, и тот скороговоркой прочитал, ему бумагу. После этого Кумани вошел к Ушакову и на вопрос того, что же написано в служебной бумаге, держа ту вверх ногами, в точности воспроизвел весь текст. Ушакову ничего не оставалось, как рассмеяться…
Александр Васильевич Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова иностранного офицера с известием о взятии Корфу спросил он:
— Здоров ли друг мой Федор Федорович?
Немец попал в тупик, не знал, о ком спрашивают. Затем, подумав, сказал:
— Ах да, господин фон Ушаков здоров.
