Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота
– Случай сделал нас дешевыми безработными. По такому случаю не грех бы принять по грогу!
Мы направились наверх к пароходству, где получили расчет. После Стёвера и Виташека наступила моя очередь.
– Вы должны нам еще пять марок семьдесят пфеннигов, – сказал мне служащий.
– Что?..
– Я сказал, что Вы являетесь нашим должником на пять марок семьдесят пфеннигов, – громко повторила эта конторская крыса.
Он был молодым и энергичным чиновником и хотел разделаться со мной побыстрее.
– Но каким образом?
– Читайте сами, – он пододвинул мне бумагу.
Это был счет на перечень вещей, выданных юнге «Гамбурга» Гюнтеру Прину, подписанный самим Шлангенгрипером. Перечет, начинался с морских сапог за сорок пять марок и содержал длинный перечень других вещей: рабочую одежду, сигареты и всяческую мелочь, которой я пользовался на борту судна. Безмолвно уставился я на бумагу.
– Однако, – сказал Виташек. – За такие деньги на берегу ты мог бы опустошить целый буфет.
Он рассмеялся. Но мне было не до смеха: и вот для этого-то я работал полгода. голодая. замерзая. надрываясь. стирая ладони до кровавых пузырей. Для этого?!
– Как же я доберусь домой? – спросил я, дрожа от негодования.
– Пароходство готово выдать Вам взаймы плату за проезд в четвертом классе, – высокомерно ответил служащий.
– Ах вы, толстосумы. – начал я.
Но меня удержал Стёвер. Положив мне на плечо свою широкую руку, он сказал:
– Неси свой крест, юноша. Возьми деньги и уходи. Здесь ты больше ничего не получишь.
Я расписался, и мы ушли.
– Ну, не опускай голову, Принтье, – сказал Виташек на лестнице. – Мы берем тебя с собой. И сейчас навестим одно местечко рядом.
– За тебя плачу я, – побренчал Стёвер серебром в кармане.
– И я тоже, – добавил Виташек.
Моряк с полным кошельком – господин. Мы убедились в этом сами.
Сначала на такси мы поехали смотреть в «Большой свободе» дамскую борьбу. Это было желание Виташека. Однако девушки оказались слишком худые, и мы отправились в танцевальный зал.
Он был всего в паре кварталов отсюда, но Гарри Стёвер настоял на том, чтобы швейцар вызвал для нас такси. Дескать, «он не пойдет пешком, пока у него в кармане есть хотя бы один пфенниг».
Танцевальный зал перед сочельником не работал, и мы поехали сначала к Трихтеру, а затем к Алказару. И повсюду мы заказывали по два или три грога. «Северный медведь!» – командовал Гарри Стёвер с интонацией Шлангенгрипера.
В последнюю очередь мы оказались на черной кушетке у Гермины Ханзен. Виташек сидел справа, а Стёвер – слева от меня. Мы пили и пили. Г арри Стёвер, размазывая пьяные слезы по щекам, лепетал:
– Еще одно плавание, Прин, и я соберу денег достаточно . Я куплю себе кафе «Звезда Давида». Знаешь, есть такое золотое дно, там у гавани . Я стану трактирщиком. И если ты однажды придешь ко мне, то бесплатные пиво и грог у старины Гарри будут для тебя до упаду. Это я тебе говорю! И по этому поводу закажем еще. Хе, фройляйн!..
Заспанная девица за буфетом поднялась, пошатываясь, и принесла еще три порции грога. Затем три порции рома. Однако нас ничто не брало. После шестой порции Стёвер вытащил свою боцманскую дудку и засвистел. Все повскакивали. Затем наступило время расплачиваться, потому что в четыре часа утра уходил мой поезд.
Такси доставило нас к вокзалу. Рука об руку мы поднялись наверх и в предутренней мгле стали прогуливаться по перрону в ожидании поезда. Он подошел. Окна вагонов были освещены. Прощаясь, мы обещали никогда не забывать друг друга и обязательно увидеться в будущем.
Служитель в красной фуражке подал сигнал к отправлению. Как только я поднялся в тамбур, поезд тронулся.
Стёвер и Виташек стояли на перроне, крепко обнявшись, и пели, и слова песни громким эхом отзывались под навесом перрона:
«Идем домой, идем домой,
Идем домой мы через море,
Увидим старый Гамбург вскоре,
В родимый край идем, домой…»
Я же говорил, что это – лучшая из Shantys, которые мы поем, и поют ее только однажды, когда поднимают якоря, чтобы начать плавание в порт приписки, домой.
В тревоге надежд и в дыму парохода
Несколько недель спустя я вернулся в Гамбург и нанялся на «Пфальцбург».
Это было большое грузовое судно, которое с грузом в тюках следовало к западному побережью Южной Америки.
– Ты выбрал себе прекрасный «Богемский лес», – сказал мне рулевой катера, на котором я отправился на борт «Пфальцбурга». При этом он показал на безобразный черный пароход, весь покрытый грузовыми стрелами.
– Работенка на них. сорок градусов в тени. О-хо-хо, – сочувственно покачал он головой.
Мы ошвартовались. Закинув свой рюкзак за спину, я поднялся по трапу. Наверху меня встретил маленький, широкоплечий мужчина с круглым лицом и расплющенным носом. Это был боцман «Пфальцбурга».
– Тебе чего? – спросил он.
Я протянул ему свидетельство о найме. Он прочитал и поднял брови:
– Да уж, только тебя тут и не хватало!
– А почему бы и нет! – ответил я.
Он пожал плечами:
– Отправляйся в кубрик команды, – и показал рукой на бак судна.
Кубрик был пуст.
Я осмотрелся. Тесное, низкое помещение. Шесть коек посередине. Парами, одна над другой. Железные кровати с проволочными сетками, как в казарме. На переборке – жестяной шкаф, а на подволоке – две голые тусклые лампочки, которые горели постоянно, днем и ночью. На койках повсюду – грязное белье. Рундуки закрыты висячими замками.
Я вспомнил «синагогу» на «Гамбурге». Как там было уютно! Все из древесины. Койки прикреплены к переборке. Рундуки никогда не запирались: на парусных судах краж не было.
Шаркая ногами, вошел молодой парень. Обе руки в карманах брюк, сигарета косо в углу рта. Он остановился и с любопытством уставился на меня:
– Ты откуда к нам?
– Нанялся матросом. А ты?
– Юнга.
Я вспомнил о том, как меня приняли на «Гамбурге», когда я сам пришел туда юнгой.
– Скажи-ка, ты здесь со всеми матросами на «ты»?
Он развязно оперся спиной на одну из коек и посмотрел на меня оценивающе:
– Конечно, само собою.
– Ну, а я во всяком случае не хочу этого. Я полагаю, что юнга должен обращаться к матросам на «Вы».
Он вынул сигарету изо рта и принял независимый вид. Затем повернулся и, мурлыча под нос, удалился. Снаружи он трижды прокричал петухом и бегом отправился на корму, гремя ботинками на деревянных подошвах.
Спустя полчаса прозвучал сигнал к обеду, и я отправился в кают-компанию.
Маленькое помещение с банками, прикрепленными к переборкам, и узким столом посередине. За ним сидели четырнадцать человек, в основном люди, по возрасту старше меня. Среди них был и судовой юнга. Все сосредоточенно хлебали суп.
Я протиснулся между двумя из них на свободное место.
Напротив меня сидел верзила в рубашке с закатанными рукавами. Когда я сел, он поднял голову и посмотрел на меня:
– А, новый герр матрос, – и, чавкая, продолжил есть.
Юнга захихикал.
Я посмотрел на верзилу. Он выглядел жестоким. Широкое лицо, обезьяноподобный лоб над маленькими, глубоко посаженными глазами, волчий оскал. На открытой части груди виднелась синяя татуировка гросс-мачты парусника, а на открытой части кожи руки – любовной парочки, которая двигалась вместе с игрой его рельефных мышц. Это был Мэйлунд, бич, абсолютный властитель в носовом кубрике.
– Откуда ты прибыл? – спросил меня мой сосед, невысокий матрос с лицом, напоминающим засушенный абрикос.
– С парусника «Гамбург».
– A-а, ты наверно, из этих, «О.А.»?[84 Сокращенно от Offiziersanwarter – кандидат в офицеры (нем).]
Все сразу насторожились и пристально посмотрели на меня. Теперь я понял, что имел в виду боцман при встрече со мной. Кандидаты в офицеры были здесь, кажется, не очень популярны.
– Да, я «О.А.», – ответил я, не скрывая.
Они замолчали и продолжали есть. Однако время от времени я ловил на себе чей-нибудь неприязненный взгляд. В воздухе повисла напряженность.
После обеда, когда я шел из кают-компании, бич остановил меня за руку:
– Послушай-ка, малый, такого плавания, с «Вы» и «господин матрос», у нас еще не было. Мы здесь все одного и того же сорта, на этой посудине, понял?
И, не дожидаясь моего ответа, он вышел, гора мяса и костей.
Спустя неделю мы вышли в море. И начались будни, серые будни повседневности на грузовом судне: отбивать и соскабливать ржавчину, соскабливать и отбивать ржавчину.
Не успевали мы привести в порядок корму, как покрывался грязью и ржавчиной бак. И снова, и снова.
С ржавчиной дело обстояло хуже всего. Она нарастала, как плесневые грибки на влажном хлебе, повсюду: на дымовой трубе, на палубе, на переборках, на грузовых стрелах. Мы сбивали ее молотками, соскабливали скребками. Затем поверхность зачищали корщетками, протирали олифой, покрывали свинцовым суриком и, в последнюю очередь, краской. С утра до вечера работа была одной и той же: молотки и скребки, олифа, свинцовый сурик и краска.
