Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота
– Вот твоя койка, – указал Штокс в самую глубь пещеры.
Я подошел к койке и бросил на нее свой мешок, а Штокс присел к столу у входа, вытащил газету и стал читать.
– Ты должен еще показать мне рундук, – сказал я.
Он поднял голову:
– Что ты сказал?
– Я попросил тебя показать мой рундук.
Он встал и направился ко мне. Беззвучно, набычив голову.
– Что-ты-сказал? – повторил он. Его слова странно сливались в один непрерывный звук.
– Я попросил тебя.
В следующее мгновение он ударил меня по лицу. Потом снова и снова. Он бил жестко, тыльной стороной ладони.
– Я научу тебя уважать матросов, болван! – кричал он при этом.
Я был настолько ошеломлен, что даже не пытался защититься.
Кровь бросилась мне в голову. Пусть он на десять лет старше, пусть он опытнее и сильнее меня, но так избивать себя я не позволю. Я нагнул голову и сжал кулаки.
Тут сзади на мое плечо легла рука и сжала его, как в тисках.
– Спокойно, юнга, спокойно! – прогремел голос сзади. И затем к Штоксу:
– Проваливай, жаба!
Я обернулся. Это был матрос, свесившийся с верхней койки. В полутьме его не удалось сразу разглядеть, и я ощущал только его руку, которая продолжала сжимать мое плечо: широкая, могучая рука, густо покрытая волосами и оплетенная, как канатами, мощными мышцами.
Штокс отпрянул к входу, бормоча что-то себе под нос, но таким образом, что нельзя было различить ни одного слова. Входная дверь за ним с треском захлопнулась.
Мужчина наверху спустил ноги с койки и спрыгнул вниз.
– Ты, видно, юнга-новичок? – спросил он.
– Да.
– И как тебя зовут?
– Гюнтер Прин.
– А меня – Мар Виташек, – он протянул мне руку.
Он был, по крайней мере, на две головы выше, и вдвое шире меня, его глаза выцвели от морского ветра и соленой воды.
– Ты не должен мстить ему, – сказал он. – Этот Штокс – подонок. Сам по себе он хил, и потому выбирает ребят помоложе и послабее, и мучает их.
– Я вовсе не слабее, – ответил я. – Просто я не успел дать ему сдачи.
– Ну-ка! – засмеялся он. – Но ты моложе его! И даже если бы ты на самом деле дал сдачи, то мы все стали бы против тебя. Так положено, это дисциплина.
Он медленно опустился на банку и стал набивать себе трубку.
– Я такое однажды пережил, – продолжал он. – К нам пришел новый юнга. Он был крепким парнем и здорово побил матроса. Однако после этого и сам пролежал три недели в койке, и должен был поставить новые зубы из алюминия. Теперь он их чистит наждачной бумагой. Жаль, если мне пришлось бы помочь Штоксу именно таким образом, – пробормотал он и зажег свою трубку.
Пока он сидел за столом и молча курил, я раскладывал свои вещи.
Я еще не закончил располагаться, как вновь появился Штокс и сказал, что я должен прибыть на корму к боцману.
Боцман жил в отдельной каюте. Когда я вошел, он лежал на койке, опираясь вытянутыми ногами в сапогах на табуретку.
– Послушай-ка, господин юнга, – сказал он, – как раз тебя-то нам и не хватало. Имеется срочная работа.
Он выкатился из койки и, тяжело ступая, повел меня на бак к гальюну под палубой.
– Это наш «парламент», – указал он на два унитаза. – Ты не поверишь, но когда-то они были белыми. А теперь за работу! Возьми горячей воды и соли у кока. Когда закончишь, доложишь мне.
Он ушел, а я принялся за дело. Через открытую дверь виднелись кусок палубы и грот-мачта, которая стройно поднималась в бледно-голубое февральское небо.
Вот она – жизнь моряка, о которой я мечтал. Будь оно проклято, такое начало!
Наконец я закончил с работой и доложил боцману. Он молча прошел вперед. Тщательно осмотрел оба унитаза. Затем повернулся ко мне:
– Ну, что ж! Хорошая работа, юнга, – его тон стал доброжелательнее, без издёвки. – Если ты и дальше будешь содержать их в таком виде, найдешь себе в Гарри Стёвере друга. – Он похлопал меня по спине и ушел.
В обед мы с таким же юнгой, как и я, должны были «банковать». Второй юнга – маленький, проворный парень с головой, покрытой щеткой белокурых волос, и веселыми синими глазами.
Мы получаем на камбузе и приносим в кубрик жестяные бачки с пищей, а после обеда моем их. Мы обедаем вместе с матросами, сидя за столом плотно, локоть о локоть. Поскольку сегодня воскресенье, на обед – жаркое из свинины с краснокочанной капустой.
– Тебя зовут Гюнтер Прин? – обратился ко мне мой напарник-юнга, когда мы с ним сели за стол, – А меня – Ханс Циппель. Хотя я здесь уже четырнадцать дней, можешь обращаться ко мне на «ты».
Матросы смеются, и только Штокс делает недовольную гримасу.
Во второй половине воскресенья мы были свободны. Работа началась на следующий день.
Сначала мы грузили продовольствие, и я должен был поднимать на борт мешки с зерном с помощью ручной лебедки. Затем предстояла подвязка парусов. Поднявшись на реи, мы натягивали на них холстины парусов и прочно привязывали их гитовыми.[70 Снасть, служащая для быстрого уменьшения площади парусов при взятии рифов и уборке парусов.] Пальцы ломило от ледяного ветра, стальные реи были ужасно холодными. Грот-мачта поднималась над палубой на высоту пятьдесят пять метров, и белая палуба отсюда, с высоты колокольни, казалась крохотной.
Нужно было закрепить двадцать восемь парусов, и нам понадобилось на это два дня.
На четвертый день мы были готовы к плаванию. Рано утром буксир вытащил нас на середину реки и затем повел вниз по течению. Было еще темно, вода чернела своей глубиной, и только льдины с хрустом крошились форштевнем и проплывали в темноте светлыми пятнами.
Мы следовали к выходу в море, и команда, построенная на правом борту, пристально смотрела на берег, который смутно проглядывался сквозь темноту.
Внезапно раздался чей-то хриплый голос:
– Будем верны Санта-Паули!..[71 Район Гамбурга, известный своими увеселительными заведениями, в т. ч. публичными домами.]
.и в ответ из всех глоток разом вырвалось:
«Ура!.. Ура!.. Ура!»
Со стороны берега слабым эхом донеслись голоса. Нельзя было различить, о чем они вещали. Матрос, который стоял рядом со мной, сказал:
– Это проститутки.
Когда рассвело, я увидел на шканцах человека в белой вязаной шапочке.
– Это «Старик»,[72 Принятое в германском флоте уважительное прозвище капитанов судов и командиров кораблей.] Шлангенгрипер, – прошептал мне Циппель.
Человек покрутил головой в разные стороны, как петух, собравшийся прокукарекать, а затем исчез в штурманской рубке.
– Он поймал ветер и теперь прокладывает курс, – пояснил Циппель. – Это один из тех, кто чует погоду на три дня вперед.
Я оценивающе посмотрел на Циппеля, однако его лицо оставалось непроницаемым.
Мы спустились по Эльбе вниз по течению и во второй половине дня достигли открытого моря. Дул легкий северо-восточный ветер, и море выглядело серо-зеленым и очень холодным. К вечеру, незадолго до захода солнца, буксир освободил нас и, дымя, отправился назад.
Раздалась команда:
– Паруса ставить!
Мы ринулись по мачтам наверх к реям. Полотнища парусов одно за другим опадали и вздувались на ветру. На западе солнце опускалось за облако на горизонте, а на востоке медленно поднималась полная луна, отражаясь в море сверкающей дорожкой.
Мы работаем так, что, несмотря на холод, рубашки липнут к телу. Однако иногда я все же осматриваюсь и наблюдаю, как лунный свет играет на белых парусах.
Но самое прекрасное зрелище меня ожидает внизу, когда я снова спускаюсь на палубу. Передо мной возвышаются, исчезая вершинами в ночном небе, три серебряных парусных башни. В них поет ветер, а внизу под форштевнем ровно шумит носовая волна. Мы идем под полными парусами.
Кажется, как будто бы невидимая сила влечет корабль за собой, мягко, но неудержимо. Никакого шума машин – только постоянно этот глубокий, равномерный шорох волн.
Мы совершили переход до Бискайского залива. Там ветер круто изменил направление, и мы должны были долго лавировать. Мы рассчитывали возместить потерянное время за Азорскими островами, как только войдем в район пассатов.
Однако когда мы подошли к Азорским островам, то вместо пассатов застаем там только слабый ветер, своими редкими порывами напоминающий старческое покашливание.
Шлангенгрипер ловит каждый порыв ветра, но мы все равно проходим за день не более десяти миль. Порой кажется, что море налилось свинцом. Дни – сонливые и жаркие, а ночи – еще хуже. Мы не выдерживаем их в кубрике и в свободное от вахты время лежим на крышках люков, ловя прохладу ночного ветра.
Капитана мы видим только изредка. Обычно он располагается полулежа на своем палубном топчане позади весельного ящика. Только иногда в полдень, в самый разгар жары, он появляется на шканцах в шелковой красной рубашке, длинный и сухой, как полуденное привидение. Окинув озабоченным взглядом обвисшие паруса и покачав головой, он вновь исчезает за весельным ящиком.
