Сергей Полторак - РАЗВЕДЧИК КЕНТ
Под тяжестью улик он «признал», что действительно занимался выполнением разведывательных заданий, что был завербован в Москве неизвестными людьми, говорившими по-русски с явным акцентом, из чего следовало, что они – иностранцы. Кент «не имел представления» на кого он работал и был лишь «мелкой сошкой» в чьих-то неведомых планах.
Гестаповцы ему не очень-то верили, но уличить в обмане пока не могли. В их жестких руках он был изворотлив, как уж. Он составлял по их требованию совершенно немыслимые схемы брюссельской резидентуры, а когда его уличали, запутывал эти схемы еще больше.
Кент почти не сомневался, что изобличить его как советского офицера – профессионального разведчика германским спецслужбам не удастся: доказательств у них не было. Его подлинного имени за пределами СССР не знал никто, как не знал и того, что Кент проходил индивидуальную подготовку в разведшколе ГРУ на одной из подмосковных дач. Правда, принимая присягу в Главразведупре, он однажды сталкивался с Михаилом Макаровым, но встреча была мимолетной. Аламо мог его не запомнить, а даже если бы и запомнил, то сообщать об этом гестаповцам было явно не в его интересах.
Кент категорически отрицал факт ведения разведывательной работы во время своего нахождения в Марселе. Он клялся, что решил сбежать от разведчиков, навсегда поселившись в Европе и занимаясь совершенно безобидным делом – бизнесом.
Прошла неделя пребывания Кента и Блондинки в бельгийской тюрьме – в бывшем форте Бреендонк. Маргарет больше не вызывали на допросы: ее непричастность к разведке стала очевидной.
Неожиданно им сообщили, что через несколько дней их повезут в Берлин: Кенту предстояло дать показания по делу группы Шульце-Бойзена – Харнака, а Блондинке... Ее роль в этой поездке была не ясна. Быть может, в столице начальство хотело лично убедиться в ее непричастности к делу.
В Берлин ехали на легковых машинах под усиленной охраной. На территории Германии на широких автострадах в разных местах были разбросаны еловые и сосновые ветки: немцы так маскировали автобан от бомбежек авиации противника.
В Берлин приехали поздно ночью. Машины остановились возле большого серого здания – дом № 8 по Принц-Альбрехтштрассе. Когда-то в нем располагалась Академия художеств. Позже, во время гитлеровского правления, здание было передано PCXА, и в частности, гестапо. Кента сопроводили в подземную тюрьму. Ее коридоры были устланы красными ковровыми дорожками, из-за чего тюрьма в обиходе называлась «красной».
Маргарет увезли в женскую тюрьму на Александр-плац, не дав ей даже попрощаться с Винсенте.
Кента разместили в одиночной камере: койка, стол, табуретка, параша. Все, как в обычной тюрьме. Только «кормушка» в дверях открыта постоянно. В нее днем и ночью непрерывно глядит дежурный гестаповец. А ковровые дорожки в коридоре не для уюта. Они для того, чтобы шаги охраны были неслышными, а следовательно неожиданными для арестованного.
Свет в камере горел круглосуточно. Узники постоянно находились в наручниках: днем их защелкивали сзади, ночью – спереди.
Ранним утром вооруженный гестаповец в наручниках доставил Кента на первый допрос в кабинет криминального комиссара унтерштурмфюрера Иогана Штрюбинга. В кабинете, несмотря на ранний час, было много народа. Среди высоких гестаповских чинов были Фридрих Панцингер, Хорст Копков, следователь Рейнхольд Ортман. Секретарь-стенографистка Грудель Брайтер готовилась вести запись допроса.
Среди собравшихся выделялся подтянутый, энергичный генерал с небольшими глазами-буравчиками на строгом лице. Это был шеф гестапо Мюллер. Посмотрев на Кента, как на манекен в витрине магазина, он резким голосом спросил хозяина кабинета: «И из-за этого мальчишки мы потеряли тысячи солдат фюрера?!». Услышав утвердительный ответ, он, не говоря больше ни слова, стремительно вышел из помещения. После этого он еще раза три бывал на допросах Кента, но никогда не вникал в детали следствия, вопросов Кенту не задавал и до конца допросов никогда не досиживал.
Первый допрос вели И. Штрюбинг и X. Копков, Унтерштурмфюрер проявил себя искусным следователем, обладавшим несомненным умом и опытом. Он психологически точно строил допрос, пытаясь обнаружить в Кенте не столько врага, сколько союзника.
Он дискредитировал Харро и Либертас, представляя их чуть ли не сексуально больными людьми, надеясь тем самым «разговорить» Кента. Попытка не удалась.
Кенту устроили очную ставку с Ильзой Штебе. Ее вид был ужасен. Она была истерзана, но не подавлена. Взглянув на резидента, она резко заявила, что видит этого человека впервые. То было правдой, и Кенту не составило труда это подтвердить.
Вскоре Кента отвели в соседнее помещение. Там находились двое офицеров, одним из которых был полковник Манфред Редер – прокурор, которому было поручено вести дело «Красной капеллы». Он довольно вяло поинтересовался деталями встречи Кента и Шульце-Бойзена и, не получив ни одного вразумительного ответа, почему-то на более точных показаниях не настаивал.
Лишь позже Кент понял причину такой «лояльности» прокурора: следствие по делу группы Харро Шульце-Бойзена, по которому проходило 117 человек, к тому моменту практически было завершено. 16 декабря начался суд над двенадцатью антифашистами. 19 декабря им уже был вынесен смертный приговор, который 22 декабря был приведен в исполнение.
О деятельности этой антифашистской организации гестаповцам было известно почти все еще до ареста Кента. Материалы его показаний – какими бы они ни были – уже ни на что повлиять не могли, но педантичные немцы сочли необходимым соблюсти формальности и его допросить.
Как-то раз (это было за несколько дней до казни героев-антифашистов) Кент, вызванный на очередной допрос, увидел в коридоре подземной гестаповской тюрьмы Харро Шульце-Бойзена, которого конвойные вели прямо ему навстречу. Когда они поравнялись, Харро сделал вид, что не узнал Кента. Лица обоих разведчиков, казалось, ничего не выражали. Они прошли мимо, словно случайные прохожие на улице. О чем думал в этот миг немецкий патриот – навсегда останется тайной.
Допрашивали Кента и по поводу его поездки в Прагу. Од с легким сердцем говорил, что Ольгу и Францишека Воячек в жизни не видел, а в столице Чехословакии занимался сугубо коммерческими делами.
Чем дольше продолжались допросы, тем больше Кент убеждался, что стратегию своих показаний построил безукоризненно. Он признавал лишь то, что гестаповцам и абверу было известно и без него. Он не выдал ни одного из членов своей резидентуры, сумел скрыть все каналы передачи и получения информации. Еще не зная об аресте Леопольда Треппера и некоторых других разведчиков, Кент, тем не менее, был рад, что во время приема бельгийской резидентуры и в ходе создания резидентуры в Марселе строго соблюдал конспирацию и не допустил к информации о своих агентах и явках посторонних людей. Его технику ответов на вопросы следствия без преувеличения можно было назвать филигранной, и этим он мог по праву гордиться. В борьбе интеллектов он шаг за шагом начинал одерживать верх, хотя в его положении это вряд ли могло что-либо изменить.
25 ноября 1942 года Кента в очередной раз вызвали на допрос в кабинет Штрюбинга. Там находились шеф гестапо Мюллер, офицеры Панцингер, Копков, Ортман и сам хозяин кабинета. Кенту было предъявлено донесение Карла Гиринга, из которого следовало, что 24 ноября 1942 года капитан абвера Пипе и начальник зондеркоманды «Красная капелла» Гиринг арестовали резидента советской военной разведки в Париже Жана Жильбера. Уже в машине, в которой его везли в гестапо, он назвал свое настоящее имя – Леопольд Треппер и предложил спецслужбам свое сотрудничество.
Гестаповцы внимательно следили за реакцией Кента при ознакомлении с этим документом, но реакции не последовало. Разведчик, прочитав текст, отложил его в сторону и вопросительно посмотрел на Штрюбинга, руководившего допросом. Тот не сдержался и раздраженно спросил, почему Кент не может быть столь же сговорчивым, как и его коллега? Пожав плечами, Кент заметил, что поведение Треппера – это его личное дело.
В 1956 году, как вспоминал А. М Гуревич, сотрудники КГБ СССР провели его очную ставку с Леопольдом Треппером. После ее завершения они
вдвоем вышли из здания на Лубянке. Тогда Анатолий Маркович задал вопрос, который не давал ему покоя долгие годы. «Правда ли, – спросил он, – что сразу после вашего ареста вы сами предложили свое сотрудничество с гестапо или вас заставили это сделать нацисты?». Ответ Л. Треппера был неожиданным: «Гестапо опередило меня. Я собирался сообщить Центру о своем решении сдаться гестапо и путем сотрудничества с ним выявить настоящего предателя».
В центральной тюрьме гестапо Кент провел более месяца. На допросы его вызывали все реже. Периодически ему сообщали о показаниях, данных Леопольдом Треппером, и сердце Кента каждый раз сжималось от тоски. Вместе с тем он не раз убеждался в собственной правоте, когда не доверял Трепперу информацию о новых завербованных членах резидентуры: ни один из агентов, завербованных Кентом после того, как он стал резидентом, гестаповцами арестован не был. Арестам подверглись лишь те, кого знал прежний резидент – Отто, он же Жан Жильбер, он же Леопольд Треппер.
