Олег Смыслов - Предатели и палачи
В “Пражском манифесте” ничего подобного не было. Учредительно-санкционирующий порядок установления будущей государственной власти России в нем вообще не упоминался. Более того, исходная позиция в отношении будущей российской государственности определялась достаточно конкретно. Это — февраль 1917-го. “В революции 1917 года народы, населявшие Российскую империю, искали осуществления своих стремлений к справедливости, общему благу и национальной свободе. Они восстали против отжившего царского строя, который не хотел, да и не мог уничтожить причин, порождавших социальную справедливость, остатки крепостничества, экономической и культурной отсталости”, — говорилось в манифесте. Тем самым признавалась не формально-правовая сущность произошедших в феврале 1917-го перемен, а, в первую очередь, фактически сложившаяся система власти — то есть республика, санкционированная отнюдь не “соборной волей” народа, а единоличным решением А.Ф. Керенского (1 сентября 1917 года). Фраза об “отжившем царском строе” свидетельствовала о невозможности и недопустимости возвращения к монархии. “Мы за новую Россию, которую не создал ни царский режим, ни большевизм”, “Белое движение потеряло опору в народе”, “мы должны завершить Национальную революцию 1917 года”, — говорилось в статье газеты “Воля Народа”. Поскольку упоминания об учредительно-санкционирующем способе создания власти отсутствовали, с подлым основанием можно считать, что исполнение функций управления предполагалось структурами, созданными сами Комитетом освобождения, то есть коалиционным органом, составленным из различных военных, политических и общественных деятелей. Можно предположить, что КОНР в перспективе мог бы заявить о себе, как о некоем объединённом правительстве. В Гуверовском архиве сохранился безымянный проект “Конституции Российской державы” (в нём предполагается введение власти Правителя и Земского Собора), однако его идейно-политическая связь с “Манифестом” КОНР не прослеживается.
Однако подобная перспектива (КОНР как основа создания временной, коалиционной власти) опровергается тезисами “Манифеста”, имеющими, по сути, центральное значение: “Возвращение народам России прав, завоёванных ими в народной революции 1917 года… равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность”. Так представляется решение не только вопроса о форме правления (республиканская), но и о государственном устройстве на той территории, которую занимала бывшая Российская империя а в 1944 году — СССР. Это отнюдь не “единая Россия”, а в лучшем случае — союз формально независимых “народных государств” и государственных образований, объединённых только освобождением от большевистской системы. И здесь уместно подчеркнуть ещё одну принципиальную разницу между политическими позициями Белого движения и КОНРа. Белые политики и военные провозглашали лозунг “Единая, Неделимая Россия” (допуская отделение от неё лини» Польши и Финляндии), внутреннее устройство которой будет, возможно, допускать значительную степень областной автономии или будет построено на федеративных началах, но никоим образом не должно привести к распаду страны. А деятели КОНРа утверждали о невозможности в принципе существования каких-либо унитарных элементов государственности. Это, безусловно, тактическая неизбежность, поскольку в поисках союзников в антибольшевистском сопротивлении приходилось обращаться к различным националистическим, сепаратистским структурам (Украинская повстанческая армия, органы управления в казачьих областях, в Прибалтике и т.д.): Только единство всех вооружённых антибольшевистских сил народов России приведёт к победе”. Но результатом подобного “сотрудничества” не могло стать иное решение, как отказ от единства России, утрата её территориального суверенитета. Военно-политическое “единство” на этане “борьбы с большевизмом” вполне можно было трактовать как временное. (…)
Таким образом, в “Манифесте” вполне определенно просматривается та же идея создания государственных образований под верховным контролем Германии. Это подтверждает история возникновения и деятельности национальных формирований в составе Вермахта и войск СС, политических структур коллаборационистов в годы Второй мировой войны. Но могут ли быть “национальными” режимы, находящиеся под непосредственным контролем со стороны агрессора? К тому же установившиеся с помощью страны, всего лишь два десятилетия до этого бывшей противником России в годы Первой мировой войны? (…)
Тезис о том, что “Европа будет союзом национальных государств”, озвученный Власовым в его речи на пражском собрании, подчеркивал отсутствие принципиальных различий в официальных идейно-политических программах правительств государств, ставших союзниками Германии. Считая РОА и КОНР в числе этих союзников, Власов “раскрывает” этот тезис: “Сегодня мы можем заверить фюрера и весь немецкий народ, что в их тяжёлой борьбе против злейшего врага всех народов — большевизма народы России являются их верными союзниками и никогда не сложат оружия, а пойдут плечо к плечу с ними до полной победы”. В выступлении подчёркивалась важность “свидания с государственным министром Гиммлером… длительной и сердечной беседы, протекавшей в духе взаимного понимания и касавшейся всех вопросов счастливого будущего народов России”, а также “полного понимания” позиций КОНР, полученного Власовым со стороны “имперского министра иностранных дел господина фон Риббентропа”. (…)
Что же касается идеологических позиций лидеров Белого дела, то, несмотря на намерения к сотрудничеству с Германией, высказывавшиеся отдельными политиками, военными, партийными и надпартийными структурами после окончания Первой мировой войны и смены власти в Германии в 1919 — 1920 годах, ни в одном официальном заявлении белых правительств и лидеров движения не декларировался отказ от “союзнических обязательств” перед странами Антанты (хотя политика этих стран в отношении России была крайне противоречивой и непоследовательной).
Можно отмстить и другие принципиальные отличия положений официальных документов КОПР от документов Белого движения. В “аграрном вопросе” “Манифест” предусматривал “безвозмездную передачу земли в частную собственность крестьян”. Подобного рода решения не принимались даже в рамках наиболее радикальной “земельной реформы” Правительства Юга России генерала П.Н. Врангеля в 1920 году. За землю, закрепляемую крестьянам в собственность, предполагалась уплата, хотя и незначительного, выкупа в форме “пятикратного среднего за последние десять лет урожая” зерновых в Таврии. Подобного рода проекты “безвозмездного наделения” были характерны именно для программ эсеров и социал-демократов, идейно-политическое сходство с которыми фактически декларировалось КОПР.
И еще одно важное отличие. Во всех без исключения программных заявлениях Белого дела содержались упоминания о значительной роли Русской Православной Церкви. Связь Церкви, власти и общества предполагалась не в форме возврата к “синодальному периоду”, когда Церковь являлась одним из элементов государственной системы, а в форме сотрудничества с Церковью и деятельной сё поддержки со стороны государства. Показательно завершение политического курса Белого дела в России актом благословения Церковью деяний Приамурского Земского Собора в 1922 году, предрешавшего восстановление на Российском Престоле династии Романовых. В “Манифесте” же КОНР нет ни слова о роли Русской Православной Церкви в будущей, освобожденной от большевизма, России. Упоминание в “Манифесте” о “религиозных свободах” употреблялось лишь в контексте предложения о “введении действительной свободы религии, совести, слова, собраний, печати”»{169}.
В общем, как точно констатируют авторы статьи, единственным общим положением в программе Белого движения и планах КОНР была непримиримая «борьба с большевизмом».
По вернемся ненадолго в тот ноябрьский день 1944 года. После заседания министр Богемии и Моравии во дворце Черни дал торжественный банкет на шестьдесят человек. Для рядовых членов КОПРа вечер устроили в Пражском автомобильном клубе, который очень быстро превратился в банальную пьянку.
Пражское торжество было продолжено в Берлинском доме Европы. 18 ноября там состоялся торжественный вечер по случаю создания КОНР. Зал, вмещавший около полутора тысяч человек, был заполнен почти исключительно русскими. Духовенство заняло первые ряды. Вместе с ними расположились военнопленные, доставленные прямо из лагерей.
В этот день Власов ещё раз зачитал манифест.
Произнёс пламенную речь и протоиерей Александр Киселёв. В частности, священник сказал: «Вы, глубокочтимый генерал Андрей Андреевич, вы, члены Комитета спасения народов России, и мы все, рядовые работники своего великого и многострадального народа, станем единодушно и смело на святое дело спасения отчизны. Не гордо, потому что “Бог гордым противится, а смиренным даст благодать”, но мужественно и смело, потому что “не в силе Бог, а в правде”. Помните, как говорил отец былинного богатыря Ильи Муромца в своём наставлении сыну — “на добрые дела благословение дам, а на плохие дела благословения нет”»{170}.
