Владимир Шигин - Семь футов под килем
Так и случилось. Шутка Павла Степановича тотчас была принята к сведению каждым из офицеров. Все прозвали крюйсель на "Нальчике" Малороссией. Название это было усвоено вследствие стечения двух неблагоприятных обстоятельств: во-первых, мичман и старший унтер-офицер на крюйселе были хохлы; во-вторых, по небольшому числу парусов работ у нас было меньше, чем на других марсах. От этой последней причины мои подданные изредка пользовались вместе со мной приятным far niente (итал. ничего неделанием), что давно уже возбуждало зависть владетелей грот-марсовой и фор-марсовой областей…»
Жизнь на корабельной палубе русского судна всегда была подчинена четкому распорядку дня. Все на судне движется по кругу: вахты и приборки, прием пищи и учения. Все подчинено букве петровского устава.
Из воспоминаний А. де Ливрона: «Жизнь наша текла однообразно, но не скучно. Материала для развлечений было очень много. Помимо общих учений, занятий с командой и службы по кораблю, каждый находил себе еще какое-нибудь дело: писали письма, вели дневники, читали книги, играли в шахматы и занимались музыкой и пением Офицеры отдавали очень много времени команде. С нею вели длинные поучительные беседы и рассказывали из прочитанного в книгах. Около более общительных офицеров на баке часто собирались большие кучки слушателей…
В большие праздники офицерство, согласно устава, надевало мундиры, и тогда капитан делал нам и судну парадный смотр; для этого офицеры выстраивались по старшинству чинов на шканцах в одну шеренгу, а по другую сторону корабля во фронт становилась команда… По докладу старшего офицера командир выходил наверх, причем со всеми здоровался, поздравлял с праздником и иногда говорил команде речь, а затем обходил части судна в сопровождении тех чинов, которые ими заведовали. В таких случаях все подвергалось очень строгой критике, ввиду чего каждый старался чем-нибудь особенно отличиться. Бывали такие офицеры, которые не довольствовались только тем, что их части находились в чистоте и порядке, но они еще опрыскивали их духами; такими помещениями были: малярная, фонарная, шкиперская и т.п. Подобные смотры постоянно и теперь производятся на каждом корабли флота также и в воскресные дни, но при этом офицеры надевают только эполеты, не облекаясь в мундиры».
И в шторм, и в штиль каждые восемь ударов судового колокола — это смена вахт. С последним ударом на палубе появляется и сменщик. Не торопясь, вахтенный лейтенант сдает сменщику курс и паруса, рассказывает, сколько миль пройдено за вахту да сколько воды из трюма натекло. Позевывая в кулак, сменщик смотрит в шканечный журнал. Там все записано и подбито исправно. Хорошо!
Заступающий матрос тем временем подходит с наветренной стороны к колесу и, встав позади рулевого, кладет левую руку на рукоять штурвала.
— Курс?
— Вест!
— Как ходит руль?
— Полтора шлага под ветер!
— Есть курс вест! Руль ходит полтора шлага под ветер, — скороговоркой повторяет заступающий и принимает штурвальное колесо из рук в руки.
Отстоявший вахту офицер еще немного стоит рядом со сменщиком Негласные корабельные традиции не позволяли офицеру, сдав вахту, сразу покидать шканцы.
— Ну, ладно, друг любезный, паруса и снасти в твоей власти! Пойду-ка я сосну часок.
В тесной и сырой выгородке тускло мерцает сальный огарок свечи в фонаре с водой. Пахнет мокрой одеждой и давно не мытыми телами. Качаясь в подвесных койках, храпят свободные от вахты соплаватели-офицеры. Стараясь не шуметь, забрался лейтенант в свободную подвесную койку и тут же забылся беспокойным чутким сном, которым умеют спать только моряки.
Ровно без минуты шесть на квартердеке корабля замаячила коренастая фигура корабельного боцмана
— Дозвольте побудку отсвистать? — Боцман подходит к вахтенному начальнику.
Тот молча кивает, просьба эта излишняя, но таков порядок. После этого боцман поднес дудку к губам и, страшно надувая щеки, пронзительно засвистел:
— Мигом всем вставать и койки закатать!
Сразу показываются, вылезающие из люков матросы, шлепают босые ногами. Времени у них мало. За несколько минут надо свернуть в кокон свою койку и установить ее в свою бортовую ячею, добежать до носового гальюна, наконец, хотя бы наскоро ополоснуть лицо морской водой.
И вот уже опять свистит дудка, но теперь команду иную:
Иван Кузьмич, бери кирпич,
Драй, драй, драй!
Начинается малая утренняя приборка. Порошком кирпичным драили матросы до блеска медь, доски палубные до желтизны янтарной. Шканцы палубу драили и посыпали песком, чтобы на качке не скользили ноги, так сегодня посыпают зимнюю наледь на тротуарах
Качество работы проверялось просто. Бросал небрежно вахтенный офицер платок свой, затем поднимал, если чист — хорошо, грязный — переделать.
Не успели дух перевести, снова дудка. На этот раз свистел боцман к кашице. Побежали артельные с бачками на камбуз. Сегодня вторник, а значит, положена служителям на завтрак каша густая, мясом заправленная. На брезенте разложили артельщики сухари ржаные, расставили чайники со сбитнем горячим, посреди медный бак с кашей. Расселись матросы "по кашам", вынули ложки и, достоинство соблюдая, за еду принялись. Котел общий, потому и черпают так, чтобы всем поровну. Едят матросы вроде бы не спеша, а все же поторапливаются. Вот-вот дудка к учению свистнет, тогда не до еды будет…
Если позволяют обстановка на море и погода, начинаются корабельные учения, парусные и артиллерийские. Немногословный старший офицер судна спокойно отдает команды, прохаживается туда-сюда по шканцам. Командиры стоят молча и наблюдают за происходящим. Свою оценку выучке команды они дадут после окончания учений с тем, чтобы или похвалить отличившихся, или, наоборот, наказать нерадивых.
— По местам! — кричали, срывая голоса, батарейные офицеры. — Жай!
Заряжающие ловко засовывают в разгоряченные стволы пороховые картузы, быстро принимают от подавальщиков ядра.
Секунда, и черные шары тоже исчезли в пушечных жерлах, затем туда же досылаются в два удара прибойниками и пыжи. Пушки разом накатываются в порты.
— Готово! — кричит прислуга
— Пальба по порядку номеров! — несется откуда-то сверху сквозь клубы пороховой гари.
Следующим образом выглядит в описании лейтенанта В.И. Зарудного артиллерийское учение на парусном судне середины XIX века: «Артиллерийское, так же как и всякое другое ученье, производилось на "Нальчике" всегда под непосредственным надзором Павла Степановича. Как заклятый враг бесполезной формальности, стесняющей не вполне развитых простолюдинов, Павел Степанович доводил все приемы до возможной простоты и свободы, но требовал строгого исполнения всего необходимого и полезного; он не любил также сухости и бесполезной строгости артиллерийских педагогов, часто сам вмешивался в объяснения и был неподражаем в этом отношении.
В последнее время вошли в моду в Черноморском флоте вопросы и ответы, относящиеся до артиллерийского дела, род уроков и экзаменов для матросов. Эти экзамены составляли камень преткновения для многих. Умный, лихой матрос, который не задумался бы решиться на самое отчаянное дело, робел перед экзаменатором и с бледным лицом давал нелепые ответы; у иных губы дрожали, и это, по непростительной ошибке, некоторые относили к трусости и неспособности к военному морскому делу. Тысячи примеров доказывали неосновательность подобных заключений. Павел Степанович упрощал и облегчал подобные экзамены донельзя.
— Что за вздор-с, — говорил он офицерам. — Не учите их, как попугаев, пожалуйста, не мучьте и не пугайте их; не слова, а мысль им передавайте.
— Муха, — сказал Павел Степанович одному молодому матросу, имевшему глуповатое выражение лица, — чем разнится бомба от ядра?
Матрос дико посмотрел на адмирала, потом ворочал глазами во все стороны.
— Ты видал бомбу?
— Видал.
— Ну, зачем говорят, что она бомба, а не ядро? Матрос молчал
— Ты знаешь, что такое булка?
— Знаю.
— И пирог знаешь что такое?
— Знаю.
— Ну, вот тебе: булка — ядро, а пирог — бомба. Только в нее не сыр, а порох кладут. Ну что такое бомба?
— Ядро с порохом, — отвечал матрос
— Дельно! Дельно! Довольно с тебя на первый раз.
Не все понимали величайшее значение подобного вмешательства адмирала в военную педагогию, и редко кто постигал всю утонченность ума, избирающего кратчайший путь к цели. Некоторые слушали подобные объяснения с двусмысленной улыбкой и приписывали счастливой простоте то направление, которое внушено высшим умом и оправдано трудовым опытом».
Если судно шло в виду береговой черты, то штурмана, сверяясь с лоцией, уточняли место судна по счислению, если же вокруг было только открытое море, то приходилось вычислять обсервованное место по звездным светилам Ночью это были звезды, а днем солнце.
