Сергей Ченнык - Противостояние
Сделав несколько выстрелов, русские рассыпались и стремительно бросились бежать, оставляя много телег с огромным количеством одежды, драгоценностей и боеприпасами для стрелкового оружия. Поскольку это была законная добыча, солдатам, под надлежащим наблюдением, разрешили взять все, что они захотят и сколько захотят. Возможность захвата трофеев сильно подняла дух солдат, и весь день они шли быстрым и легким шагом.{234}
Действительно, трофеи союзниками достались богатые, теплая одежда, гусарские ментики, запасы продовольствия, включая «…бутылки ужасающе крепкой выпивки».{235} С интересом рассматривали, найденный в одной из повозок полковой складень с иконами. Лошадей и часть повозок распределили по полкам. Патронные запасы уничтожили. Но, якобы, более всего впечатлил союзников другой «трофей».
«На одной из повозок сидел смертельно пьяный русский артиллерийский офицер. С откупоренной бутылкой шампанского в руке, он весело напевал. Захвативших его в плен англичан он встретил бесконечными выражениями радости, настаивая на том, чтобы те выпили с ним шампанского. Когда предложение было принято, оказалось, что бутылка была пуста. Это был единственный офицер, сопровождавший часть русского арьергарда. Его доставили к Раглану, который хотел узнать, почему и в каком количестве войска уходили из Севастополя. Английские солдаты посмеивались над ним так, как высмеивают поведение пьяных на улице. Раглан посмотрел на офицера с выражением неудовольствия и смущения. Не желая смотреть на то, как смеются над офицером, он повернулся к нему спиной».{236}
Скажу сразу, я не сильно подвергаю вере подобный случай, хотя и не отрицаю совсем его возможность. Дальше, когда мы будем читать русскую версию случившегося, узнаем, что среди взятых в плен офицеров не указано. Английская «The illustrated history of the war against Russia», не вдаваясь в подробности, упоминает среди взятых в плен русских артиллерийского капитана, о котором сообщает Раглан в своем письме в Лондон.{237} Вроде бы он даже сказал, что именно дравшиеся как львы англичане повергли в ужас русскую армию. Этот монолог часто приводят английские источники, и любят повторять наши краеведы. Не думаю, что правды в нем много. Война быстро обрастает мифами. В книге о действиях в Крыму полка «Рейнджеров Коннахта» есть упоминание о русском офицере в приподнятом состоянии сидевшем в повозке в окружении множества бутылок шампанского.{238} Но нет гарантии, что автор книги, Натаниель Стивенс, не «содрал» ситуацию у Кинглейка, как, например, Хибберт.
Отрицать наличие попавших в неприятельский плен — глупо. На то она и война, чтобы одни попадали в плен, а другие его благополучно избегали. Шотландская бригада, проходя вечером мимо места стычки, видела нескольких пленных, под охраной кавалеристов стоявших у повозок, но кто они были — не ясно.{239} Кстати, огромная численность войск, сопровождавших обоз англичанами, явно тоже завышена. Хрущёв говорит о назначенных для этого всего лишь двух ротах Черноморского батальона.{240}
Но не будем злорадствовать. Возможно, что англичанам достался просто чиновник или кто-то из иной «тыловой публики», одетый, естественно, лучше солдата, а часто и лучше офицеров. А может быть просто им обидно, что уже после войны, об англичанах, попавших в плен и пересидевших опасности войны в глубинных губерниях Российской империи, говорили как о беспробудных пьяницах. Недаром на буйства и неумеренное потребление алкоголя англичанами жаловался занимавшийся обменом пленных в Одессе подполковник Мещерский.{241} Ведь как удобно свои грехи перевалить на чужие плечи.
Теперь понятно, отчего английский командующий настолько возмущен своей кавалерией. Казалось, для продолжавших выяснять свои семейно-личные отношения родственников — Лукана и Кардигана, все происходившее вокруг, в том числе и война, вторично. Наверное, попади Раглан в плен русским пехотинцам на безвестной лесной дороге, они бы просто не заметили его пропажи. Эти кавалерийские командиры прекратили реагировать на требования командующего и впали в аристократическую фобию. Это когда оба боялись показать друг другу свою слабость. В этом противостоянии место Раглану не предусматривалось.
Но не тут-то было. В отличие от своих кавалеристов, главнокомандующий помнил, что они пока еще на войне. Раглан спокойно высказал Кардигану, что он думает о нем, его подчиненных и стиле руководства ими: «Кавалерии не было там, где она должна была быть. Вы плохо командуете ею».
Лучше бы он этого не говорил. Кардиган впал в амбиции, встав в позу недооцененного гения: «В таком случае, милорд, я отказываюсь от командования кавалерией».{242}
Не удивительно, что буквально через месяц, ведомая такими выдающимися бездарностями Легкая бригада попала «под раздачу» у Балаклавы. Удивительно, что ее не перебили месяцем раньше.
Пока же окружение Раглана пребывало в расстройстве: «Кардиган был обижен, Лукан разъярен, Раглан и Эйри не довольны и тем и другим».{243}
Это конечно удивительно, что обличенный властью военный вождь не мог взять в руки управлением вверенной ему королевой армией. Но у Англии не было других. Сорок лет мира породили армию военных бездельников, среди которых Раглан был одним из самых ярких представителей. Это, кстати, не мое мнение. Я, если читатель заметил, периодически пытаюсь найти военные дарования у английского главнокомандующего.
«Трагедия Раглана, — пишет английский историк У. Пембертон, — заключается в том, что его качества оказались непригодны для человека, которому надлежало командовать армией в Крыму после сорока лет мира. Этой армии не был нужен безупречный джентльмен и апатичный аристократ. Ей не был нужен мягкий и добродушный пожилой господин. Армия нуждалась в человеке помоложе, в генерале с железным кулаком, который не потерпит никаких вольностей, и пусть он будет скорее хамом, чем джентльменом. Армия нуждалась в жестоком, ярком, энергичном, властном человеке, надсмотрщике, если хотите, который накормит, оденет и согреет солдата, обеспечит армии приличные условия, будет угрожать, горячиться, ругаться последними словами и при надобности снимет с должности своего лучшего друга. Шестидесятисемилетний Раглан не был и не мог быть таким человеком».{244}
Вся английская военная машина, офицерский и генеральский корпуса которой в своем большинстве состояли, по меткому выражению Уильяма Теккерея, из «военных снобов», терпела крах. Если бы не спокойно «пыхтевшая» неподалеку французская пехота, которая, кажется, поняла, что именно ей предстоит «делать» войну и за себя, и за своих союзников, крах был неминуем.
Русские военные ученые, исследуя обстановку, сложившуюся во время обоюдных фланговых маршей Меншикова и союзников (о них мы скоро поговорим отдельно), считают, что ошибками князя было то, что он не воспользовался множеством выгод, проистекавших из тактических ошибок союзников, многократно повторявшихся из дня в день. Одним из таких упущенных шансов было нападение на потерявшего организацию неприятеля на Мекензиевых высотах, когда «…можно было нанести серьезный удар».{245} Действительно, даже Клер признает, что марш происходил в тяжелейших условиях, когда войска сами теряли организацию. Французы пытались двигаться самостоятельно, но из этого ничего хорошего не получилось. Все, что им оставалось, двигаться в замыкании, постоянно натыкаясь на маячивший перед ними английский обоз.{246}
Конечно, Меншиков сам совершал сложный маневр. Он не только не нанес вреда союзникам, но и потерял часть обозов. Конечно, это слабое оправдание. У князя было подавляющее превосходство в кавалерии и знание местности. Одни только отвлекающие действия конницы могли не только ослабить неприятеля, но и при удачной и правильной организации, направить его именно туда, где ему пришлось бы труднее всего. Так действовали южане во время Гражданской войны (1861–1865 гг.) когда их кавалерийские рейды срывали операции более многочисленной и более сильной армии федералов, например в Вирджинии в 1864 г.{247}
Кстати, судя по всему, адмирал Нахимов был в высшей степени интеллектуалом своего времени. Ведь его мысль после окончания войны поехать в Англию и публично обозвать Раглана (про покойного, к тому времени, Сент-Арно не будем говорить) ослом, не выдумка русского моряка. Упомянутый нами выше Теккерей писал о таких, как Раглан и его окружение: «…человек не может уйти от собственной глупости, как бы ни был он стар, и сэр Джордж в шестьдесят восемь является ослом в большей степени, чем в пятнадцать лет, когда он впервые вступил в ряды армии…».{248}
Через два дня после случившегося, полковник Лебедев, выехавший из Севастополя к войскам в штаб главнокомандующего, находившийся в это время у деревни Отаркой. Осторожно пробираясь тропинками, он неожиданно оказался на том самом месте, где произошло столкновение русских и англичан. Нередко исследователи кампании, романтизируя происходившее в Крыму во время войны, преподносят случившееся, как мирную встречу, при которой никто никого не трогал. И противники, слегка выпив и подискутировав на темы войны, мира и превратностей судьбы, разошлись по своим, одним им ведомым делам. Разочарую господ романтиков: британцы крепко «пощипали» тылы русской армии и с точки зрения войны совершено правы. Согласитесь, глупо упускать такую добычу, тем более саму пришедшую к ним в руки. Потому и картина, открывшаяся Лебедеву, была тоскливой: «К сумеркам мы были на Мекензиевой горе, где трупы людей и лошадей лежали у разбитых фур с разбросанной из них поклажей; разбитые бочонки с порохом покрывали дорогу; воздух был невыносимый от гниющих тел. Это было то место, где парк был настигнут неприятелем 13-го числа».{249}
