Сергей Нечаев - Бородинское побоище в 3D. «Непобедимые»
Все это не может не вызывать недоумения.
Офицер-квартирмейстер А. А. Щербинин:
«Я не мог воображать, чтобы Беннигсену, начальнику главного штаба при Кутузове, не было известно о плане, о котором знал я, свитский прапорщик. Я полагал, что Кутузов отменил прежний план».
Но должны же быть подобному хоть какие-то объяснения?
Казак Московского ополчения (литография П. Ферлунда)
Генерал Л. Л. Беннигсен:
«25 августа (6 сентября) неприятель простоял неподвижно на занятых им накануне высотах, хотя его орудия могли обстреливать нашу линию; он выжидал прибытия своей тяжелой артиллерии, которая осталась позади, так как ее лошади находились в то время в самом жалком состоянии. Я отправился в тот день в конец нашего левого фланга, чтобы поставить на позицию корпус генерала Тучкова, находившийся на Старой Смоленской дороге, и предложил генералу графу Маркову передать под его команду 10 000 человек милиции, чтобы неприятель мог видеть их, — этим можно было внушить ему страх, так что он не решился бы двинуть все свои силы против князя Багратиона. Граф Марков охотно согласился на это, и я убедился, что все генералы и офицеры милиции были одушевлены желанием быть полезными и содействовать успеху предстоявшего нам большого сражения».
Л. Л. Беннигсен
Странно. Неужели вид одного-единственного корпуса и толпы бородатых ополченцев, вооруженных непонятно чем, должен был до такой степени внушить страх Наполеону, что он отказался бы от атаки на слабый левый фланг русских? Подобная логика непонятна. Но даже если бы она и была понятна, неужели начальник штаба имеет право производить подобные нарушения диспозиции без ведома главнокомандующего?
Считается, что стратегический замысел М. И. Кутузова был сорван генералом Беннигсеном, проявившим удивительное самовольство, объезжая позиции перед боем.
Генерал Л. Л. Беннигсен:
«Вернувшись к князю Кутузову, я снова настоятельно убеждал его принять боевой порядок, утверждая на основании произведенного мною осмотра позиции, что нашему левому флангу придется вынести на себе атаку главных сил Наполеона, тогда как правое крыло вовсе не подвергается атаке.
Поэтому я предложил опереть наш правый фланг на деревню Горки и двинуть все остальные войска нашего правого фланга на поддержку левого крыла. Мои убеждения остались и на этот раз безуспешны».
А может быть, вся эта, мягко говоря, «странная» история является лишь одним из подтверждений версии о том, что руководства сражением М. И. Кутузов практически не осуществлял, доверив диспозицию (а это — важнейшее условие победы) полковнику К. Ф. Толю?
Да и вообще, можно ли было всерьез рассчитывать на скрытное расположение войск генерала Тучкова 1-го? Неужели польский корпус Понятовского не обнаружил бы его, пойдя в наступление?
А что же Наполеон?
У того все было предельно четко. Вернувшись с вечерней рекогносцировки и очень довольный тем, что русские не уходят, он сделал такие распоряжения для атаки на следующий день: князю Понятовскому — овладеть деревней Утица и обходить левый фланг русской армии; трем дивизиям корпуса маршала Даву, маршалам Нею и Мюрату, а также генералу Жюно — атаковать Семеновские высоты; корпусу Эжена де Богарне с двумя дивизиями корпуса Даву и кавалерийским корпусом генерала Груши — овладеть деревней Бородино и потом обратиться на центр русской армии.
При этом Старая и Молодая гвардии (а это почти 19 000 человек и 109 орудий) были оставлены в резерве у деревни Шевардино.
Генерал Филипп-Поль де Сегюр:
«Никогда еще не было так спокойно, как в день, предшествовавший этой великой битве! Все было решено, зачем же было тревожить себя понапрасну? Разве завтрашний день не должен все решить? Притом же каждому надо было приготовиться. Различные корпуса должны были приготовить свое оружие, свои силы, свою амуницию. Им надо было восстановить тот порядок, который обыкновенно более или менее нарушался во время переходов. Генералам надо было просмотреть еще раз свои взаимные диспозиции относительно атаки, обороны и отступления, чтобы возможно ближе согласоваться друг с другом и с условиями местности и чтобы случаю было отведено наименьшее место.
Итак, прежде чем начать страшную борьбу, эти два колосса внимательно наблюдали друг за другом, измеривали друг друга глазами и в молчании приготовлялись к страшному столкновению».
Конечно же, все это никак не вяжется с утверждением генерала А. П. Ермолова о том, что 25 августа (6 сентября) «армии в полном бездействии обозревали одна другую».
Ночь накануне сражения
В ночь накануне сражения практически никто не спал.
Офицер итальянской гвардии Чезаре Ложье:
«Всю эту ночь мы принуждены были провести на сырой земле, без огней. Дождливая и холодная погода резко сменила жару. Внезапная перемена температуры вместе с необходимостью обходиться без огня заставила нас жестоко страдать последние часы перед рассветом. Кроме того, мы умирали от жажды, у нас недоставало воды, хотя мы и лежали на влажной земле».
Командир батальона 3-го (вестфальского) линейного полка Фридрих-Вильгельм фон Лоссберг:
«Наступила совершенная темнота, когда мы расположились на ночлег, воткнувши около себя срубленный кустарник для защиты от холодного осеннего ветра. Со всех сторон виднеются бивачные огни».
В наполеоновском лагере царило веселье. Ярко пылали костры. Все (и солдаты, и офицеры) надеялись на близкое окончание своих невзгод, которое должно было последовать за победой, в которой никто не сомневался.
Офицер 50-го егерского полка Н. И. Андреев:
«С 25-го на 26-е в ночи, близко от нас, у неприятеля пели песни, били барабаны, музыка гремела…»
Однако это было какое-то нервное веселье. Отчаянное.
Начальник артиллерии 3-го кавалерийского корпуса полковник Любен Гриуа:
«У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них. Горизонт освещали бесчисленные огни, довольно беспорядочно разбросанные у нас, симметрично расположенные у русских вдоль укреплений; огни эти напоминали великолепную иллюминацию и настоящий праздник. Мало-помалу шум стихает, огни бледнеют, потом гаснут, и людей охватывает сон, для многих — последний».
В русском лагере не было столь шумных восторгов, но не наблюдалось и уныния.
Прапорщик гвардейской артиллерии А. С. Норов:
«Мы поздно полегли спать не раздеваясь, не помышляя, что несколько сот жерл неприятельских орудий смотрят уже на нас с противной стороны, ожидая рассвета. Ночь была свежая и ясная».
Многие молились, готовясь к самому худшему, но большинство просто готовило оружие и амуницию.
Поручик артиллерии И. Т. Радожицкий:
«Все устраивалось для кровопролития следующего дня: московские ратники оканчивали насыпи на батареях, а артиллерию развозили по местам и приготовляли патроны. Солдаты чистили, острили штыки, белили портупеи и перевязи; словом, в обеих армиях 300 000 воинов готовились к великому страшному дню.
Наступила ночь; биваки враждующих сил запылали бесчисленными огнями, кругом верст на двадцать пространства; огни отражались на темных облаках багровым заревом: пламя в небе предзнаменовало пролитие крови на земле. Велики были собранные силы, велико предстояло побоище — знаменитое в летописях мира».
Подпоручик Н. Е. Митраевский:
«Артиллеристы и пехотные офицеры собирались в кружки и толковали о предстоящем деле. Все предполагали, что будет славное дело. Наполеон и его солдаты — не шутка! Ну, да какая надобность! Как будто мы и не видали их?.. Постоим и мы за себя… Бой под Витебском, бой под Смоленском, где мы сражались целый день, слухи о Валутинском деле невольно наводили на мысль: немного же взяли там французы, хотя всегда были в большем против нас числе; да и старик Кутузов, если бы не был уверен в успехе, то не дал бы сражения <…> С самого приезда Кутузова как будто все переродилось: водворилась какая-то надежда и уверенность. Притом мы сроднились с мыслью о смерти, мало кто думал из этой войны выйти целым: не сегодня, так завтра убьют или ранят. В подобных толках проходило время».
Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:
«Солдаты точили штыки, отпускали сабли, артиллеристы передвигали орудия, избирая для них выгоднейшие места, генералы и полковые начальники говорили солдатам о великом значении наступавшего дня. Один из них сказал: „Ведь придется же умирать под Москвою; так не все ли равно лечь здесь?“ Наступил вечер; поднялся ветер и с воем гудел по бивакам. С безупречною совестью русские дремали вокруг дымящихся огней. Сторожевые цепи протяжно пересылали одна другой отголоски. На облачном небе изредка искрились звезды. Все было спокойно в нашем лагере. Но ярче обыкновенного блистали огни неприятельские, и в стане их раздавались восклицания, в приветствие Наполеону, разъезжавшему по корпусам. Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Нужно было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни лести…»
