Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть
Барахло полетело в устье скважины. Его трамбовали шестами, обломками досок вперемешку с цементом. Опять быстро присоединили заливочную головку, и агрегаты, стоящие на безопасном расстоянии, нажимая раствором на «поросенка», погнали его вглубь.
-— Стоп! Норма! — скомандовал голос, по расчетам которого заканчивали раствор.
Карцев, оттянув с ушей маску, осторожно прислушался: не затихают ли грифоны? Нет, дуют. Свистят как ни в чем не бывало.
Потянул рассветный ветерок, лучи прожекторов пожелтели. Шоферы, прикорнувшие в кабинах после бессонной ночи, зашевелились. Послышался гул моторов, и машины потянулись на заветренную сторону.
Выйдя из газовой зоны, Карцев снял маску. Лицо красное, распаренное, в потеках грязи. Шалонов протянул ему сигарету. Закурили с такой жадностью, что сигареты исчезли в три затяжки. Карцев полез за следующей и обнаружил в бездонном кармане куртки какой‑то сверток. Что такое? Помнится, ничего туда не клал. Развернул и выпятил удивленно губы: в бумаге оказалась краюха хлеба и горсть дорогих конфет, в другом кармане — кусок вареной курицы.
«Гм… Я спал, а кто‑то адресом ошибся», — решил Карцев и крикнул своим:
— Эй! Кто сунул мне в карман вот это?
— Что? О–о!
— Вот это да!..
— Нет бы мне подсунуть! — глотнул слюну Маркел.
— Ну, раз хозяина не находится, будем считать — бог послал… Раздирайте, хлопцы! — сунул Карцев свертки Шалонову.
Тот снял каску, вынул нож и принялся делить на всех. Присели в кружок. Карцев опять подумал, кто же тот «бог» заботливый, что помнит о нем? Степанида? Не может быть. Саша? Так она не появлялась. Странно… Может, на самом деле кто‑то ошибся? Вот будет номер!
Маркел, хрустя куриными костями, ворчал:
— Наишачились с этим «поросенком», как самосвалы… За такую работу пятьсот на двоих полагается…
— К поросенку хрен полагается, —не удержался от каламбура Шалонов.
Карцев успокоил Маркела:
— Директор обещал спецпитание. Будем получать в связи с вредностью производства.
— Это в ресторан, что ли, повезут?
— Ага… Бифштексы по–английски, спаржа и шампанское в серебряном ведерке…
— Эх–хе–хе! — вздохнул Шалонов и, бросив в степь обглоданную кость, продекламировал экспромт:
Будь проклята такая доля,
Дурак, кто счастье в ней нашел.
Коли б на то не злая воля,
Я б хрен в бурильщики пошел!
Маркел насмешливо хмыкнул и передразнил:
— «Злая воля… проклятая доля…» Да тебя из бурильщиков дрыном не вышибешь!
— Уж чья бы мычала… Тоже мне критик! — огрызнулся Шалонов.
— А что, не прав я? Врешь ради красного словца, чтоб складнее было…
— Вот прицепился, репей! Это не вранье, а поэтическая вольность, шурупишь? А еще, да будет тебе ведомо, существует треп–ирония. Это когда говорят одно, а подразумевают совершенно противоположное. Например… — Шалонов подумал секунду и закончил: — Один Алмазов, понюхав газу, стучал об стенку умной головой…
— От твоих стихов у меня аппетит пропал, — вздохнул печально Маркел, стряхивая с газеты на ладонь последние крошки и отправляя их в рот.
Все встали и отправились в будку. Там постелили под себя ватники, распластались, заняв все помещение. Карцев лег, словно в пропасть ухнул.
Проснулся от смутной тревоги. Во всем теле ноющая боль. Пошевелил плечами, взглянул на часы. Обычно после сна солдатиком вскакивал, а тут и спал‑то всего ничего, а никак не стряхнет с себя сонную одурь.
Товарищи лежали в прежних позах: Маркел — вытянувшись на животе, Шалонов — свернувшись калачиком и подсунув ладонь под щеку, верховой — раскисли. Карцев пошарил по карманам — сигарет не оказалось. Вспомнил про пачку в куртке, висящей на гвозде, нехотя встал. Машинально бросил взгляд в окошко и… похолодел. То, что он увидел, напоминало дурной сон.
Еще в детстве, шатаясь по окраинам Москвы с такими же, как сам, пацанами, он оказался свидетелем невиданной собачьей драки. На городской свалке возле Текстильщиков сцепилось не менее полусотни псов. Серые, черные, пегие, они смешались в огромный рычащий и лающий клубень. Оскаленные зубы, выгнутые, ощетинившиеся хребты, пронзительный визг. Собаки вгрызались друг в друга, громоздились кипящим бугром. Дикая вязкая куча оказалась в мусоре, растекалась и вновь втягивалась в живой водоворот.
Нечто подобное происходило сейчас возле вышки.
Из‑под настила выпирали ржавые бугры утяжеленного раствора, пузырились, клубились, точно кровь из рассеченной земной жилы. Земля извергала все, чем люди накачивали ее трое суток, отплевывалась бурой пеной. Вязкая масса крутилась, растекалась по сторонам. К вышке суетливо бежали люди, натягивая на ходу противогазы.
Карцев растолкал вахту, надел маску и бросился из будки. И тут враз ухнуло: скважина, точно пушка, выстрелила «поросенком» в небо. Вышка судорожно затряслась, лязгая растяжками. Вокруг нее сыпались ошметки телогреек и штанов, хлестали потоки мутной жижи. Что‑то глухо хлопало, словно сразу во всех автомобилях стали лопаться скаты.
Разрушая арматуру, из скважины с оглушительным свистом вырвалась мощная струя газа. Железная вышка качалась, будто картонная, вокруг нее — бурлящий котел грязи.
Одни рабочие, залитые с ног до головы густой патокой, бежали в степь (а вдруг рванет, заполыхает!), другие — им навстречу.
Наперерез Карцеву грохотали тягачи, волоча за собой длинные тросы. Впереди тракторов топал Кожаков, показывал что‑то руками. Машины остановились — дальше нельзя, дальше гремучая смесь. Карцев понял: надо вытаскивать Дизели и насосы. Бросился на помощь рабочим. Потащили к вышке трос на себе.
Газоспасатели вели под руки мокрого, обессилевшего Середавина. Шалонов и Маркел бежали впритруску с домкратом и ломами на плечах в сторону дизельной. Карцев схватил ключ, принялся торопливо отвинчивать гайки крепления двигателей. Скользя по мокрым половинам, Кожаков с газоспасателями привязывал к ним тросы. Маркел орудовал ломом. Работали лихорадочно и крайне осторожно. Работали на пороховой бочке и даже хуже. Не дай бог, при ударе брызнет искра — хоронить будет некого. Мокрые ломы и ключи, что называется, жгли руки, пот под маской заливал глаза, голова гудела от прилива крови, от нечеловеческого напряжения. Хотелось лечь прямо в бурлящий под ногами раствор и хоть минуту полежать неподвижно.
Но вот дизель сдвинулся с места, пополз на салазках за трактором. Еще четверть часа — и дизельная опустела. Насосы также удалось спасти.
— Уходите! — приказал Кожаков, и рабочие направились к стоящим вдали спецмашинам, грязные, точно на них разом выжали все половые тряпки Нефтедольска.
— Братва! Дай водички теплой отмыться, — попросил Карцев у водителей.
— Эка вас!.. Окидывай робу, живее!
Карцев в мгновение ока сорвал с себя брезентовку, ватник, сорочку. На заляпанном глиной лице только глаза блестели.
— Валяй, друг, до конца, баб у нас нет! —закричали ему, и он, приплясывая от холода, разделся догола.
Два ведра горячей воды, серое шоферское полотенце, и вот он уже в чужой стеганке и штанах прикуривает сигарету.
Вахта последовала его примеру. Взъерошенный Шалонов не стал ожидать, покуда кто‑то пожертвует ему одежду, подскочил к машине, возле которой валялось «добро», не использованное для лубрикации, и выбрал себе грязнущую, ко сухую робу. Облачился — и стал точь–в-точь Мустафа из кино «Путевка в жизнь».
— Глядите! Глядите! — закричал он, показывая на вышку.
Ее почти закрыло бурое облако распыленного раствора. Из него взметнулся вверх мощный открытый фонтан газа и ударил точно в кронблок. Вышка стала угрожающе раскачиваться, она словно топталась четырьмя своими ногами в кипящем болоте, неуклюже заваливаясь то на один, то на другой бок. Оцепеневшие от собственного бессилия, люди молча смотрели, как сорокаметровый скелет вышки словно в последней смертельной пляске погружался в размытую бездну.
Расколовшаяся земля доканчивала, всасывала в себя мстительно все, что оставалось еще на разъяренном, грохочущем клочке, который еще недавно представлял собой разведочную буровую.
Бурлящая грязевая пучина покрыла грифоны, и они превратились в подобие гейзеров. И сразу в степи сделалось чуть просторней. Только на месте, где четверть часа назад маячила вышка, бил ввысь стометровый фонтан газа, похожий издали на огромный фиолетовый меч.
Какими силами вогнать его обратно в земные ножны?
Какой крышкой прихлопнуть вырвавшуюся из темных недр первозданную силу?
Сумрачный Середавин, оставив смену дозорных, остальных рабочих отпустил.
И вот те, кто пролил семь потов, кто задыхался в невидимом облаке газа, кто уже не чувствовал ни рук, ни ног от бешеной работы, лезут в кузова машин, усаживаются. И никто уже не говорит об аварии, будто ничего и не случилось. Говорят о предстоящей бане, о ценах на продукты, ругают кого‑то за бестолково составленный график отпусков, и только быстрые внимательные взгляды, бросаемые на удаляющийся фонтан, показывают, где на самом деле их мысли и заботы.
