Марга Минко - Стеклянный мост
— Пойду с тобой, — сказала я. — Не так-то легко найти то, что нужно.
— Ты так думаешь? — спросил Дав. — Посмотрим.
В первом же магазине, куда мы зашли, были только фаянсовые кружки.
— Такие в дороге быстро разобьются, — решил Дав.
В следующем магазине походные кружки, правда, были, но брату они показались слишком маленькими.
— Туда же ничего не войдет, — сказал он.
Наконец в одном магазине нашлись кружки, которые ему понравились. Они были красного цвета, складные, большого размера.
— Что в них можно наливать? — спросил меня Дав.
— Все что угодно, менеер, — объяснил продавец. — Молоко и кофе, даже горячий, вино и лимонад. Кружки отличного качества, не линяют и не сообщают напитку никакого привкуса. Кроме того, они не бьются.
— Тогда мы возьмем три, — сказал Дав. — У вас только красного цвета?
— Да, — ответил продавец, — только красные, но для туризма и походов это очень приятный цвет.
— Вы правы, — сказал Дав.
Мы вышли из магазина. Брат нес аккуратно упакованные продавцом кружки.
— Жаль, мы не имеем права никуда зайти, — огорчился Дав, — а то могли бы еще в городе напиться кофе из кружек и, кстати, испытать, годятся ли они.
— Их надо сначала помыть, — сказала я.
По дороге домой мы встретили менеера Заахмейера.
— Мы купили походные кружки, — сообщил ему Дав, — красивые красные кружки, три штуки, каждому по одной.
— А вы что, тоже получили повестки? — спросил менеер Заахмейер. — Ох-хо-хо, и мой сын тоже. Вот иду узнать, нельзя ли что-нибудь сделать.
— Зачем? — спросил Дав. — Ничего не поделаешь, придется явиться.
— Пойдемте же со мной, — сказал менеер Заахмейер, — пойдемте со мной; я знаю тут одного человека. Может, он уладит и ваши дела.
— Мы уже собрали вещи, — сказала я.
Менеер Заахмейер отвел нас к своему знакомому.
— Я помогу вам, — сказал тот, — если вы сделаете все, как я скажу.
— К сожалению, — еще раз попытался возразить Дав, — мы уже все собрали, зашили в одежду коробочки с витаминами и купили туристские кружки.
— Если вы явитесь по повестке, вы никогда уже не вернетесь обратно, — сказал знакомый менеера Заахмейера, — будьте же благоразумны.
— Они арестуют нас, если мы не явимся, — сказала я.
— Сделайте, как я вам сказал, — ответил наш новый знакомый. — И приходите ко мне сегодня в девять вечера.
По дороге домой мы с Давом оба молчали. Наконец Дав сказал:
— Не понимаю, почему нас все пугают. Что нам могут сделать?
— Правда, — согласилась я, — что они нам сделают?
— Мы могли бы посмотреть другие страны, — задумчиво добавил он.
В палисаднике нас ожидала Лотта.
— Куда вы запропастились? — воскликнула она. — Приходил доктор. Он считает, что ты не должна являться по повестке до тех пор, пока не поправишься окончательно, — сказала она мне. — А еще он велел тебе быть поосторожней и оставил для тебя справку о состоянии здоровья.
— О, — сказала я, — тогда мы все трое не пойдем.
— Да, хотя мы уже купили кружки. Посмотри. — Дав развернул сверток и поставил кружки на изгородь нашего садика. — Что теперь с ними делать?
Опечатали
Нам не понадобилось идти к знакомому менеера Заахмейера, потому что Дав тоже получил медицинское освобождение от рабочего лагеря. У меня в комнате поставили две кровати, и мы с братом весь день ходили в пижамах, чтобы при первом же звонке в дверь сразу юркнуть в постель. Лотте тоже разрешили остаться, чтобы ухаживать за нами. А вот моих родителей увезли в Амстердам, поскольку они были старше пятидесяти лет.
На этот счет поступило особое предписание. Им разрешалось взять с собой только один чемодан с носильными вещами, а перед отъездом этот чемодан и их комнату должны были опечатать.
— Ты ничего не забыла? — спросил отец.
— Нет, ничего, — ответила мама. Она ходила взад-вперед по комнате, как будто искала, что бы еще такое взять с собой. Отец смотрел в окно.
— Они должны были прийти к трем часам, — сказал он, взглянув на часы. — А сейчас уже пять минут четвертого.
— Как ты думаешь, они будут открывать чемодан? — спросила мама.
— Думаю, нет, — ответил отец, — у них нет времени. Просто опечатают, и все. Вон они идут.
Двое мужчин в черных кожаных плащах открыли калитку и позвонили у дверей. Мы с Давом сейчас же улеглись по койкам. Лотта пошла открывать. Не говоря ни слова, они прошли в комнату родителей.
— Будете проверять чемодан? — услышала я голос матери.
— Затем мы и пришли, — сказал один из них.
Только что я наблюдала, как аккуратно мама укладывала чемодан. А они, наоборот, беспорядочно переворошили все, точно надеясь найти что-то на самом дне. Это напомнило мне нашу поездку в Бельгию незадолго до войны. На обратном пути мама сильно нервничала. Каждые пять минут она спрашивала у отца, как он думает, будут ли открывать чемодан. Сначала я никак не могла понять, что ее тревожит. Но, когда таможенник открыл ее чемодан, все стало ясно. Там был одеколон. Два больших флакона. Пришлось уплатить пошлину, и в результате одеколон обошелся ничуть не дешевле, чем дома.
Когда контролеры ушли, мы осмотрели печати.
— Проще простого снять эти печати и положить в чемодан еще что-нибудь, — сказала я. — А потом снова приклеить их хорошим клеем. — Я подергала печать за уголок. Она и в самом деле легко снималась.
— Оставь, пожалуйста, — сказал отец, — нам больше ничего не нужно. Да и уезжаем мы, вероятно, ненадолго.
Его неистощимый оптимизм заразил нас всех. Я часто спрашивала его, что он думает о нашем положении, спрашивала нарочно, зная, что его ответ успокоит меня. Когда мне становилось страшно от слухов о событиях в Польше, он всегда говорил: "Все обойдется". Не знаю, действительно ли он так думал или просто хотел ободрить нас.
— Видишь ли, — пояснил он, — им, конечно, нужна молодежь для военной промышленности, ведь все молодые немцы в армии. А старые и пожилые евреи должны переехать в Амстердам. Там устраивают новое гетто. Образуется большая еврейская община.
— Будем надеяться, что осталось недолго, — сказала мама. Я поняла, что она думает о Бетти.
"У меня все хорошо, — писала Бетти в открытке, которую мы получили через несколько дней после облавы. — Не беспокойтесь обо мне".
Если все это продлится не очень долго, она выдержит. "Она крепкая и здоровая, — говорили наши знакомые, — она пробьется".
После отъезда родителей мы с Лоттой вышли в коридор и осмотрели печать на дверном косяке. Из-за этой печати комната сразу стала таинственной. Как будто там было спрятано нечто такое, чего нам видеть не дозволялось.
— Давай войдем, — сказала Лотта.
Ногтем она разрезала печать как раз по дверной щели. У нас было такое чувство, словно мы входим в чужую комнату. Осторожно, точно опасаясь, что нас кто-нибудь услышит, мы обошли вокруг стола и, не трогая стула, выдвинули ящик.
— Они все описали, — шепнула Лотта. — Мы отсюда ничего не можем взять.
Я переставила с места на место маленькую вазочку.
— Выходит, все это уже не наше, — шепнула я в ответ. — Почему?
— Потому что они всюду все прибирают к рукам, — ответила Лотта.
Мы вышли из комнаты, оставив на двери разрезанную печать.
На хранение
— Не понимаю, как ты могла столько месяцев пролежать в постели, — сказал мне как-то Дав.
Мы уже несколько недель не снимали пижам, а иногда по целым дням не вставали с постели, потому что ходили слухи о проверке постельного режима на дому у тех, кто представил медицинские справки.
— А что делать, — ответила я, — если заставляют.
— Да, — согласился он, — тут, пожалуй, и привыкнешь. Это то же самое, что носить звезду или обходиться без радио.
— В больнице я по крайней мере чувствовала, что это делается для моего же блага, — продолжала я.
— Послушай, ты не одолжишь мне теннисную ракетку? — вдруг услышала я голос с улицы. Калитка в сад была открыта. Над изгородью виднелась голова дочери нашего соседа. Она, улыбаясь, смотрела на нас.
— Да, конечно, — крикнула я в ответ.
Она перелезла через изгородь и спрыгнула в наш сад.
— Как здорово, — сказала она, отряхивая песок со своей широкой цветастой юбки.
— Мне она не нужна, — повторила я, — можешь спокойно взять.
— Вы ведь все равно сейчас не играете?
— Нет, — ответил Дав. — Сейчас не играем.
— Как говорил доктор, — обратилась она ко мне, — тебе еще нельзя играть.
— Вот именно, — сказала я. — Пойдем в мою комнату.
Мы поднялись наверх. Пока я искала в шкафу ракетку, девушка принялась рассматривать мои книги.
— Какая прелесть! — воскликнула она.
Я обернулась, решив, что она имеет в виду какую-то из книг, но в руке у нее была фаянсовая кошечка.
