Наталья Парыгина - Что сердцу дорого
— Я на других не похож, — вытягивая губы, говорит Константин Ильич своим вкрадчивым надтреснутым голосом. — Со мной из-за этого и жена жить не стала. Людям нравится банальность, примитив, а такие, как я, остаются непонятыми.
— Разрешите, я еще вам налью, Константин Ильич, — предлагает тетка, явно затрудняясь поддержать разговор о банальности.
— Благодарю вас, я еще не допил… А так хочется, чтобы тебя кто-то по-настоящему понял, оценил, хочется женской заботы. Мне уже сорок шесть лет, а я одинок. Вы знаете, как тяжело одиночество?
— Да, да… Я знаю.
Это правда. Анна Андреевна знает, что такое одиночество. Только Соня немного скрашивает его. Но с Соней было легче, когда она была маленькая. Тогда она даже звала Анну Андреевну мамой. А теперь все молчит, все думает, и кто ее знает, о чем она думает.
— У меня была красивая жена, но она не понимала меня. Сын вырос грубым. Но я хочу, чтобы меня любили по-настоящему.
«Чтобы тебя любили, — зло думает Соня. — Было бы за что».
А тетя улыбается. Зачем, зачем она так улыбается! Соня вдруг вспоминает Устинью Петровну. Та худая и постаревшая, а у тети цветущий вид. Но что-то общее есть в выражении их лиц. Точно затаенная невысказанная обида — неизвестно на кого, и как будто униженная просьба, неизвестно к кому и о чем. Тетя прожила век без любви. Это, наверное, страшно, лучше и не жить. Но теперь, в тридцать семь лет, ей уже должно быть все равно. А она не хочет смириться, цепляется за этого Константина Ильича. Глупая тетя. Бедная тетя.
На крыльце слышны тяжелые шаги.
— Это Вадим! — сказала Соня в ответ на вопросительный взгляд тетки и кинулась открывать дверь.
Анна Андреевна нахмурилась. Совсем не ко времени этот гость, да и вообще Соня при ее данных может найти человека с положением, а не простого рабочего. Однако, когда Вадим вошел, Анна Андреевна постаралась показать себя любезной хозяйкой и пригласила его пить чай. Вадим, прежде чем ответить, посмотрел на Соню, и по лицу ее сразу угадал, что ей не хочется здесь оставаться.
— Спасибо, я только что пил, — сказал он и, обращаясь к Соне, добавил: — Может, пойдем погуляем? Дождь перестал.
Но едва они вышли, как дождь пошел снова, и довольно сильный. Улица была пустынной — непогода всех разогнала по домам.
— Зря я не взяла плащ, — пожалела Соня. Но возвращаться ей не хотелось. — Поедем в кино, а, Вадим?
И они быстро зашагали к трамваю.
Народу в кино было мало — билеты взяли сразу.
Фильм был старый — «Разные судьбы», но они смотрели его в первый раз. Соня сидела неподвижно, чуть прислонясь к плечу Вадима, вся поглощенная картиной. Вадим больше смотрел на Соню, чем на экран.
— Ну, как? — спросил он, когда вышли из кинотеатра. И сам же поспешил ответить на свой вопрос: — Я видел — тебе понравилось.
Соня чуть заметно улыбнулась одними уголками губ и отрицательно покачала головой.
— Нет?
— Зачем это? — заговорила Соня. — Любила Степана, вышла замуж за Федю, завела роман с Рощиным… Разве это любовь?
— В жизни все бывает, — возразил Вадим.
У Сони опять едва заметно дрогнули уголки губ, точно она хотела сказать своей улыбкой: «Еще бы, я знаю, я знаю больше, чем ты думаешь».
Вадим вздохнул. Не было между ними желанной близости. Что-то свое таила Соня, и он не мог, не смел сказать ей о своих чувствах. Будто вчера только познакомились.
— Это не любовь, — продолжала Соня задумчиво, — это надо как-то иначе назвать. Вот и тетя… Ну зачем, скажи, он ей нужен, этот Константин Ильич? Не любит ведь, нельзя такого любить, а собирается замуж.
— Ее понять можно. Нет большого счастья, так хоть какое-нибудь…
— А ты бы согласился на какое-нибудь?
— Нет, не согласился бы, — твердо ответил Вадим.
— Так зачем же…
— Разные судьбы, — ответил Вадим заглавием картины.
Дождь перестал. Освещенная матовыми огнями уличных фонарей, ярко зеленела промытая листва тополей, лип и каштанов. Блестел мокрый асфальт, празднично светились окна трамваев. По тротуарам и прямо по дороге неторопливо шли принаряженные люди — эта часть улицы заменяла бульвар.
Вадим забрал в свою руку Сонины пальцы, сжал их, сам того не замечая.
— Вадим, больно.
«А, может быть, это всегда так бывает? — подумал Вадим. — Что-то невидимое разделяет людей, и надо сделать усилие, чтобы перешагнуть. Два слова — и люди становятся другими, близкими…»
— Соня!
Здесь было меньше народу, большинство гуляющих предпочитало центр города: два квартала в один конец, два — обратно. Вадим отвел Соню в сторону, они оказались у какой-то заклеенной афишами стены.
— Соня… — повторил он, взяв ее за плечи.
Плечи ее были упруги, неподатливы, и Вадим подумал, что напрасно…
— Там, в армии, я всегда помнил о тебе, — все-таки продолжал он. — Я не умею… Наверное, надо какие-то особенные слова… А у меня в сердце… Ты не веришь?
«А если это и есть настоящее? — подумала Соня, робко, почти испуганно глядя в светлые глаза Вадима. — Тогда, в письме, он не сумел… Тогда, может, и не было ничего…»
— Не веришь, Соня?
Мало, слишком мало бывает иногда времени для размышлений. И надо ли размышлять? Хочется поднять руки к лицу Вадима, погладить его жестковатые (наверное, жестковатые) щеки, приникнуть к нему, такому сильному и доброму, стать маленькой и покорной. Но что-то мешает этому, что-то сдерживает Соню. Быть может, не совсем прошла та давняя обида на Вадима. Или жаль расстаться с туманным образом другого, необыкновенного человека, который еще придет… Нет сил сказать «да». И страшно вымолвить «нет». Но… Но почему непременно сейчас…
— Вадим, не надо. Подожди. Ведь мы только недавно встретились…
— Это неправда! — горячо возразил Вадим.
— Это правда, — стояла на своем она. — Ведь мы стали совсем другими после разлуки.
— Другими?
Он снял руки с ее плеч. Снова пошли рядом. Соне вдруг стало жаль Вадима, она сама взяла его под руку. Нет, кое-что они все-таки понимали и без слов, видно, не так уж были далеки. «Считает себя виноватой», — подумал Вадим. Ему не хотелось, чтобы она думала, будто он сердится. За что сердиться?..
— Хочешь посмотреть, как мы живем?
— Вы?
— Ну, я и Аркадий.
— А он дома?
— Не знаю. Ты бы как хотела?
— Только с тобой. И ненадолго. А то уже поздно. Это далеко?
— Совсем рядом.
Они свернули в переулок, прошагали с полквартала.
— Ну вот, мы и пришли. Если света нет…
Вадим вскинул голову и тотчас увидел, что свет горит. Значит, Аркадий дома.
8
Аркадий встретил их чрезвычайно приветливо.
— А, у нас гостья! Вас зовут Соней, не правда ли? Вадим говорил мне. Он о вас круглые сутки может говорить.
И при этом улыбался, показывая белые крепкие зубы, и поправлял длинными пальцами вьющиеся волосы, и прежде Вадима успел подхватить Сонино пальто.
— Неужели целые сутки? — переспросила Соня каким-то новым, более звонким, чем обычно, голосом.
— Напролет! — подтвердил Аркадий, смеющимися глазами глядя на Вадима.
Он лгал. Вадим только однажды и то очень немного рассказал о Соне. Но ложь эта приятна была и Соне, и Вадиму, и никто не пытался отвергнуть ее. «Вот кто поможет мне завоевать Соню, — благодарно подумал Вадим. — Он умеет с девчатами…»
Аркадий дружески взял Соню за руку выше локтя, провел в большую комнату.
— Как у вас тут хорошо, — сказала Соня.
— Вам нравится?
Он стоял лицом к лицу с Соней и беззастенчиво глядел в ее глаза. «А я? — как бы спрашивал он. — Нравлюсь?» Соня смутилась и отступила к роялю.
— Это вы играете?
— Да, но, к сожалению, инструмент расстроен, — небрежно ответил Аркадий.
Вадим вошел в комнату.
— Я поставил чай, — сказал он.
— А что у нас есть к чаю?
Аркадий сделал гораздо более озабоченное лицо, чем того заслуживал предмет размышлений. Соня засмеялась.
— Полбанки варенья, — напомнил Вадим. — И хлеб.
— Так это будет чудесный чай, — оживленно проговорила Соня. — Помочь накрыть на стол?
— Ради гостьи мы будем пить чай здесь, — объявил Аркадий.
— А всегда вы где — в кухне?
— Зачем сегодняшний вечер смешивать с этим унылым «всегда»! — театрально произнес Аркадий. — Бархатную скатерть снимем, вот тут есть белая. В этом отделении серванта — посуда. Хозяйничайте. Вадим, идем, заварим чай.
— Мог бы и один справиться, — сказал Вадим, но все-таки пошел, догадываясь, что Аркадий хочет что-то сказать ему.
Он не ошибся.
— Слушай, Вадим, может надо, чтобы я ушел? — сказал Аркадий вполголоса и подмигнул.
У Вадима напряглись скулы, гневная складка прорезала лоб.
— Ты… за кого… ее принимаешь? — спросил он, подступая к Аркадию.
