Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
А знаешь, кто был революционером в нашем дворе? Ярошенко!
— Вот это новость. А как узнали?
Я рассказала.
— Папа, мы Раньше думали, почему у нас тут нет героев? Мы их просто не видели! Оказывается, и отец Ламары, и дядя Резо были революционерами. Что же? Все, все боролись?
— Потому революция и победила.
— За революционеров мы тоже пили. Дядя Ило даже прослезился: «Не зря кровь проливали — достойная смена выросла». А на рассвете мы вышли в сад встречать солнце. Цвели ночные фиалки. Я никогда не видела, как они цветут. Какая прелесть!.. А небо!.. Сначала посветлело на востоке, вершины гор обрисовались тонюсеньким светящимся контуром, и вдруг брызнул первый, ослепительно яркий луч солнца. Папа! Мы очень счастливые, правда?
— Да.
— А сегодня в шесть часов вечера всей компанией идем на карнавал. Я оденусь цыганкой, мы с мамой уже сшили костюм. Буду разгуливать с гитарой и напевать романсы. Ой, дождаться вечера не могу!
Мы вышли в галерею. Там был Лева, он включил радиолу.
— Ты уже выспался?
— Представь себе, да. Как исполняется вот это па? — он неумело показал.
— Ты же, кроме вальса, ничего не признаешь.
— Ламара сказала, что будет танцевать со мной танго.
— А Милица Корьюс? Ну ладно, смотри.
Я показала.
— И все?
— Да.
Был солнечный день. Я стояла у раскрытого окна галереи. Через несколько часов вновь увижу Отара, и опять допоздна будем вместе. Сегодня, когда взошло солнце, все мы вышли из дома дяди Ило, взялись за руки и пошли вниз по середине улицы с песнями.
Отари у моих ворот задержался, заглянул в глаза:
— Не забудь эту ночь. Всегда помни, хорошо?
Нежась на солнце, я раздумывала над его словами.
Во дворе возник Робинзон. Глазам не поверила. Стоит под тутой, смотрит на меня и ухмыляется. Поманил пальцем. Я сбежала с лестницы.
— Абу заболел.
— Какой Абу? Ах да! Чем же он заболел?
— Любовью.
— А?
— Он в тебя влюбился так, что вах!
— А ты зачем пришел?
— Тебя видеть хочет.
Эта неожиданная и, главное, столь скорая «победа» развеселила и испугала — с воронцовскими шутить нельзя. А может, разыгрывают? Они же все время шутят, и не поймешь: правду говорят или дурачатся? Делать этому Робинзону нечего — из конца в конец города приперся.
— И что? Я должна немедленно мчаться? — попробовала отделаться шуткой.
— Нэ-эт… Зачем? Он сам здесь. — где?
— В овраге, с ребятами сидит. Какой будет ответ?
— Робинзон, ты просто… Скажи, шутишь?
— Какой шутишь? Человек всю ночь не спал, поход на озеро отменил. Вот как заболел. А где эта Надя?
— А что такое?
— Повидаться хочу. Ва, нельзя, что ли?
Я решила позвать на подмогу брата. Пусть как-то нейтрализует положение.
— Лева! — крикнула, притворившись беспечной. — Иди посмотри, кто к нам пришел!
— Тихо, — сказал Робинзон. — Зачем мне твой Лена? Выйди на улицу, свистну — адмирал подойдет.
— Нет.
— И это я должен передать Абу? Да он меня зарежет!
Я возмутилась: разве я дала повод надеяться? Я вообще старалась не смотреть на этого Абу. Что он вообразил?
Брат мой выскочил на балкон:
— А, добрый день, пират!
— Какой будет ответ? — шепнул Робинзон.
— Не выйду.
— Боишься?
— Чего мне бояться? — но сердце от страха сжалось.
— Абу сказал: «Или умру, или она».
А Лева, сбежав с лестницы, восхищался:
— Молодчина, что пришел! А где остальные?
— В овраге.
— Почему в овраге?
— Ее ждут, — кивнул на меня Робинзон.
— Зачем?
— Адмирал в нее влюбился.
— Так она же… — Лева весело взглянул на меня, не понял моего выразительного взгляда и ответил с предельной искренностью. — Она уже дружит с Отари. Так что, пусть ваш адмирал вылезает из оврага и идет сюда. У нее с Отари такая любовь, что по сравнению с любовью Ромео и Джульетты…
Я уж и не знала, как прервать этот поток красноречия, дернула Леву за рукав.
— А что? — повернулся он ко мне. — Разве не так?
— Эх! — в сердцах воскликнул Робинзон. — Ва! Пойду передам.
— И потом непременно заходите! — упрашивал Лева.
Робинзон сокрушенно вздохнул, поглядел на меня, снова вздохнул, отчего мое сердце в пятки ушло, махнул безнадежно рукой и пошел со двора вразвалку. Такой походкой уходил от нас обычно шарманщик.
А Леве, видно, стало жаль его и жаль адмирала. И он крикнул вдогонку:
— Ничего! Не надо так переживать! Приходите сегодня в Муштаид на карнавал! Мы там будем!
Когда за Робинзоном захлопнулась калитка, я чуть не побила Леву:
— Ну зачем разболтал, что мы идем на карнавал? Хочешь, чтобы была драка?
— А что я сказал? Пригласил, пусть повеселятся.
— Ой, что ты наделал?
— А что я наделал?
— Не понимаешь? Будет драка!
— Ничего подобного. А если они затеют драку, мы им…
— Да, да, да, вы им!
— Что ты от меня хочешь? Хочешь, чтобы я врал?
Я не хотела его слушать. Пошла в галерею и включила радиолу. Но и музыка не смогла заглушить во мне страх и тревогу: в парке будет драка. Я же знаю, как дерутся из-за девчонок мальчишки. А тем более воронцовские. Как отвадить этого Абу? Может, просто не идти на карнавал? Глупо, глупо поступил мой брат!
Посмотрела в окно. Дарья Петровна сидит на своем пороге, торопливо толчет в ступке специи. А сама неспокойная, щурит близорукие глаза на наши окна. Значит, есть опять какие-то сногсшибательные новости, и она сгорает от нетерпения пересказать их нам.
— Телеграмма! — крикнул, войдя во двор, почтальон.
Я сбежала с лестницы, думала — от Коли. Прочла, закричала:
— Тетя Адель! Тетя Адель! Нана родила девочку! Назвали Рогнедой! Теперь у Наны трое детей, вот здорово!
— Ну что ж, — обрадовалась мама, — хорошо. Как говорится: бог любит троицу. Жизнь наладилась, теперь рожать да рожать!..
— Давайте послушаем последние известия, — благодушно сказал папа, пошел в дядину комнату, включил репродуктор и вдруг крикнул: — Товарищи, скорей идите! Говорит Молотов!
Мы вбежали в комнату.
«…Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий. Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством…»
Мы стояли под репродуктором с широко раскрытыми глазами.
— Наши гибнут, наши, — заплакала мама. — Родненькие, бедненькие мальчики… Господи, что же это такое творится, на самом деле?
Папа и брат сжимали кулаки:
— Ну мы им покажем, мерзавцам!
— Мы разобьем их, дядя Эрнест, наголову!
Дядя Эмиль кусал губы. Он был бледен как полотно.
«Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию…»
Прибежала Дарья Петровна, пришли бабка Фрося и Тоня.
— Товарищи, — осипшим от волнения голосом проговорила Тоня, — вот и кончилась мирная жизнь.
Мы заплакали в голос. Надвигалось что-то страшное, надвигалось зло, которое я сразу возненавидела всей душой. Люди! Чем я могу помочь? Что могу сделать? Если нужна моя жизнь, возьмите ее, только пусть Гитлер умрет! Пусть умрет эта гадина, которая убивает сейчас, в эти минуты и секунды наших дорогих воинов, наших добрых и доверчивых советских людей, стариков, детишек, женщин… Почему, почему нельзя сделать так, чтобы я сразу очутилась в ставке Гитлера? Я бы убила, убила его открыто, своими собственными руками, и пусть бы потом казнили они меня страшной казнью, но война была бы сразу прекращена!..
— Где Коля? — тихо спросила мама.
Никто не ответил.
— Колечка, родненький мой, — горько разрыдалась я.
— Мы им покажем! — сквозь зубы твердил Лева. — Мы им, бандитам, покажем!
— Вай-мэ, дедико![69] — запричитала, заплакала наша добрая Дарья Петровна, и все мы обнялись, тесно прижавшись друг к другу.
— «…Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Мы стояли под репродуктором как оглушенные. Через два дня Отари, Роберт и Лева получили повестки из военкомата.
Примечания
1
Вах, уй-мэ — междометия (груз.).
2
