Владимир Файнберг - Что с тобой случилось, мальчик?
У меня же никогда не было своих денег что‑нибудь купить. И даже когда ты мне давал их и я покупал пластинку Высоцкого или доску на роликах, это были не мои деньги.
Лишь однажды, получив первую свою стипендию в медучилище — жалкие тридцать рублей, я потратил их все на такой обед в ресторане «Прага», что даже заболел на утро.
Ух и мрачное у тебя стало лицо, когда ты узнал о том, как я истратил эту стипендию! И недавно такое же лицо у тебя было, когда ты увидел, что я заляпал вареньем первый том «Войны и мира «Толстого. Кстати говоря, скучная, устарелая книжка. Не знаю, зачем ты мне её подсунул, почему все восхищаются. Если по–честному, я её и не прочёл даже, только перелистал.
На самом деле мои любимые книги — «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Трудно понять, почему этих весельчаков, Ильфа и Петрова, не расстреляли, не посадили. Неужели ты не видишь, каких идиотов они описывают, рождённых этим самым сталинским строем? Один лишь Остап Бендер — свободный человек среди рабов и уродов.
Тогда я шёл по набережной и впервые понял, что разговариваю с тобой. А ты — за тысячи километров. Оказывается, я часто с тобой говорю, мысленно, конечно. Да и сейчас то, что пишу, тоже разговор с тобой. Последний.
Иду, с тобой говорю, даже забыл, где нахожусь и зачем. Прошёл мимо театра, магазина минеральных вод, гостиницы «Абхазия». И тут до меня донёсся запах еды. Заглянул в какой‑то двор, а там столики под навесом и по сторонам столики за бамбуковыми занавесками. Посетителей мало.
Сел я за один из столиков. Еле от официантки добился, чтобы она что‑нибудь поесть принесла. С самого поезда не ел, здорово проголодался. А она говорит: «Закрываемся, поздно уже».
Стемнело. На набережной фонари зажглись. Все же принесла она порцию мяса с подливкой. И пирог с сыром — хачапури называется. Чашечку кофе.
А ты знаешь: кофе я не пью, ненавижу. Чая у них нет. Тогда она открыла две бутылки «Фанты».
Я ещё подумал, надо пару бутылок с собой попросить. Пока буду грести до Турции, пить захочется. И только стал наворачивать, к столику подошёл пёс.
Ем я это мясо. Наперчено — жуть. А он сидит, провожает взглядом каждый кусок. Тощий такой пёс. Одно ухо, как локатор, ходит, другое, надорванное, не поднимается.
Съел я мясо, принялся за хачапури. Запиваю «Фантой». Он все смотрит. Ну, кинул я в него куском пирога. Пёс сперва отскочил, потом хвать — сглотнул. Подошёл поближе, хвостом виляет. Наглая такая псина.
Отломил я другой кусок, ткнул в остатки подливки. Я был убеждён, что наперчённое есть не будет. Он и это сожрал. Ну, думаю, этак мне ничего не достанется.
Доел я все, допил. Принесла мне официантка две «Фанты» с собой, рассчитался. Денег осталось, помню, шесть рублей с мелочью.
Вышел на набережную. А пёс за мной.
Совсем уже вечер настал. Гуляющие расхаживают. Впрочем, немного их было. Все‑таки декабрь.
Перешёл я на другую сторону, к морю. Там причал. Помнишь, от которого катера летом уходят на морские прогулки? Мы с тобой много раз от него уплывали.
С двумя бутылками в руке дошагал до причала. Запихал «Фанту» в карманы куртки, облокотился о поручень.
Волны плещут почти невидимые. Только вблизи в свете фонаря зелёным светом отсвечивают. Вот, думаю, и меня ночь застанет посреди Чёрного моря. Жутковато сделалось. Думаю, утром отплывать надо, пораньше. С другой стороны, лучше позже, чтоб пограничники не увидели, когда самую опасную зону переходить буду. Если пройду — дальше по компасу, всё время на юго–запад. Хочешь не хочешь — в Турцию упрёшься. Компас на руке выше часов надет, школьный, тот самый, что ты подарил.
Накатывают волны, холодом дышат. Повернулся я, чтоб пойти домой, и увидел: город огнями сверкает. Огни в горы взбираются, видно, как ниточки улиц тянутся пунктиром неоновых светильников, машины едут, фарами светят.
И тогда подумалось: «Никто в этом городе меня не знает, у всех тёплые дома, постели. Небось телевизоры смотрят, ужинают…»
Двинулся я по причалу, и рядом какая‑то тень двинулась. Смотрю — тот самый пёс. Идёт возле ног, хвостом виляет.
Вроде теплее стало.
Дошёл берегом моря к лодочному причалу. Хотел поглядеть, что там делается. Ещё издали увидел: прожектор с крыши пограничной будки светом лупит, освещает весь ряд зачаленных лодок, а в самой будке солдат торчит.
Тут же свернул к дому. Подошёл к ограде, толкнул калитку и захлопнул её перед носом пса.
На втором этаже, где хозяева, окна светятся. А внизу темно. Тычу ключом в дверь, в замочную скважину, еле попал. Раскрыл дверь, а мимо меня пёс.
Я нашарил на стене выключатель, лампочка зажглась под потолком. Спрашиваю пса:
— Как же ты, наглец, сквозь ограду проник?
Молчит. Только хвостом виляет.
Вытащил я из карманов свою «Фанту», поставил на стол. Чувствую, в комнате холодильник. Скинул куртку, достал из сумки сало, отрезал корочку, бросил псу. Выключил свет.
И не раздеваясь, скорей на раскладушку, натянул на себя одеяло. Думаю: «Ещё не хватает воспаление лёгких получить».
Вдруг на ногах тяжело сделалось. Это пёс прыгнул и улёгся.
— Ну ты даёшь, — говорю. — Такого наглеца я ещё не встречал.
А он вздохнул. Как человек.
— Ладно, — говорю, — смотри, псина, если блох напустишь…
В ногах стало горячо. И я уснул.
В ту ночь приснился мне сон, какого наверняка никто не видел.
Я стою у нас дома возле окна. А в чёрном небе звезды образовались в созвездия, похожие на буквы. Не наши. Неизвестно какого алфавита. Яркие, плавают в небе, кружат, будто силятся, чтоб я что‑то прочёл.
А я ничего не могу понять.
И вдруг их начинает заслонять что‑то громадное, как туча.
Вижу: это бородатый человек, летящий по небу.
Кричу: «Папа! Папа!»
Пока ты пришёл из соседней комнаты, человек пролетел.
И я проснулся. Досада взяла, что ты не увидел. Не объяснил.
Тут как током ударило: «Я же не дома — в Сухуми. Мне бежать надо!»
А в комнате темно. Сколько ни пялься на циферблат — не различишь, который час. Подтянул к себе стул, где висела сумка, вытащил фонарик, посветил на часы. Полвосьмого.
Набрался духа, выскочил из‑под одеяла в этот холодильник, скорее надел куртку, «молнию» доверху застегнул. Думаю, надо успеть где‑нибудь перекусить — и на причал. Там же выпускают в девять.
Засунул в сумку обе бутылки, взял её с собой. Выпустил пса. Дверь запер. Решил перед завтраком на всякий случай глянуть, что делается на причале.
Иду туда. На улице фонари горят, а меня уже обгоняют люди с вёслами, корзинами, спиннингами. Смотрю, возле лодок дым от запускаемых моторов, толпа народа. Прошёл я свободно вместе с другими мимо пограничника в застеклённой будке. Телефон, у него там, бинокль на полочке. «Ну, — думаю, — если сейчас в этой суматохе не смоюсь, другого шанса не будет».
— А весла‑то в комнате остались! Ну ладно! Что было бы, если бы хозяин меня здесь с ними застукал?!
Никто на меня внимания не обращает, все к лову готовятся. Замки на цепях отомкнуты. Лодки — вот они, колышутся. Во многих уже люди сидят, укладывают снасти, на часы поглядывают.
Все дальше иду по причалу. Между прочим, увидел одну шлюпку дюралевую с двумя моторами на корме. Вот бы, думаю, в такую забраться и рвануть… А возле неё целая компания возится из трёх или четырёх рыбаков. Прошёл мимо.
Вдруг слышу:
— Здесь я, здесь! Иди сюда!
Смотрю, на причале старик вчерашний седой, в серой шапочке. Меня зовёт, рукой машет.
И я понял: вот он, единственный шанс.
— Пришёл — молодец, — говорит. — С рыбой будешь. Забирайся в лодку, удерживай её вёслами. Имя твоё какое?
— Коля, — отвечаю, — Николай.
— А меня Шота Степанович зовут.
Он руками придержал лодку, и я спрыгнул в неё. Из‑под решётчатого настила фонтанчики воды всплеснули.
Сел я на среднее сиденье, примостил рядом сумку, за весла взялся. Смотрю, банка консервная на дне плавает. Думаю: хоть будет чем воду вычерпывать.
— А где же якорь? — говорю.
Старик переставил с причала в лодку свою корзину с каким‑то барахлом, отвечает:
— Ловить самодуром якорь не нужен. Снасть у тебя есть?
— Нет никакой снасти.
— Как же так? Слушай, у меня здесь только один самодур.
В этот миг фонари на причале погасли. Вокруг заревели моторы, заплескали весла. Лодки потянулись к выходу в море.
— Черт с ним, — говорю. — Просто посмотрю, как вы ловите.
— Нет, — говорит, — это не дело. Слушай, я сейчас домой схожу, самодур принесу. Десять минут туда, десять минут — обратно.
У меня камень с души упал.
— Спасибо, — говорю, — обожду. Не спешите.
И только старик повернулся, пошёл, как откуда‑то из‑за пустой лодки, которая рядом на цепи моталась, возникла эта псина. Прыг ко мне. Уселся на носу. Сидит.
— Пошёл вон! — говорю и снова берусь за весла. Пёс ни с места. Думаю: «Ладно! Не так одиноко будет!»
