Василий Субботин - Прощание с миром
Так что па морозе надо было держать его круглые сутки.
Один раз я выезжал в Москву рано и встал еще до света — и думал, что его ещё нет, но, когда я вышел на крыльцо, его уже выводили.
Так он всю зиму и прожил на улице... Забрать домой его было почти невозможно.
Он уже красный был весь. Весь, как стручок перца, красный...
Всегда ходил по одной и той же тропинке и всегда держал в руках эту свою лопаточку. Обморозившаяся нянька все чаще убегала греться.
Посмеиваясь, мы говорили, что по утрам, когда встает, еще,
чего доброго, его усаживают в ведро со льдом.
Пришла весна, и нашего парня от нас увезли, и скоро мы даже забыли о нем. Но как же мы были удивлены, когда на другой год вместо этого толстощекого здоровяка привезли другого ребенка — бледную, хилую девочку.
Она шла по той же тропинке в сопровождении той же няни.
СМЕШНАЯ БЕЛКА
Все вокруг завалил снег. И на деревьях, и на крышах — всюду его было много, всюду было бело... А тут еще ночью свежего подсыпало.
Явозвращался из Москвы. Мы шли вдвоем, заново проминая тропинку. День был свежий, тихий, морозный. Солнышко хоть и светило, но было слабое и тусклое. Всегда в эти минуты не знаешь, то ли оно есть, то ли его нет. И тишина была неслыханной, огромной, какой она вот единственно в такой мороз и бывает.
Мне показалось, что с одной сосны вроде бы сыплется... Что там ни говори, но странно при такой тишине... Двести сосен вокруг, и нигде ничего не сыплется, а с этой вдруг сыплется. Мы поглядели, поглядели, но так ничего и не увидели.
Немного прошли еще и свернули к дому. Спутник мой, смотрю,— он шел впереди — что-то мне показывает... У калитки, сразу за воротами, прямо в снегу, белка красная. Хвост черный, а сама рыжая, маленькая...
В ту же секунду она, как только увидела, что мы на нее смотрим, на дереве оказалась. Подскочила... Но не высоко так. Цепляется за кору коготками и оглядывается на нас.
Мы подбежали к ней, проваливаясь в снег, в канаву. Она еще повыше поднялась. Ненамного. Непуганые белки!.. Охватила сосну лапками и висит. Вниз на нас смотрит. Потом
уж, когда палкой стучать стали, она взлетела вверх.
Мы ее начали гонять, а она знай прыгает по соснам, с одной ветки на другую... Тишина вокруг, безмолвие, ни один сучок не шевельнется, и одна толька эта, среди белого снега и зеленого леса, кувыркающаяся в засыпанных снегом ветвях белка... И что странно — все вблизи двора держится... Кружит... Дошла до угла забора и обратно во двор.
Тут мальчишки как раз шли по дороге, из школы возвращались. Мы их позвали.
— Ребята, хотите белку поглядеть?..
Им, конечно, интересно! А они — отмахнулись: подумаешь, мол, что мы не видели... Она тут живет, на башне... Их там много.
Да, во дворе у нас водонапорная башня, кирпичная. Прямо в соснах, в самой густоте, в зелени краснеет; даже чуть выше этих сосен. Мы когда подошли ближе и взглянули вверх — там, на стене башни, под крышей, под карнизом, этих рыжих белок как муравьев...
Мы вернулись на тропу, те равнодушные мальчишки ушли, и белки нашей тоже не было... Она, видно, скрыто добралась до своего гнезда, под крышу башни.
И тут только мы вспомнили и удивились, что белка такая неправильная. Красная. Теперь мы даже удивились тому, что мы не сразу обратили внимание на это.
В самом деле, почему же не серебристая, не серенькая, почему она не вылиняла?.. Ведь пора бы! Давно уже середина зимы. Выходит, что даже на зиму белки, живущие в этой кирпичной красной башне,— в отличие от тех, что живут в лесах,— остаются красными...
ПРОКЛЕСТА
Зима выдалась холодная, а два или три дня даже держался большой мороз. Но и в такие дни я ходил на лыжах. Ядаже зашел дальше, чем всегда, и, возвращаясь, к тому же заблудился. Попал в самую глушь леса.
А мороз и вправду был сильный. Рот пришлось зажимать рукавицей. Хорошо еще, что колея была старая, натоптанная... Через недолгое время я выбрался на прежнюю дорогу, на свою прежнюю, знакомую колею. Снег скрипел, лыжи хорошо скользили. Яшел и шел под навесом длинных низких веток. И вдруг я увидел, как впереди что-то тихо перелетело с одной ели на другую. Ятотчас придержал лыжи и вгляделся: внизу, на темной коре, у самого комля, сидела какая-то серая птица. Как дятел, держалась за дерево. Стоймя.
Явзмахнул лыжной палкой, чтобы ее спугнуть, но она не улетела. Яподумал: «Замерзает она, что ли?» И, перекинувшись с лыжами ближе к дереву, как можно осторожнее сгреб птичку. Захватил ее на стволе.
Она и не пыталась улететь, как видно, совсем замерзла.
Ясначала ее держал в руках, палки пришлось мне взять под мышку. Но идти долго так я не мог, руки у меня мерзли. Япосадил было птицу за пазуху, но едва только я пошел вперед, как испугался и остановился, боялся, что задушу.
Тогда, сняв с себя шарф, я закутал ее. Но и так идти было неудобно; и тогда по-другому сделал. Снял с головы шапку, шарф надел на голову, а птичку посадил в шапку.
Шапку привязал тесемками за пуговицы, сунул руки в карманы и так пришел домой.
Шел и все думал: что за птицу я такую везу? Почему она не летает?
Хотя птичка была довольно большой, мне показалось, что это птенец... Ножки — тоненькие-тоненькие. И желтые. И коготки узкие, длинные... Но откуда же зимой-то ему взяться! Зима — и птенец. Зимой вроде бы птенцов не бывает. И решил,
что во всем этом надо разобраться...
Пришел я домой. Шапку с птицей положил на кровать, сам стал раздеваться.
Но едва положил на кровать шапку, как птица оказалась на стене. Странная какая птица! В тот же миг перескочила на ковер. Над кроватью.
И сразу забарабанила, сразу стала долбить стену. Довольно сильно застучала.
Клюв у нее был тонкий, кривой. Белое такое шильце.
Вот же голова! Живу рядом с лесом, а ничего не знаю.
Что такое я притащил? Смешное что-то... Должно быть, недавно родившееся. Похоже все-таки, что птенец. Но откуда же зимой, в конце февраля?
Из гнезда, что ли, он вывалился?
Совсем беспомощный. Взрослый и не замерз бы! Конечно же, это птенец, растрепанный, пухлый, но почему же зимой? Так я сидел и рассуждал. Какой же детеныш зимой...
Япопробовал было дать ему простокваши, но он ничего не
ел.
Это лишний раз только убедило меня в том, насколько он мал и беспомощен...
Яуже себя ругал, что унес его от гнезда.
Заранее принялся создавать ему обстановку, сунул еловую веточку за ковер, чтобы ему было за что держаться, легче сидеть. И чтоб было как в лесу!
Но птенец мой ничего не ел, на ветке сидеть не стал, да и за ковер держался слабо.
Яуж хотел было тащить его обратно. Надо же было сделать так неосмотрительно: взялся спасать птицу, не зная о ней решительно ничего, и унес ее от матери.
Ябы, наверно, так и поступил, но довольно быстро, через час после того, как я его принес, он вовсе отцепился от ковра... Он еще был жив и сидел на кровати, но через час я уже вынес его и положил в коробке под елку в снег. Он умер.
Яхотел ведь сделать как лучше, хотел помочь ему... И вот так неладно получилось...
А это клест был! Явсе узнал позднее, в книжке, в календаре прочел, и сразу понял, что это клест был. «Клесты-еловики — «беличья птица» — помогают белке добывать корм. Они сбрасывают шишки... Если зимой клесты ноют и весело дерутся на вершинах елей, к осени надо ждать урожая белки». Клесты, оказывается, и вправду выводятся в феврале, в самый лютый мороз. Вот что сказано в том же календаре: «Февраль. У клестов в это суровое время выводятся птенцы». Так что этот птенец был и самый настоящий клест! Вот так.
И мороз никакой ему не страшен.
А я-то с улицы нес его в тепло.
А ведь слышал когда-то, слышал, что клест и белка содружествуют. Клест среди зимы набивает белке шишки, а белка тащит в дупло зерна...
Не надо мне было его спасать.
СОБАКА
Рыжик был неуклюжий, смешной щенок.
Однажды, когда мы собрались в лес, он каким- то образом разведал об этом и поднял такой крик, что мы не знали, что делать. Ни за что не хотел оставаться один.
Добрая наша тетя Матрена сначала его удерживала, не отпускала, а потом сама стала просить, чтобы мы его взяли с собой. Он сразу сообразил, что его берут, завилял хвостиком и ринулся вниз, под гору. Дорога до речки была ему знакома. Но как он, бедненький, боялся перебираться через плотину, где низом, под мостиком, клокотала и пенилась вода. Как медленно, поскуливая и повизгивая от страха, полз он на брюхе по двум неровно положенным бревнам. Плакал, а полз! Вода гудела, а он, прижимаясь, все-таки лез вперед по этим дрожащим,
