Владимир Пистоленко - Товарищи
Мазай и Жутаев решили было начать уборку, когда в цехе станет тепло и можно будет работать в одних комбинезонах, но, убедившись, что тепла придется ждать долго, принялись наводить в литейке порядок. Директор предложил им в помощь двух-трех рабочих, но они отказались: дел пока немного, и они справятся одни.
Работали на совесть, почти не отдыхая. Еще до обеда цех был очищен от мусора, и все лишнее, что не имело прямого отношения к работе литейки, выставлено за дверь. Мазай отыскал где-то большую тряпку, разорвал ее пополам, поделился с Жутаевым, и они вдвоем протерли на окнах пыль. И без того светлое помещение стало выглядеть еще веселее.
Когда Егор вошел в литейку, Жутаев и Мазай просеивали формовочную землю, подготовляя ее к завтрашнему дню. Жутаев стоял у решета и, изредка встряхивая, двигал им из стороны в сторону, а Мазай лопатой кидал на решето сыроватую землю. Оба были так увлечены работой, что даже не заметили прихода Егора. А он постоял у двери, поежился, стараясь понять, действительно ли не видят его Жутаев и Мазай или просто делают вид, что не замечают. Егор подошел поближе и несмело окликнул Мазая:
— Васька!
Мазай оглянулся и, увидев Егора, опустил лопату.
— Гляди, Жутай, «отпускник» явился! — И тут же Мазай грубо прикрикнул на Егора: — Зачем пришел? Ну? Или тебя звали, чтоб премию выдать?
— Возьмите меня к себе… на работу. В ремесленное я все равно вернусь… только сейчас отнес письмо на почту… директору училища. Возьмите!
Голос у Егора дрожал, а глаза смотрели просяще.
— Нет! Иди туда, откуда пришел, — ответил Мазай. — Мы тут и одни со всем управимся. Давай проваливай! Активист какой нашелся! Уходи, уходи, чтоб и духу твоего тут не было!
Егор стоял, опустив голову, и переминался с ноги на ногу.
— Или не слышишь, что говорят?! — прикрикнул Мазай.
— Почему не слышу? Слышу… Возьмите меня… Васька!
— Сказано — нет, значит, нет. И нечего тебе сюда ходить, свой нос показывать. Поворачивай на обратный курс. А шинель напрасно на себя напялил — больше ты форму носить не имеешь права. Ну, будь здоров! Счастливо отдыхать. Нам некогда балясы с тобой точить.
— Васька, даю слово — я не помешаю. Вот увидите!
— А ты попробуй помешать, попробуй только! Ну? Больше пробовать не отважишься.
— Нет, я не так сказал. Я, мол, помогать буду. Выручите, ребята, меня! Мне же совсем деваться некуда. И в военкомате не взяли. Я и сам не рад, что все так случилось.
— Слыхал, Жутай, — «случилось»! Будто не он дёру дал, а само собой так случилось, без его желания. Хорошо поёшь, только мы твою песню насквозь знаем. Давай поворачивай назад, не отрывай от работы!
Жутаев молча следил за разговором. Сначала он не хотел вмешиваться, но, уловив в голосе Егора мольбу, а во взгляде тоскливую безнадежность, почувствовал, что дольше молчать не может и готов поддержать Егора. Но сначала надо было поговорить с Мазаем наедине, и он сказал Егору, также стараясь быть грубоватым:
— Набезобразничал, а теперь просишь выручить? А когда убегал, с нами советовался? Помнил, что есть у тебя товарищи? Нет, не помнил. Ты эгоист, ты о себе только думаешь. Выйди из цеха… а через полчаса заходи. Мы с Мазаем посоветуемся, как быть с тобой дальше.
Егор хотел что-то сказать, но Жутаев выпроводил его:
— Иди! Разговор потом будет. Правильно, Мазай?
Васька сердито пробурчал:
— Не знаю, зачем тебе все это понадобилось.
Егор вышел из литейки.
— Что ты затеваешь? — спросил Мазай.
— Что я затеваю? Ничего не затеваю. Просто мне кажется, что Бакланова нужно принять. Пока из училища придет ответ, нечего ему болтаться зря. Пусть работает. Об этом я и хотел посоветоваться с тобой без него.
— Ты что же это, двуличничаешь?
— Почему?
— А потому, что у тебя семь пятниц на неделе! — закричал Мазай. — Что ни день, то пятница!
— Интересно! Ты хоть объясни, по крайней мере…
— Кто настоял, чтоб уйти от Баклановых с квартиры? Ты. Развез свои рассуждения на сто морских миль: «Если дело касается чести, нечего долго раздумывать». — Мазай удачно скопировал Жутаева. — А теперь в чем дело? На квартире у дезертира оставаться нельзя, я с этим согласен, а вот чтобы покрывать дезертира, работать с ним вместе — извини, шалишь, нет на это моего согласия! И не о чем больше разговаривать. А придет сюда еще раз — я ему по шее надаю: лети на все четыре стороны!
— Обижайся, Мазай, или не обижайся — твое дело, но я скажу откровенно: думаешь ты мало, голове работы не даешь. Вот и все. Больше на кулаки надеешься, а напрасно. От кулаков не всегда толк бывает.
— Ну и ладно, не твое дело! Я тебе не даю советы, не указываю, и ты ко мне не суйся. А Бакланову здесь не работать. Вот клянусь!
— Посмотрим.
— Смотрелки заболеть могут. Понятно?
— Не грозись. Не испугаешь. И вообще мне кажется, что драки у нас больше не получится. Во-первых, тебе не очень-то интересно драться со мной, а во-вторых, я кулаками вообще не собираюсь ничего доказывать. Что касается Бакланова — ты пойми, Мазай, одно: парень совершил проступок, понял свою ошибку, хочет исправиться, просит, чтобы мы протянули руку, а мы вместо помощи на дно его толкаем. Вот что получается. По-твоему, хорошо это? По-товарищески? Но и другое еще нужно учесть. Скажи: справимся мы вдвоем в день плавки? Молчишь? Знаешь, что не справимся.
— Директор людей подбросит столько, сколько нам нужно будет.
— Правильно, людей-то нам, конечно, дадут в помощь, хороших людей. Но ты подумал о том, что они никогда еще расплавленного чугуна не видели? Не мешает об этом подумать. Станешь лить из ковша, как ударят брызги — и ковш бросят. Первый раз с непривычки расплавленный чугун для всех страшен.
— Ну, ну, знаешь, ты меня не усватывай! Договорились, что старшим буду я, ну и подчиняйся, делай то, что я велю. Берись за решето — время зря уходит.
Мазай понимал, что Жутаев прав, что Бакланову нужно помочь в его беде, но он не хотел возвращения Егора в училище. Не хотел потому, что боялся, как бы Бакланов при встрече с директором или мастером не наговорил на него, Мазая, не обвинил его в своем побеге. А случись такое — радости мало. Начнут трезвонить о Мазае, станут повсюду приводить для примера, разбирать по косточкам. А зачем это ему? Он привык к похвалам. На народе отчитывали его только раз, на последнем собрании, и он понял тогда, как плохо чувствует себя человек, когда критикуют его при всем честном народе. Сейчас Мазай готов был пойти на что угодно, только бы не допустить повторения такой встряски.
— Нет уж, пускай дезертир выкручивается как хочет, а нам до него никакого дела нет.
Видя, что Мазая не переубедить, Жутаев пошел к бочке с водой и начал мыть руки.
— Ты что, шабашить задумал? — крикнул Мазай. — Так наработаем… Берись за решето, нечего болтаться по литейке. Слышишь? Или не тебе говорят?
— Не кричи. Кричать и я хорошо умею — может, еще покрепче твоего. А впрочем, если пришла охота развивать голосовые связки — пожалуйста, упражняйся. Только знай: крика твоего не боюсь. Понятно? Давай-ка лучше пойдем к бригадиру и расскажем о Бакланове. Как он решит, так и будет.
— Иди, если тебе надо, советуйся. Можешь у кого угодно совет спрашивать, а я не люблю перед всеми шапочку ломать. Свой котелок на плечах имеется. Иди. Я работать сюда приехал, а не шататься по начальству.
Мазай решительно отвернулся и отошел прочь, а Жутаев не спеша вышел из литейки.
Едва за Борисом закрылась дверь, Мазай бросился к окну. Он увидел, как Жутаев вышел из цеха, оглянулся вокруг — видимо отыскивая Бакланова. Егор стоял неподалеку, на пригреве возле комбайна. Увидев его, Борис что-то крикнул. Бакланов оглянулся и со всех ног помчался к нему. Жутаев что-то сказал Егору, и оба пошли к механическим мастерским.
Мазай стоял, облокотившись на подоконник, и с неприязнью смотрел им вслед. С каким бы удовольствием он согласился, чтобы вместо этих двух очень неприятных ему ребят здесь были любые двое из его группы!
Мазай даже глаза прикрыл, стараясь представить себе, что по площади идут не Жутаев и Бакланов, а кто-то другой. И он так отчетливо и ясно увидел Олю и Сережку, что тут же открыл глаза. Но вдали шагали Жутаев и Бакланов.
Мазай снова зажмурил глаза. Вместо Оли и Сережки перед глазами поплыли какие-то светлые круги, палочки, звездочки. Отгоняя их, он плотно сжимал веки, но светящиеся фигурки не уходили.
— А, черт их побери! — во весь голос выругался Мазай и открыл глаза. — Дурак я — не так нужно было повернуть с Баклановым. Надо бы вывести его из литейки, прижать где-нибудь в углу, чтобы никто не видел, и пригрозить: «Если ты, пресноводная малявка, хоть словом кому-нибудь обмолвишься, что я тебя обижал, если скажешь, что из-за этого сбежал, — и не просись в цех, не возьму. Помни: в побеге виноват только ты сам. И пи на кого не сваливай. Что хочешь выдумывай: надоело в городе жить, блинов с маслом захотелось, по коровам соскучился, — но Мазай здесь ни при чем. Согласен? Пожалуйста, иди в цех, работай. А вернешься в училище, я перед директором тебя поддержу и вообще больше никому в обиду не дам». Вот как надо было делать. Жутай — тот сразу понимает, что к чему, а я… все кашу ем…
