Эльмира Нетесова - Чужая боль
— Озверели люди. Звери своих малышей не бросают. Хотя у них, как говорят, только инстинкты, любви не знают, — вставил Юрий.
— Пусть бы меня медведица высрала. Может легче жилось бы! — сказал Василий.
— Где же теперь тот бомж? — спросил Сашка.
— Да кто его знает.
— Слыхал от бабкарей, в деревне пристроили. Дали избу, работу, вроде прижился отморозок. А кому охота за него получать? Ведь тому Егору терять нечего. А что как и впрямь возникнет на участке губернатора и обчистит, поможет, как мэру справиться с урожаем! Ведь первым делом за это начальство зоны отдерут. А каждому свою задницу жалко. Вот и выпихнули Егорку подальше от города. Пусть там прикипится.
— Пока о нем не слыхать. Жив иль умер, кто знает. За вольных кто тревожится? Кому они нужны? За нас хоть отвечают. А выйдем, тут же забудут. На свободе тоже не все нужны. Коль за жизнь не держишься и никому в ней не нужен, пропадешь мигом, — согласился Иваныч.
— Сашка, тебе с месяц ждать результат. Обдумай, куда податься, как жить станешь дальше. Про завтрашний день уже нынче беспокойся. Ты ж не со свалки, в семье родился, — напомнил Иваныч.
— Телом, да! У родителей жил. А душа на свалке канала. В своей семье хуже, чем у чужих жилось. Меня ни во дворе, ни на улице столько не обижали как дома. Бывало, прибегу, хвать из вазы яблоко или персик. А мне, как плевок:
— Свинья! Иди хоть лапы помой!
— И по рукам! Да так, что уже ничего не хотелось. Ложил фруктину на место и с воем обратно во двор. Подальше от стерильной интеллигенции обосравшей душу, — вспомнил Сашка хриплым от обиды голосом.
— А меня за хлеб колотили. Отломлю краюху и если не успею выскочить, то мать тут же за ухо схватит. Зачем буханку испаскудил? Почему не отрезал ножом как человек? И в угол мордой зашвырнет, продержит до самой ночи. А когда я вырос, все удивлялась, почему мамой не зову, почему груб и холоден с нею. А каким мне надо было стать после всего? — подал голос с соседней шконки пожилой, седой зэк.
— А я свою старуху проучил однажды. Сидел во дворе с девчонкой, на скамейке. Нравилась она мне. А тут маманя. И враз мне по морде. Обозвала гнусно. Дебилом, козлом, еще какими- то пакостями. Я со стыда сгорал. Подружка убежала. А меня такое зло взяло. Ну, пусть бы дома, один на один высказалась, дотерпела бы, так нет, ей опозорить захотелось. Ну, я ей решил устроить. И, как только она вышла вечером на балкон, я и закрыл за нею двери на ключ. А уже прохладно было. Ох и колотилась дурковатая, часа два барабанила, орала, я ни в какую не открывал пока отец со второй смены не вернулся, он ее выпустил с балкона. Мать ко мне с кулаками полезла. Я отшвырнул в угол, куда меня пацаном ставила. Она в слезы и к отцу жаловаться. Тот никогда никого не бил и не ругал. В этот раз тоже отмахнулся и сказал, чтоб сами разобра-лись. Вот тогда я к обоим подошел, пригрозил навовсе из дома уйти. Отец мигом подскочил, выслушал обоих. Повернул мать спиной, да как дал ей пинка под жопу. Вбил в спальню и сказал:
— Отстань от сына! Он уже взрослый. Не при- ведись его опорочить. Мне дешевле тебя заменить, чем мальчишку потерять. Не то саму уделаю так, что за двери не выйдешь. Не доводи ни меня, ни мальца! Иначе о том пожалеешь. Завтра замену тебе приведу!
— С тех пор легче стало. Конечно, бурчала, пилила, но уже один на один. И орать, обзывать перестала. Ну и я запретил ей подружек в дом водить хороводами. А то жизни от них не было. Всех отвадил мигом. Целыми днями трещали, как сороки. Тут же в доме тишина и никого чужих. Она с тоски на работу устроилась. Отец нарадоваться не мог. Баба человеком стала. Вот так и отучили бездельничать в доме. А когда в армию пошел, после службы к своим не вернулся. Женился, стал работать. Я с тещей лучше уживался, чем с родной матерью. С нею жену так и не познакомил. Лишней беды не захотел. Так вот и теперь, теща посылки шлет, письма вместе с женой пишут, а от своей ни строчки. И знать о ней не хочу. Мне теща — мать…
— Это она тебе тепляк подкидывает?
— Сама вяжет свитеры, носки, шарфы и шапки, перчатки и варежки. Не забывают меня.
— А за что сел, Степка?
— В аварию влетел. Сбил двоих. Вот и получил. Но уже половина срока прошло. Прошу помилования. И не только я, а и теща. Она участница войны. Может ее письма с жалобами помогут. Ведь сбил двух алкашей. Оба были «в дубину» пьяными.
— А если выпимший, так уже не человек по- твоему? Или ты не выпивал? Задавил враз двоих, еще и паскудишь покойников? Небось сам набрался до свинячьего визга коль двоих не увидел!
— Я трезвым был. А они с деревенской дороги на трассу чуть не на карачках выползли. Разогнуться не могли. Ноги не держали. Кто ж специально на людей попрет, только глумной! — защищался мужик отчаянно.
— Эй, Сашка! Тебя на выход требуют! — сунул голову охранник.
— Кто? — вскочил мужик со шконки.
— В спецотдел. Видно, что-то новое по делу скажут. Для базара не зовут! — повел человека из барака.
— Уже не ждал. Две недели прошло. Думал, наверное, что забыли о тебе? — улыбался Киселев вошедшему Сашке.
— Честно говоря, ждать стало трудно.
— Не одного тебя, сразу пятерых мужиков выпускаем. На каждого документы оформил. А это все время потребовало, — прищурился человек и спросил:
— Ну, а ты как? Обмозговал свое будущее или ничего не придумал?
— Повода не было для мечты. А и воля больше пугает, чем радует. Как стану жить по новой? Где жить и работать, где и кем устроюсь, если возьмут. Как забрать дочку. Где с нею приткнемся и как определимся? Не станет ли эта воля новым испытанием уже для двоих?
— Дочку заберешь без труда. Твоя жена сказала, что ей одной не под силу растить Аню. Саму сократили с работы, и она хотела устроить ребенка в приют, но узнала, что ты возвращаешься, и ждет, как разрешится ситуация. Согласна помириться с тобой на своих условиях.
— Я же в зоне отбывал, а не в психушке. О каком примирении размечталась? — усмехнулся Сашка ехидно, сел к столу.
— У вас общий ребенок, есть о чем подумать. Может, сумели бы наладить семью, начать жизнь заново?
— Не получится. Я все обдумал. Голова у меня одна, второй раз в петлю не суну, а и дочку жаль. Ей жить нужно. Сам мучился, пусть хоть она беды не знает. Что за мать, какая, выпихнув меня, и от ребенка вздумала отделаться.
— Ссылается на обстоятельства, трудности.
— Я заберу у нее дочь, — заявил твердо.
— Куда с нею денешься?
— Пока к родителям. Ненадолго. И что-то подыщу. Мне главное — жилье.
— С крышей устроишься. А вот с остальным сложнее будет, — качнул головой Киселев и задумался.
— Вы сами говорили, что к бывшей жене возвращаться не стоит. Да и кто она, если дочь хотела в приют сдать. Какая из нее мать, если ребенка прокормить не может. Как же в войну люди детей растили?
— Я не навязываю ее тебе. Кстати, ты знаешь, что у тебя имеется родной дядька, брат твоего отца. Он руководитель хозяйства в одной из деревень. По разговору чувствуется, что человек— настоящий хозяин. А оно по нынешним временам немалое, больше сотни дворов. И люди от него не бегут. Наоборот, просятся, он выбирает. Алкашей и лодырей не берет. Принимает на работу с испытательным сроком. И тебя готов взять на общих основаниях.
— В деревню? Что там делать буду? Бугаев хорошим манерам учить? — усмехнулся Сашка.
— Сам для начала их заимей! — осек Киселев и добавил:
— В любом хозяйстве мужику дело сыщется. И ты не граф. Какой у тебя выбор? Захочешь жить, любой работе рад будешь. А в деревне и кров, и хлеб сыщутся уже в первый день. Кстати, родня там имеется. Пусть не интеллигент, но хороший человек. Одно скажу заранее, не приведись тебе ужраться, на родство не глянет, вышибет тут же. Обратно не примет. У него такой закон, кто обосрался, того не чистят.
— Круто! С чего бы так? Сам тоже не употребляет?
— И не нюхает. Своим деревенским по великим праздникам разрешает выпить, но не напиться, и то, после работы. У него хозяйство, как хорошие часы, никогда сбоя нет. Лучшее в области.
— А школа в той деревне есть? — спросил Сашка.
— И школа, и церковь, и магазины, даже детсад имеется.
— Ну, это мне ни к чему. Я уже старый для озорства, — отмахнулся человек.
— В твоем возрасте мужики по сеновалам шалят. А ты себя в старики списал. Я в этой деревне год назад был, по делам. Вечером вышел соловьев послушать, меня бабы за родного соловья поймали и на чердак поволокли. За своего приняли. Я еле выпорхнул. Чуть не ощипали догола. Все молодые, хохочут:
— По весне чужих соловьев не бывает. Какого отловили, тот свой. Оставайся с нами, не пожалеешь! — хохотали вслед.
— Так что надолго в холостяках не засидишься. Не дадут, — улыбался воспоминаниям пожилой подполковник. И добавил:
— Вечером, да под соловьиную трель, даже ворона за орла примут. По себе убедился. Эх-х, будь я помоложе! А то ушли годы. Теперь уж весна не греет. Минуло мое время.
