Леонид Жуховицкий - Ночной волк
После ужина он прилег с газеткой, а Жанна прибрала со стола, переоделась в ванной и взялась за уборку. Чемоданов еще спросил лицемерно, не устала ли — она только помотала головой. И полы мыла, и мебелишку протирала она неспешно, на совесть, без пыльных заплаток по углам.
Чемоданов поглядывал на нее с умилением. В старом коротком халатике, босая — а старается-то как! Есть же хорошие девки. Так вот им и не везет. Нет справедливости!
Ему пришло в голову, что вот Ксюшку, например, хрен заставишь отцу полы вымыть, лучше и не пробовать. Хотя, с другой стороны, на то она и дочка. Где такую дочку найти, чтобы об отце заботилась?
— Повезет кому-то! — сказал он, когда Жанна закончила.
Не ахти была похвала, но ей хватило, аж засветилась. А ведь и вправду кому-то повезет…
— Выручила, — снова похвалил он и объяснил: — У меня ведь событие, дочка замуж собралась. Вот зятька приведет показывать. Приведет — а у меня, как в Париже, все блестит.
Жанна спросила, сколько дочке. Ответил, что семнадцать, глупа еще, вот и лезет в хомут. Поинтересовался, сколько ей — оказалось, двадцать исполнилось, и Чемоданов позавидовал: королевский возраст, как раз учиться да гулять, потом на эти радости времени уже не будет.
Чай она пила в его тапочках. Потом собралась уходить, уже обулась, куртку сняла с вешалки — и замялась, словно задумалась.
— А то оставайся, — предложил Чемоданов, — поздно уже.
Она так же молча сняла туфли и аккуратно примостила их на газетке под вешалкой.
…Потом она неуверенно спросила:
— Ген, а почему я ничего не чувствую?
— Как это — ничего? — неискренне удивился Чемоданов. Он прекрасно видел — ничего, опять ничего. Под ненужными ласками тело ее только сжималось и подрагивало, как от студеного прикосновения, ни на какие зовы не откликалось. Да и особо звать было неловко, девчоночья не по возрасту стыдливость словно бы защитно выставляла робкую ладонь. И чего осталась?
Впрочем, понять было несложно: в очередной раз, уже почти без надежды, проверяла себя. Вопрос ее легко угадывался заранее, Чемоданов заранее уже решил удивиться — вот и удивился.
— Не знаю, — слабо шевельнула она плечом, — ведь другие девчонки чувствуют.
— Что чувствуют? — спросил он, словно терпеливый учитель, готовый мягко вразумить неумелого ученика.
— Не знаю, — снова сказала она, — страсть, наверное.
Чемоданов усмехнулся:
— Страсть… Надо же — страсть!
— Я холодная?
— Да нормальная ты! — отмахнулся он как бы даже с досадой. — Самая нормальная баба. И все у тебя нормально. Просто люди разные: есть такие, есть другие. И все нормальные. — Он говорил негромко, даже лениво, самой бытовой интонацией стараясь втемяшить в нее покойное ощущение обычности. — Понимаешь, ты — как все. Ни лучше, ни хуже. И все у тебя — как у всех. Вот ты пойми: есть, например, светленькие, есть брюнетки, есть рыжие. Кто из них нормальный? Да все. Ну, допустим, ты рыжая — и что?
— Но ты же чего-то чувствуешь, а я нет.
— Сравнила! — возмутился Чемоданов. — Я же мужик. А ты девчонка, молоденькая, красивая. Да с тобой и пень почувствует!
Красивой она не была, знала это и так привыкла жить некрасивой, что даже возражать не стала.
— Со мной не плохо?
— Скажешь тоже!
Он погладил Жанну по щеке — на эту ласку щека отозвалась.
— А говоришь, не чувствуешь, — как бы поймал Чемоданов, — все ты чувствуешь.
И вновь она не ответила на приятные слова.
— А рожать я смогу?
— Да хоть дюжину, — засмеялся Чемоданов.
Он знал, что перебирает, но не боялся перебора. Главное было избавить девчонку от неуверенности, а уж там разберет, где что лишнее. Уж ее-то не занесет. Такие, жестко муштрованные жизнью, знают точную цену и копейке, и слову, и протянутой руке.
— А замуж?
— Что — замуж?
— Ну… стоит или нет?
— А чего ж не стоит, если захочется?
Это он ответил сразу, но потом задумался. Тут уж вопрос был важный, что называется жизненный. И трахнуться, и даже родить дело разовое. А постоянно жить рядом… Хреновое замужество, оно ведь может и хребет сломать.
— Только мужа надо выбирать с умом, — сказал он, — тут не любой годится. Всякому человеку надо свое. А тебе надо, — он весомо потряс пальцем, — чтобы был друг. Прежде всего! Хороший человек. Понимаешь?
— А если ему со мной будет плохо?
Он понял, но сделал вид, что не понял:
— В каком смысле?
— Ну… вот так.
— Почему это ему вдруг будет плохо?
— Я холодная.
— Да ерунда это все! — отмахнулся Чемоданов.
Полежали молча. Он дождался, пока смутное шевеление в мозгу не сложилось в мысль, и лишь тогда сказал уверенно:
— Ты ведь все равно свою бухгалтерию зубришь, так? Вот и зубри, но не дома, а ходи в библиотеку. Ходи и поглядывай. И место выбирай, куда сесть. Тебе знаешь, кто нужен? Вот я тебе примерно опишу, а ты запомни. Очкарик, тощий, умный, растрепанный, и чтоб рубаха грязная. Увидишь такого и садись рядом. Вот он и есть самый твой. Будешь ему потом рубашки стирать.
— А что холодная? — снова спросила она.
Чемоданов вздохнул и поморщился:
— Опять двадцать пять… Холодная, горячая! Это же твои проблемы. Твои, а не его. Поняла? Молодому мужику что королева красоты, что дырка в заборе — один хрен. Он свой кайф получит! А очкарик зачуханный, тот и разницу не поймет. Сто лет проживете, и всем доволен будет.
Жанна долго собирала смелость на следующий вопрос:
— А что надо, чтобы был доволен?
Чемоданов успокоил:
— Это уже дело техники, выучишься. Все выучиваются. Вот хочешь, приходи раз в неделю, устроим с тобой вечерний университет. Научить всему можно. Вон, медведь в цирке на велосипеде катается, а это небось потрудней.
Кончилось еще одной попыткой. Женщину не добудились, но девушка стала поласковей. Жанна в первый раз решилась пошутить:
— Сойду для зачуханного?
Запомнила, удивился Чемоданов. Он сболтнул, а она запомнила. Подумал, вздохнул и объяснил серьезно и грустно:
— Зачуханные добрей.
Вечером в дежурку завалился Юрка и сказал, что есть халтура, легкая и быстрая, как раз под дочкину свадьбу. Старый клиент просит лобовое стекло для «девятки», а лучше два.
— Ну а мы при чем? — спросил Чемоданов. — Связь какая?
Он, конечно, понимал, что раз Юрка завел разговор, связь есть — но, скорей всего, темная и опасная. А темных дел Чемоданов всегда избегал, темнота себя не окупала. Человек рожден для свободы, а не для тюрьмы. Если подопрет, дело другое. Но пока-то не подперло!
— Надо достать, — развел руками Юрка, хотя и без того было ясно, что, раз стекла просят, а их нет, значит, надо достать.
— По дворам, что ли, мародерничать? — презрительно бросил Чемоданов, и в самой интонации уже прозвучал ответ.
Юрка возмутился и даже обиделся:
— Да ты что, мужик? Я б такое и предлагать не стал. Что мы, ворюги, что ли? Нет, тут дело законное. У нас на старом складе валяются.
— Чьи?
— То-то и оно, что ничьи. Государственные! Какой-нибудь начальничек заначил и забыл, а может, сняли его. Так и валяются.
— А чего до сих пор не сперли?
— Их ящиками задвинули. Я на той неделе крыло для «пятерки» искал, гляжу — лежат, миленькие… Тот мужик давно просил, еще с полгода, да все не было. А тут, оказывается, есть.
— И чего надо делать?
— Вынести. И все. И деньги на бочку.
Можно было кинуть еще пару вопросов — скажем, при чем тут именно Чемоданов и так далее, но он не стал колебать воздух, поскольку ответы и без того были ясны. Самому Юрке тащить не с руки, своя контора, узнают даже со спины. Да и комплекцией пожиже: одно стекло возьмет, а два не осилит. Так что без Чемоданова не обойтись.
— Клиенту-то говорил? Может, ему уже и не надо?
Это он спросил просто так, чтобы цену набить. Лобовик от «девятки» всегда нужен, в крайнем случае, в запас возьмут, сейчас хватают все, что подвернется, чем больше, тем лучше. Было бы стекло, а клиент найдется.
Юрка заверил, что покупателю надо.
— Ну и где у них чего лежит?
Подробности Чемоданову не понравились. Ночь, забор, стенка склада — это не болт в кармане вынести.
— Три куска, — возразил Юрка.
Чемоданов подумал и решил:
— Романтики слишком много, лет на семь потянет. Деньги хорошие, но свобода дороже.
Этот голос узнавать не пришлось, как, впрочем, и манеру разговора. Хоть бы «здравствуй» сказала! Куда там — с первой же фразы претензия:
— Чего не звонишь-то?
— Так ведь и ты не звонишь.
— Мог бы поинтересоваться.
— Так и ты могла бы.
— Сын все-таки, — едко напомнила она.
— Это точно, — согласился Чемоданов, сберегая последний мосток для терпимого разговора.
От Клавдии, первой жены, осталась самая тяжелая, но и самая прочная память. Вот уж кого любил! Вот уж кого боялся потерять! Ну дурак был. И угождал, и упрашивал, и подарки таскал. А всего-то и надо было — чистить дуре морду регулярно и без снисхождения. Сейчас бы вся жизнь другая была. И семья нормальная, и квартира, а не нора, и Васька каким бы мог вырасти! Ладно, проехали. Что могло быть, того, к сожалению, нет, а жизнь, она любая хороша, какая выпала, такая и ладно…
