Адам Шафи Адам - Кули. Усадьба господина Фуада
— Я, — коротко ответила Мконгве. Она включила радиоприемник, и вся комната наполнилась приятной негромкой музыкой.
— Вот это да! Совсем как у господина Фуада! И ты умеешь его включать! — не переставала удивляться Киджакази. Она села на краешек стула и стала слушать музыку. Мконгве присела на кровать. И тут Киджакази почувствовала, как она устала.
— Мконгве, доченька, у меня в горле пересохло. Дай, пожалуйста, воды, — попросила она.
Мконгве принесла стакан холодной воды, и Киджакази залпом выпила его. Они поговорили еще немного, и тут стенные часы пробили семь.
— Уже семь часов, а я еще здесь! — воскликнула Киджакази. — Хозяин убьет меня. Он, наверное, уже вернулся из города, а меня нет. Такого еще никогда не было. — И, даже не попрощавшись с Мконгве, она бегом бросилась домой. По дороге вспомнила, что забыла покормить коров. К счастью, со вчерашнего дня осталось немного травы, и она, не теряя времени, стала раскладывать ее в пустые ясли. Голодные коровы жалобно мычали, а Киджакази просила у них прощения, утешая их, как маленьких детей. Разнося корм, она рассказывала им о тех коровах, которых видела на скотном дворе кооператива, о том, какие они ухоженные, в каком хорошем коровнике живут. Покормив скотину, она ушла в свою каморку. Фуада нигде не было.
С тех пор Киджакази часто вспоминала о том, что видела в кооперативе. Кооператив процветал. А хозяйство Фуада постепенно приходило в упадок. Крыша коровника прохудилась, курятник покосился, но Фуада это не заботило. Зато удручало Киджакази. Она вложила в хозяйство много сил и продолжала честно трудиться, хотя и без былого усердия.
Однажды утром, когда Киджакази, как всегда, возилась в коровнике, она снова вспомнила о кооперативе и решила: «Все-таки, я зря так плохо думала о тех «безбожниках». Вот ведь какие чудеса они творят! Какие дома и коровники строят! Не такие уж они плохие, если так заботятся и о людях, и о животных. И понятно, почему Фуад ругает их на чем свет стоит. Ведь он же богач, а богачи всегда против простых людей, таких, как Мконгве и я. Они привыкли помыкать нами. Конечно, им не хочется работать вместе с теми, кого они раньше угнетали. Нет, эти люди сильнее, чем Фуад. Но кто дал им такую силу? Может быть, правительство, о котором мне рассказывал Умари?
Киджакази сидела, погруженная в свои мысли, и не сразу услышала окрик Фуада:
— Киджакази! Эй, Киджакази! Ты где? А ну, быстро иди сюда!
Киджакази тут же бросилась в дом.
Комната Фуада тонула в табачном дыму. Уже с порога Киджакази почувствовала сильный запах спиртного. По комнате были разбросаны пустые бутылки и стаканы. Стояли они и на столе. Видно, у хозяина всю ночь были гости.
— Целый час уже кричу тебе, сука ты старая! Где ты шляешься? — орал Фуад.
И вдруг, к своему собственному удивлению, Киджакази сказала твердо:
— Я не сука. Я такой же человек, как и вы. И пришла я сразу же, как только вы позвали меня. А где я была, вы знаете — работала на вас. Я одна делаю в этом доме всю работу, и у меня только две руки.
Фуад удивился.
— Ладно, замолчи. Лучше сними с меня ботинки, — приказал он.
Не говоря ни слова, Киджакази опустилась перед хозяином на колени и стала развязывать ботинки. Фуад продолжал ругаться, а потом попытался пнуть Киджакази ногой, но та успела отскочить в сторону.
— Перестань копаться! — прорычал он пьяным голосом.
— Если я копаюсь, можете снимать свои ботинки сами.
Лицо Фуада налилось кровью.
— Ты что, отказываешься выполнять мое приказание? — взревел он.
Киджакази отошла в сторону, выпрямилась и, смело глядя хозяину в лицо, сказала:
— Слушайте меня внимательно, Фуад. Если вы хотите, чтобы я работала на вас, как раньше, не бейте меня больше. Я устала! Мне надоело выполнять самую грязную работу, не получая за это ни денег, ни благодарности. Нет в вас ни стыда, ни совести! — Разгневанная Киджакази впервые назвала своего хозяина просто Фуад, не прибавив к имени слова «господин». А Фуад был так пьян, что еле держался на стуле.
— Как ты смеешь ослушаться моего приказа, да еще говорить мне такое! Ты еще никогда не позволяла себе подобной дерзости. Как ты, скотина, можешь перечить мне! — кричал он.
— Я встану на колени перед любой коровой в хлеву, но больше никогда не унижусь так перед вами! — Голос Киджакази дрожал.
Фуад, шатаясь, встал со стула и указал пальцем на дверь.
— Вон! Вон отсюда! Прочь с глаз моих! Собирай свои манатки и убирайся из моего дома! — Фуад снова сел и попытался развязать шнурок сам, но это ему не удалось. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на Киджакази.
— Нет тебе больше веры! Убирайся отсюда! Иди куда хочешь! Ты еще пожалеешь об этом: захочешь вернуться, но будет поздно. Как тебе не стыдно? Столько лет мы жили вместе, делили радость и горе, а ты…
Но Киджакази перебила его:
— Я знала здесь только горе!
И тут Фуаду стало ясно, что Киджакази не шутит и дело принимает серьезный оборот.
— Послушай, Киджакази. Ведь ты растила меня, рассказывала мне сказки, пела песни. Неужели ты все это забыла?
— Я-то не забыла, я буду помнить это всю свою жизнь. А вот вы и вправду стали многое забывать. Вот и сейчас вы хотите, чтобы я встала перед вами на колени. Зачем вам это? Я нянчила вас, носила на руках, но, чуть только вы подросли, вы стали относиться ко мне как к рабочей скотине.
До Фуада начало доходить, что если Киджакази уйдет, то он останется совсем один.
— Ну ладно, что было — то прошло, — сказал он примирительно. — Конечно, бывает, я и покричу на тебя, но ты же знаешь мой характер. Ведь не один день вместе прожили. Ты мне как родная. Здесь зарыта пуповина, связывавшая тебя с твоей матерью[40], я знаю, что ты не бросишь меня в трудную минуту.
— А я и не собираюсь уходить отсюда, если вы сами не выгоните меня. Здесь я родилась, здесь и умру. Я уже стара, мне поздно начинать жизнь заново.
Киджакази говорила спокойно, смело глядя Фуаду в глаза. Куда девались ее былое раболепие и страх! Она была уверена, что Фуад больше не посмеет сделать ей ничего дурного. И верно: он всеми силами старался задобрить ее.
— Мы с тобой, Киджакази, должны помогать друг другу: ты мне, я — тебе. Да, что это ты все стоишь передо мной, а я тебе даже сесть не предложу. Вот, садись, пожалуйста, отдохни.
Киджакази никак не ожидала такого оборота. Она не верила своим ушам: неужели Фуад предлагает ей сесть подле себя на этот красивый стул с мягкой бархатной подушкой?! А может быть, он просто испытывает ее, хочет проверить, решится ли она на такую дерзость? Но Киджакази все же села, вытянув усталые ноги.
Фуад действительно не думал, что Киджакази отважится сесть в его присутствии, и вот сейчас, глядя на свою служанку, он с горечью размышлял о том, как меняются времена. Фуад понимал, откуда ветер дует: Киджакази наверняка виделась с Мконгве и говорила с ней. А раз так, то от нее сейчас всего можно ожидать. Ему же оставалось только делать вид, будто он одобряет слова и поступки Киджакази. Раньше она никогда не посмела бы сесть рядом с ним в гостиной, а теперь ишь как уселась: словно это не стул, а трон.
И вдруг взгляд Фуада упал на ее ноги.
— Киджакази, что у тебя с ногами?
— А что?
— Почему ты не носишь обуви?
Действительно, на ноги Киджакази было больно смотреть. Все в трещинах, мозолях и ссадинах, они напоминали кусок плохо обожженной глины.
— А вы что, в первый раз их видите? — спросила Киджакази, глядя Фуаду в лицо. — Откуда же мне взять обувь? Вот если бы вы…
Но Фуад перебил ее:
— Если бы ты мне сказала, я обязательно купил бы тебе что-нибудь на ноги. Но ничего. У меня где-то есть пара хороших ботинок. Я дам их тебе — носи на здоровье.
— Я много о чем вам говорила, но за всю жизнь вы ничего для меня не сделали!
Фуад молчал, понурив голову. Ему нечего было сказать в ответ.
— Посмотрите на мои ноги! Разве человека можно доводить до такого состояния? — продолжала Киджакази.
— Ну, ты это… — начал Фуад с натянутой улыбкой. — Ты тоже виновата. Не следила за собой, вот и искалечила ноги.
Эти слова вывели Киджакази из себя.
— Что?! Я сама искалечила свои ноги? — воскликнула она, кипя от негодования. — Как только у вас язык поворачивается говорить такие слова? — Губы ее тряслись, казалось, что вся боль и вся ненависть, накопившиеся за долгую жизнь в этом бессловесном, забитом существе, сейчас вылились наружу. — Послушай, Фуад! Я тебе прямо говорю: с сегодняшнего дня ты больше не посмеешь помыкать мною. Я устала. Я достаточно поработала на тебя, а теперь я состарилась, и мне пора отдохнуть. Я буду браться только за то, что мне по силам, а снимать ботинки и обслуживать себя тебе придется самому. — Киджакази встала и твердой походкой направилась к двери.
