Ариф Сапаров - Битая карта
Эдуард Морицевич принялся было их читать, забрал даже газеты к себе домой, рассчитывая выкроить свободный час, да так и не дочитал до конца. Помешали ему, как всегда, куда более важные и срочные дела.
Несколько событий в финале
Такова краткая хроника этого крупнейшего заговора против Советской власти.
Грозная опасность, совсем еще недавно висевшая над Красным Питером, была ликвидирована Красной Армией. 21 октября 1919 года, в шесть часов утра, упредив противника, наши части перешли в решительное контрнаступление, выбили белогвардейцев из Павловска, затем из Детского Села и с того морозного утра не выпускали больше инициативу из своих рук.
Юденич отчаянно пытался спасти положение. Мертвой хваткой цеплялся за гатчинский узел сопротивления, подтягивал резервы, лез в ожесточенные контратаки, добиваясь даже временного успеха, и все же не смог удержать Гатчину.
Во второй половине ноября, после падения Ямбурга, катастрофа Северо-Западной армии сделалась очевидным фактом: дальше начиналась территория Эстонии, отступать было некуда.
5 декабря, воздавая должное мужеству героев, Седьмой Всероссийский съезд Советов наградил Петроград орденом Красного Знамени.
«Произошло нечто фатальное: само провидение, кажется, было за большевиков», — записал в дневнике министр Северо-Западного правительства Маргулиес, тот самый министр, что собирался осчастливить петроградское население партией купленной по дешевке тухлой колбасы.
Более точен был, пожалуй, французский премьер-министр Ж. Клемансо, прозванный Клемансо-тигром. «Случилось нечто такое, чего решительно никто не мог предвидеть, — признавал этот политик, набивший руку на империалистическом разбое, — Россия, доведенная до крайних пределов разрухи, вся изголодавшаяся; теснимая со всех сторон изнутри и извне, эта Россия вдруг точно прикоснулась к какому-то источнику живой воды и ощутила в себе такую мощь, что отразила и последний удар Юденича и Родзянко — удар, как всем казалось, смертельный».
Захват Петрограда не состоялся, началась агония Северо-Западной армии. Длилась она еще несколько месяцев в болотах Эстонии, пока в январе 1920 года не был издан официальный манускрипт Юденича о ликвидации его воинства. Не обошлось, как всегда в подобных обстоятельствах, без трагикомических ситуаций.
Обманутые солдаты и унтер-офицеры Юденича, проклиная свою судьбу, умирали от сыпного тифа в дощатых лесных бараках, отведенных для них эстонскими властями, а свежеиспеченные генералы затеяли тем временем междоусобную драчку за присланное из колчаковских фондов золото.
«Крылатки», всего полгода назад казавшиеся наиболее устойчивой и надежной валютой, мгновенно пали в цене, превратившись в ничего не стоящие бумажки. Поползли слухи, что золотой запас раскраден, что остатки его главнокомандующий намерен увезти за границу.
Залихватский фортель выкинул батька Булак-Балахович. Ворвался со своими подручными в Ревель, проник в гостиницу «Золотой лев», где квартировал Юденич, и, предъявив поддельный ордер на арест, среди бела дня похитил главнокомандующего.
Личная охрана была найдена в темной кладовке связанной по рукам и ногам, с кляпами во рту, супруга Кирпича колотилась в истерике, и никто не знал, куда увезли главнокомандующего, жив ли он, где его искать.
Скандал разросся еще и оттого, что мстительный батька объявил Юденича изменником, рассчитавшись таким образом за прежние свои обиды. Говорили, что публично грозился вздернуть старика на виселицу, что намерен сорвать за него какой-то фантастический выкуп. Еще говорили, что главнокомандующий плакал и на коленях просил прощения у Станислава Никодимовича, а тот будто бы куражился и велел позвать фотографа, чтобы запечатлеть для истории эту сцену.
Лишь энергичное вмешательство английской военной миссии и телеграмма самого Черчилля помогли вызволить главнокомандующего из-под стражи.
Вскоре после этого инцидента Юденич покинул разгромленную армию и отправился в Стокгольм, чтобы доживать свои дни на эмигрантских хлебах. Напоследок не удержался, больно лягнул Родзянку. Преемником своим и продолжателем назначил не блистательного Александра Павловича, втайне об этом мечтавшего, а «петроградского генерал-губернатора» Глазенапа, да еще произвел того в генерал-лейтенанты, уравняв в чине с Родзянкой.
В эмиграции Кирпич прожил до глубокой старости. Избегал встреч с корреспондентами и упорно отказывался от сочинения мемуаров. На досуге у него, надо полагать, хватало времени, чтобы поразмыслить о причинах краха своей авантюры и о бесславном конце операции «Белый меч».
Зато сподвижники его понаписали гору книжек, на всяческие лады объясняя неудачу. Доставалось при этом и Кирпичу.
«Огромная ответственность за гибель армии лежит на самом генерале Юдениче, человеке безвольном и упрямом, — утверждал один из них, сам претендовавший на роль главнокомандующего. — Этот дряхлый старик не имел права брать на себя столь ответственный пост».
Другой, несколько более объективный, высказался иначе:
«Не в стратегической бездарности Юденича секрет разгрома Северо-Западной армии под Гатчиной и Царским (Детским. — Ред.) Селом. Бывший герой Эрзерума мог бы оказаться с успехом и героем Петрограда, но для этого нужно было, чтобы он не был генералом Юденичем, т. е. чтобы он и его ближайшие сотрудники не были выразителями идей отжившего мира».
Двадцать третьего ноября «Петроградская правда» опубликовала сообщение Комитета обороны Петрограда о раскрытом чекистами белогвардейском заговоре.
«В дни юденического наступления, — писала газета в передовой статье „Непобедимое“, — мировая буржуазия ставила свою решительную ставку. Заговор ее был блестяще подготовлен. И все же контрреволюция потерпела позорнейшее поражение, ибо тщетны все попытки победить непобедимое».
Бессонная работа Профессора и других сотрудников Петроградской чека принесла свои добрые плоды.
Удалось выявить и обезвредить все разветвления этого большого заговора, а истинных его заправил тщательно отделить от второстепенных участников, не успевших принести серьезного вреда. Кстати, подавляющее большинство заговорщиков было приговорено к высылке в трудовой лагерь до конца гражданской войны — наиболее часто применяемой в ту пору мере наказания.
Огромных усилий стоило выявление агента английской разведки, проникшего в аппарат Чрезвычайной комиссии.
Подлым предателем, как удалось неопровержимо доказать, был некий Александр Гаврющенко, в недавнем прошлом чиновник военно-морской разведки царского правительства. Обманным путем проникнув в Чека, выдавая себя за старого коммуниста, он верой и правдой служил Полю Дюксу. Это Гаврющенко в последнюю минуту успел предупредить Студента, дав ему возможность убежать в Финляндию. Это с его помощью укрылся английский резидент в фамильном склепе купца Семашкова на Смоленском кладбище и отсиживался в этой норе до конца массовых обысков в Петрограде, когда все его конспиративные квартиры оказались под ударом.
Самому Гаврющенко скрыться не удалось, хотя все было подготовлено для его бегства. В случае угрозы разоблачения ему надлежало явиться на заранее условленную явку, назвать пароль и, изменив внешность, пробираться в Финляндию.
По приговору коллегии Чека предателя расстреляли.
Понадобилось привлечь к суровой ответственности и бывшего чекиста Семена Геллера, снабжавшего информацией литературного оборотня Бурсина — Бурьянова. Служба фельетониста «Речи» в английской разведке была доказана фактами, точно так же, как и пересылка клеветнических статеек в лондонские газеты. Многочисленные ходатаи, вопившие в связи с арестом Пирата о чекистском произволе и нарушении свободы слова, оказались посрамленными. Кстати, и Дом литератора на улице Некрасова пришлось закрыть, как гнездо враждебных Советской власти элементов. Решение об этом вынесла состоявшаяся в Петрограде первая конференция пролетарских писателей.
Грозная «чрезвычайка», карающий меч пролетарской революции, нагоняла страх на врагов новой жизни. Это было вынужденной необходимостью, продиктованной условиями классовой борьбы в стране, — надо было удержать и прочно закрепить завоевания Октября.
Но было бы противно самому духу Чрезвычайной комиссии и нравственным законам, утвердившимся в ней с твердой руки Феликса Дзержинского, если бы карающий этот меч обрушивался на голову безвинных, на слабых и немощных.
