Ариф Сапаров - Битая карта
Обзор книги Ариф Сапаров - Битая карта
А. Сапаров
Битая карта
В книгу ленинградского писателя А. В. Сапарова вошли документально-художественные произведения, посвященные героическим дням петроградских чекистов.
В повести «Битая карта» достоверно описана история одного из крупнейших контрреволюционных заговоров, который имел целью захват важнейших центров Красного Петрограда осенью 1919 года во время наступления Юденича.
Повесть «Гороховая, 2» посвящена операции чекистов против террористических банд Бориса Савинкова и монархического подполья.
Битая карта
«Белый меч» над Петроградом
Юденич стоял у стен города революции. — Кем его считали и кем он был в действительности. — «Правительство», сформированное за сорок пять минут. — Громкий скандал в Стокгольме. — Тайный план главнокомандующего. — Предсказание «Таймс»
События, о которых пойдет наш рассказ, невыдуманные. И участники их, естественно, подлинные, существовавшие в действительности.
Происходили эти события в 1919 году, в позднее осеннее ненастье. В ту тяжелую военную осень, когда над молодой Республикой Советов, как писали газеты тех дней, сгустились «свинцовые тучи международной контрреволюции».
Республика была в огненном кольце.
На Москву, мечтая о малиновом благовесте сорока сороков первопрестольной, лез генерал Деникин. В далекой Сибири, на обширных пространствах за рекой Тоболом, творили суд и расправу вешатели адмирала Колчака. Архангельск и Мурманск все еще находились под властью английских интервентов, во Владивостоке хозяйничали японцы и американцы.
Смертельная угроза нависла и над Красным Петроградом.
К городу-бунтарю, первым поднявшему победное знамя Октября, лавиной катилась армия генерала Юденича. Щедро вооруженная англичанами, вышколенная, нахрапистая, почти наполовину скомплектованная из реакционного офицерства. В голове ее колонн, наводя страх и смятение, двигались английские танки. Обстановка сложилась драматическая.
Пала Гатчина. Спустя три дня белогвардейцы захватили Павловск и Детское Село. По ночам конные разъезды врага проникали в предместья города, доходя чуть ли не до Нарвских ворот. С аэропланов ежедневно сыпались листовки, возвещавшие «близкий конец нового большевистского Вавилона».
В погожий солнечный полдень, какие случаются иногда и в октябре, на передовые позиции изволил прибыть Николай Николаевич Юденич.
До Гатчины главнокомандующий Северо-Западной армии доехал в роскошном императорском салон-вагоне, разысканном для него услужливыми интендантами, а далее кортеж штабных автомобилей двигался под эскортом лихих конвойцев личной сотни Юденича, которые на сытых своих конях умудрялись не отставать от машин.
Как всегда, главнокомандующий был хмур и неразговорчив. Кряжистый, почти квадратный, с замкнутым наглухо лицом солдафона и с крутой бычьей шеей, он и впрямь был похож на крепко обожженный кирпич, подтверждая данное ему острословами прозвище.
Наступление армии развивалось успешно.
Ехавшие вместе с Юденичем его заместитель генерал Родзянко и в особенности Глазенап, только что произведенный в генералы и заблаговременно назначенный на пост петроградского градоначальника, всю дорогу шутили, пытаясь развеселить главнокомандующего, а он лишь топорщил моржовые вислые усы. И, взобравшись на вершину заросшей молодым сосняком горы, где солдаты саперного взвода устроили наблюдательный пункт, не произнес ни слова. Встал чуть впереди многочисленной свиты, по-наполеоновски сложил руки, молча рассматривая открывшуюся с горы панораму.
А внизу, в прозрачной осенней дымке, нависшей над широкой приневской равниной, лежал Петроград. Весь будто на ладошке, такой, казалось бы, близкий и доступный. С закопченными трубами бесчисленных заводов, с жалкими деревянными домишками рабочих окраин, с барственным великолепием дворцов, гранитных набережных и неповторимо прекрасных площадей.
На правом фланге наступающей армии, очевидно у Детского Села, гремела ожесточенная артиллерийская перестрелка. В глуховатые ее голоса изредка врывались отчетливо различимые пулеметные очереди.
— Господа, я вижу купол святого Исаакия! — закричал Глазенап, отрываясь от окуляров полевого бинокля. — Бог ты мой, красотища-то какая! И Адмиралтейскую иглу вижу! И вроде бы Невский проспект! Не угодно ли полюбоваться, ваше превосходительство?
Восторженность будущего петроградского генерал-губернатора была понятна всем окружающим. Даже на мрачном лице Юзефа Булак-Балаховича мелькнуло некое подобие улыбки.
Но главнокомандующий почему-то не ответил Глазенапу и не взял протянутого ему бинокля.
Наступила неловкая затяжная пауза. В свите начали переглядываться, — поведение Кирпича было необъяснимо загадочным.
— А зачем нам, собственно, бинокли? — нашелся Родзянко, решительно прервав затянувшуюся паузу. Племянник бывшего председателя Государственной думы, Александр Павлович Родзянко считал себя искусным политиком и дипломатом, которому волей-неволей приходится выручать этого провинциального бурбона, по ошибке назначенного в главнокомандующие. — Нет уж, увольте, господа, обойдемся без биноклей! Дня через три сами будем гулять по Невскому, успеем еще, налюбуемся… И руками, даст бог, пощупаем, как принято у русских людей…
Родзянко громко захохотал, довольный собственным остроумием. Облегченно заулыбались и в свите. Ревельский корреспондент «Таймс», единственный из журналистов, кого Кирпич пригласил в эту поездку на фронт, что-то записывал, одобрительно посматривая на Родзянко. Тогда и до главнокомандующего дошло, что последнее слово надо бы оставить за собой.
— Относительно гуляний вы рано заговорили, любезный Александр Павлович, — солидно произнес Юденич. — Но Питер мы в этот раз возьмем, тут ваша правда. Всенепременно и всеобязательно возьмем!
И медленно направился к ожидавшим у подножия горы автомобилям, давая понять, что рекогносцировка закончена. Корреспондент «Таймс», чуточку отстав от других, записывал историческую фразу главнокомандующего.
На обратном пути в Гатчину Юденич снова непроницаемо молчал, углубившись в свои размышления. Канонада на правом фланге после полудня заметно усилилась. Время от времени, с равномерной методичностью, грохали особенно тяжелые разрывы, напоминающие чем-то обвалы в горах.
— Главный корабельный калибр! — озабоченно поморщился Родзянко. — Похоже, бьют большевики с «Севастополя»; он у них поставлен в морском порту, в Гутуевском ковше…
Кирпич поднял седеющую, коротко остриженную голову, по-стариковски чутко прислушался. И, опять помедлив, произнес одну из своих странных, ничего не значащих фраз, над которыми так любили потешаться завистники главнокомандующего.
— Обойдется как-нибудь, — важно сказал Кирпич. — Всякому фрукту положен свой сезон…
Родзянко и Глазенап не сговариваясь посмотрели друг на друга, ожидая разъяснений, но главнокомандующий ни слова не прибавил и отмалчивался всю дорогу.
Завистники генерала Юденича — а их в эмигрантских кругах насчитывалось изрядное число — не очень-то хорошо раскусили этого тугодумного и медлительного старика. Принято было считать Николая Николаевича недалеким служакой, с довольно, впрочем, известным в армии именем. Как-никак герой Эрзерума и Сарыкамыша, генерал от инфантерии, георгиевский кавалер. Кого другого мог выбрать адмирал Колчак в военные предводители похода на Петроград? Вот сделает свое солдатское дело, завоюет с божьей помощью столицу государства Российского и пусть убирается в отставку, а дальнейшее устройство страны будут вершить другие люди, более достойные, более искушенные в тонкостях политики.
Кирпич знал об этих настроениях, но беспокойства не обнаруживал. Пусть себе болтают, с избранного пути он все равно не свернет. И посмотрим еще, чей будет верх в итоге, кто кого перепляшет.
Руководила им не столько забота о восстановлении монархии, как думали иные, сколько неутоленная жажда власти и почестей. Правда, осторожности ради он не признавался в том никому, изображая из себя ревностного сторонника восстановления дома Романовых. Собственной жене и той не доверял тщеславных своих замыслов, но жена понимала его без слов. Вот и вчера, провожая на ревельском вокзале, перекрестила на прощание и с дрожью в голосе шепнула на ухо: «В добрый час, Николенька!»
Старуха права, это был добрый для него час. И уж теперь он не промахнется, своего не упустит, как случилось с ним в зимнюю кампанию 1916 года, когда войска его штурмом овладели эрзерумской твердыней турок. Дудки, милостивые государи, дураков нет! Ему и тогда казалось, что наступил наконец долгожданный час триумфа. «Русские чудо-богатыри, слава вам, повторившим и приумножившим подвиг генералиссимуса Суворова!» — написал он в приказе, надеясь, что новым Суворовым нарекут его, Николая Николаевича Юденича. Однако львиную долю пирога отхватил другой Николай Николаевич. Не заурядный пехотный генерал, а великий князь, дядюшка государя императора, числившийся наместником на Кавказе. Истинного триумфатора незаметно оттерли в сторону, наградив Георгием II степени.
