Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове
Вдруг транзистор заиграл громко и с присвистом. Ричард чуть повернул голову и увидел, что на подоконнике стоит теперь не один транзистор, а два, большой и маленький, причем большой играет по-прежнему, а маленький громко и свистит.
Ричард сделал вид, что ничего не заметил, и сперва даже не усилил голоса. Но ребята вокруг слышали плохо, лица у них становились рассеянными. Тогда он запел погромче.
В том углу зала все танцевали, а он все пел, пел еще громче и представлял, как вот сейчас пронзительная до озноба фраза уколет ту девчонку в свитере и тренировочных брюках, уколет и вырвет из тупого однообразия танца.
Но тут владелец маленького транзистора, парень в узеньком пиджачке, подошел к подоконнику и повернул колесико на полный рев. То ли он сбил волну, то ли транзистор был не качественный, но звук получился грубый, с подвыванием и визгом.
Какой-то малый, из стоящих рядом с Ричардом, отошел, сказав приятелю:
— Это я уже слышал.
Может, он имел в виду эту песню. Может, вообще Ричарда.
Так и раньше бывало, и раньше кто-то отходил, но тут же подходили другие, толпа не редела, а росла и уплотнялась. Теперь получалось иначе…
Ричард все пел.
Лицо у него было безучастное, только бледное, и лишь сам он чувствовал, как оно напряжено. То, что происходило, было бессмысленно и жестоко, как дурная уличная драка, когда бьют все равно кого и все равно за что. Ричард всегда избегал такие драки, даже рядом находиться не любил с тупыми, злобновосторженными лицами. А сейчас чувствовал себя так, словно нежданно-негаданно попал в подобную драку, накинулись сзади и бьют, бьют…
Шурик, поймав паузу между двумя песнями, возмущенно крикнул:
— Сделайте потише! Ведь петь мешаете!
Парень в узком пиджачке сразу же отпарировал:
— А вы пойте потише! Танцевать мешаете.
Девчонка в тренировочных брюках засмеялась и почти повисла на нем, как бы обессилев от хохота. Но танца не прервала — ноги ее двигались ритмично и упруго.
Шахматисты оборачивались, ухмылялись: после выкрика Шурика и ответа парня все это стало аттракционом, чем-то вроде перетягивания каната.
Ричард довел песню до конца, спел еще две, громко взяв последний аккорд. Потом улыбнулся, чего обычно не делал, и отдал гитару Шурику. Тот торопливей, чем всегда, вложил ее в чехол.
Они ушли не сразу, поговорили еще немного: Ричард спросил Шурика насчет его любовных дел, тот что-то ответил. Когда выходили, ребята, слушавшие песни, сочувственно проводили их до двери, а одна девушка сказала:
— Нахалы какие-то, прямо совести нет! Человек поет, а они…
Шурик с Ричардом вышли на улицу. Вечер был сырой и темный. Осень, октябрь…
Дома сразу же легли. Шурик негодующе сопел в темноте. Ричард не открывал глаз. Еще не верилось, что ушел, вырвался. И тревожило почему-то, повернут ли ключ в двери. И до кошмара отчетливо виделось, как город неотвратимо сдвигается к их общежитию, и все транзисторы наготове, все антенны торчком, и пальцы уже лежат на колесиках…
А утром Ричард, как всегда, шел с Шуриком на работу. Лицо у него было независимое и жесткое, а здороваясь с ребятами, смотрел им прямо в глаза.
Обедал он с Шуриком в вагончике-буфете: в столовую идти не захотел. После смены быстро переоделся, взял гитару и ушел. Шурик хотел с ним, но Ричард сказал, что не стоит, он просто так, прошвырнется.
Он дошел до автостанции и подождал автобуса на аэродром. Ехать было больше часа. Ричард сел сзади, в самый угол, а гитару пристроил между ног, зажав коленями.
В аэропорту он прежде всего огляделся, прошелся туда-сюда и нашел табличку «Профилакторий летного состава». В холле рядом он сел на кожаный диванчик и достал гитару из чехла.
Начал он осторожно — все-таки аэропорт. Но народ постепенно собрался. Пел Ричард, может, хорошо, может, так себе, но сумел все же познакомиться с двумя летчиками. В конце концов пошли к ним в комнату, в профилакторий, и там Ричард играл уже специально для них.
— В жизни не летал, — сказал он.
— Валяй — прокатим! — ответили ему. — Поезда — это же пещерный век.
— У вас билеты проверяют, — возразил Ричард. — А я не миллионер.
Высокий летчик внушительно объяснил:
— Знаешь, кто я по должности? Командир корабля. Понял? Командир!
— Понял, — сказал Ричард.
И спел смешную песенку конькобежца, бегуна на короткие дистанции, которого тренер заставил стартовать на десять тысяч метров. Эта песенка имела успех всегда, в любой компании…
Домой он вернулся поздно. Шурика не было. Вещи Ричард укладывать не стал, ведь лететь не завтра, но машинально прикинул, как посноровистей собрать их в нужный час.
Насчет отъезда у него, казалось, сомнений не было. И не то чтобы Степной стал ему вдруг противен. Но петь в этом городе он больше, не мог. А не петь тоже не мог. В этом городе он давно уже был — Тишков, хочешь не хочешь, тот самый Тишков, десятки указательных пальцев постоянно держали его на прицеле. Прошлая слава мстила бы ему ежедневно и ежечасно просто тем, что когда-то существовала…
Высокий летчик, командир корабля, улетал на третий день, и Ричард, проработав два дня, как обычно, на третий уволился. Девочки в управлении заахали, почти запричитали, когда он пришел оформлять документы.
Ричард им объяснил:
— Ситуация…
И загадочно развел руками.
Девочки мечтательно и грустно закивали — решили, что история любовная.
И он смотрел им в глаза и мучился. Знают? Нет?
На аэродром Ричард позвал Шурика и Зину. Им тоже объяснил туманно:
— Мне давно туда надо было.
Шурик, наверное, понимал, в чем дело, но говорить ничего не стал, только вздыхал и хмурился, и цепочки на его клешах звякали глухо и печально.
Ричард пообещал ему:
— Как осмотрюсь там, письмо тебе напишу. Будет настроение — прикатывай.
Шурик малость повеселел:
— Ладно…
Ему в Степном нравилось. Но для дружбы был готов хоть на Чукотку.
Зине Ричард тоже сказал:
— И тебе напишу. Захочешь — приезжай.
Она тихо спросила:
— А ты хочешь, чтоб я приехала?
Он буркнул:
— Иначе бы не звал.
Но когда объявили посадку и засуетились пассажиры, Ричард вдруг отчетливо понял, что и с Зиной и с Шуриком — все, больше не увидит и не напишет.
Высокий летчик издали поманил Ричарда в какую-то дверь не для посторонних. Ричард торопливо тиснул руки ребятам и схватил чемодан.
— Гитару-то! — тонким голосом крикнул вслед Шурик.
— Точно… — усмехнулся Ричард, покачал головой и взял в левую руку гитару, на которой расписался бог.
Летчик провел его коридорчиками на летное поле и даже поднес чемодан.
— Да ладно, — сказал Ричард, — легкий же.
— А это чтоб не было лишнего внимания, — веско объяснил тот.
Уже в самолете, из переднего салона, Ричард увидел в круглое окошко Шурика и Зину. Они стояли среди провожающих — Шурик у самого заборчика, Зина чуть поодаль.
Самолет потащили на полосу. Шурик наугад замахал рукой, водя глазами вдоль самолета, а Зина легла грудью на заборчик летного поля и неотрывно смотрела в Ричардово окно. А может, ему так показалось…
Рядом с Ричардом сидел подвыпивший толстяк с недобрым подозрительным взглядом. Чтобы наладить отношения, Ричард спросил вежливо:
— Не знаете, далеко до Тузлука?
Тот внушительно ответил:
— Шестьдесят четыре с полтиной…
В Тузлуке было холодно, деревья стояли голые. Ричард сдал в камеру хранения чемодан, сдал гитару, переночевал в комнате отдыха, а утром поехал в город. На первой же доске объявлений высмотрел нужную бумажку: «Требуются фрезеровщики, с предоставлением общежития».
Фрезеровщики так фрезеровщики. В отделе кадров он прождал час, после чего получил работу с оплатой до восьмидесяти в месяц и место в общежитии, в комнате на шестерых.
Ричард съездил в аэропорт за вещами. В общежитии тоже была камера хранения, он сдал туда гитару, а чемодан взял в комнату — дорогих вещей у него не было, воров не боялся. Бегло познакомился с ребятами — как зовут, откуда сам, вечером один сходил в кино и лег спать с ощущением, что день прошел легко и спокойно.
Назавтра он пошел работать, познакомился с бригадиром, с мастером, пообедал в заводской столовке с ребятами из бригады. И приятно было, что разговор они ведут, в основном, между собой, а к нему обращаются доброжелательно и вежливо, но без особого интереса. Все же вечером Ричард малость погулял с ними по улицам. И опять лег спать с ощущением хорошего, спокойного дня.
И даже месяц спустя лишь пять человек в городе — ребята из общежития — знали, что он Ричард. А еще человек пять — бригадир, мастер, профорг — знали, что он Тишков. От всех остальных вокруг он был полностью спрятан.
Город был довольно большой. Но в этом большом городе у Ричарда был свой, маленький: бригада, комната общежития, столовая, ближайшее кино, три колена центральной, прогулочной улицы, куда они с ребятами ездили по субботам. Еще был городской стадион, где местная команда защищала свои шаткие позиции в классе «Б». Ребята, тем не менее, были болельщиками, и Ричард тоже стал болеть, узнал быстро фамилии игроков и, когда после матча любители галдели перед воротами стадиона, тоже мог вставить слово.
