Диана Виньковецкая - Горб Аполлона: Три повести
Как я уже говорила, если ему хочется чего‑то, то он ходит вокруг ваших ног кругами, такой обаятельный, вы никогда не подумаете, что он хищник и что он всё припомнит. Ест он консервы специальные. Я однажды попробовала, ничего, немножко пресноватые, но есть можно. Наевшись, ложится и замирает, уже в эти самые минуты, если кто его побеспокоит, то он так хорошо огрызнётся, пожалуй, как человек, которому от тебя уже ничего не нужно. Только у людей эта реакция как будто не такая чистая, а вот у кота она непосредственная, хотя и не благодарная. А смотрит прямо в глаза, будто видит все твои проступки… и будто он умнее всех. Петя шутит, что я животных люблю, потому как они в бессознательном состоянии, «бабушка, ты себя с животными чувствуешь на высоте».
— Что же делать, Петя, если только с ними я могу разговаривать по–русски!
А зять Миша на Шопе изучает сознание и теорию гениальности. «Кот, — говорит зять, гениальный, потому что он расширил свою заданную модель, перешёл через неё, а человек для своего обихода не использует и половины того, что Бог заложил». Миша не очень‑то любил нашего кота, пока кот не открыл ему эту «модель». Теперь коту иногда разрешается сидеть у зятя на коленях.
Ведь вот что удивительно в моём зяте. Я с ним первый раз тут в Америке встретилась, он такой добрый, всё улыбается, с приятностью говорит. Такой обходительный, всё спасибо, всё хорошо, всё вкусно, всем доволен. Физик, занимается научным разумом, делает компьютерных людей. Выводит какие‑то формулы, по каким человек думает. Я никак не могу понять, что это такое «компьютер»? Все говорят интернет, интернет? Не понимаю — как можно людей вычислить? Можно ли? А я как посмотрю на Мишу, так и подумаю, разве может быть умным человек такой добрый и мягкий? Я так прямо дочке и сказала, что не могу поверить, что Миша умный, уж слишком он добродушный и простосердечный. Я не так умных людей представляю. В лице должна важность сиять, тогда и чувствуешь почтение. Дочь посмеялась, что я так рассуждаю, и сказала: «Так только обыкновенные люди думают, стандартами». А где же я возьму не стандартные? Я и есть обыкновенный человек. Так человек устроен. И если спросить, то большинство так и ответит, что умный человек значительный, величественный.
— Должен напыщенно смотреть на всех, сверху вниз? — спросил Петя и показал.
— Можете смеяться сколько угодно, напыщенность — жалкая штука, и не путайте меня, я не про это говорю.
Что же меня, старую русскую женщину, объединяет с моими американскими внуками? Родственные чувства. А какие разногласия? Никаких. Ведь со взглядами не живешь. Живёшь с чувствами. Думаю, что я правильно говорю.
Жизнь моя потекла спокойно, как течёт жизнь многих бабушек и дедушек, приехавших в Америку и живущих интересами своей семьи. Утром после завтрака я была уже в саду и принималась просматривать газеты и журналы с новостями и историями про Россию. После этого тяжёлого чтения шла на прогулку по тихой улице поговорить с домами и вспомнить об оставленном, о кое–каких прошлых историях и предметах. В мыслях я невольно сравнивала наши убогие, жалкие вывернутые скамейки во дворах, тощую зелень с ободранными ветками с этими свежими, живыми изгородями из цветов, с тихим блеском покоя, прикидывала и задавала сама себе вопросы, на которые и знала, и не знала ответы: почему же тут так, а у нас? Иногда чувствовала, как стала спадать пелена с глаз и в другом виде вставали передо мной прежние события, как менялись мои, казалось, утверждённые отношения и понятия. Была поражена, как беззаботное зевание пробуждало такие неуловимые душевные осадки. Как будто бурый волк куда‑то несёт и неизвестно, что дальше. Со временем, насмотревшись вдоволь, я будто бы смирилась с различиями тутошней и тамошней жизней, или просто перестала на этом сосредотачиваться, привыкла, как ко всему привыкает человек.
После приготовления обеда и разговоров с котом, смотрела русские телевизионные новости по интернациональному каналу. Все вместе собирались только на обед, зять иногда запаздывал, он всегда работал. Ночью можно было наблюдать, как из его кабинета шло компьютерное сияние и слышен был мягкий стук клавиш. Вечерами иногда спешили в ресторан или на концерт. И опять я подмечала, как хорошо американские люди обращаются с друг другом, и в очередях, и в толпе, не говоря уже об ослепительном ресторанном обслуживании.
В России почти все живут до самой смерти в семье, и моя мать, и бабушка, и дедушка. Моя прабабка долго жила у нас на печке, там и гостей принимала и помню, как мы, маленькие, к ней туда лазили, и она угощала нас орешками. Тут нет такого теснения и единения, всё устроено другим образом: люди независимы друг от друга, покупают и получают собственные квартиры, дома и в одиночестве грызут свои орешки. Приехавшие эмигранты «покрываются» разными программами и заботами не только правительства, но и частных благотворительных организаций и отдельных филантропов, и обеспечиваются как содержанием, так и самостоятельным жильём. Я несколько раз посмотрела на подобное жильё, побывала в гостях, и мне захотелось тоже пожить независимо в русской компании, чтобы можно было общаться на родном языке. Живая понятная речь, обсуждения, общее прошлое, всё это меня привлекало, и после некоторых колебаний — ведь я в жизни так мало принимала самостоятельных решений и привыкла жить на всём готовом, — мы записались в один из таких филантропических домов. Лене приглянулся один больше других из‑за того, что в нём хорошие квартиры, много наших и близко к её кварталу. Средства на этот дом поначалу отпустила миллионерша Вандервиль, и хотя потом уже и другие присоединились вместе с американским правительством, но за домом осталось её миллионерское имя. «Вилькин дом», так по— простому стали его величать.
Позже я побывала в замке Вандервилей в Нью–Порте, тех ли, что дали денег на наш дом, точно не знаю, они уж там больше не живут, спросить не у кого. Видно, весь капитал потратили на бедных? Их роскошная вилла на берегу океана теперь превращена в музей, и можно полюбоваться, как жили миллионеры в своём дворце среди тенистого парка с закрученными ветвистыми деревьями. Внутреннее убранство помещений замысловатое и многообразное: своды, камины, позолота, фрески, серебро. Банкетные залы, расписные потолки, картины, фарфор. Всё отливает золотом и блистает царской роскошью. Зимний экзотический сад со стеклянным сводчатым потолком. И это всё на одну семью?!
В нашем доме, хоть и нет такой ослепительной роскоши, но предусмотрено решительно всё: есть концертный зал, библиотека, столовая и даже магазин. Представьте себе большой многоквартирный дом в саду. Если пройти по саду, то можно увидеть, что сад совсем не запущенный, всё подстрижено, разбросаны клумбы с цветами. Парадный вход украшен колоннами, а стены жиром и грязью не вымазаны. В передней сидит привратник и открывает двери. Во внешнем обличии дома нет заскорузлости и замшелости. Кремлёвский санаторий может позавидовать чистоте и порядку. Конечно, не все хотят сюда селиться. Отец дочкиных друзей так прямо и сказал — не хочу жить со старухами. Я же захотела, и после разных формальностей одним весенним днём появилась в одной из квартир «Вилькиного дома» со всем своим имуществом.
Словом, две комнаты с громадными окнами, выходящими на закат, балкон, кухня, ванная и кондиционер, а под окнами простор, ели, цветы — всё это стало моим прибежищем, моим независимым владением. Про квартиру и дом не могла не написать в Россию, как любо и приятно мне тут жить, как в часы захода солнца смотрю с балкона на город и кажется, что стены домов покрываются блестящими красками. А вечерами вижу как город превращается в океан огней, и в дневное время всегда вокруг наблюдается ясное и величественное спокойствие. Через неделю или две звоню своей институтской подруге Асе, что вот, мол, получила такое утешительное жильё, дети обставили, и что так я довольна… А она мне: «Твоя бывшая соседка Клава преподносит всем, что тебя дочь в богадельню определила. У самой‑то дом! И места для матери не нашлось!» Я так и замерла, даже телефон чуть не выпал из рук. Ну надо же, чего только не наговорят! Вот есть какие люди, всё перевернут, извратят все факты. И отчего же это всё? Специально, чтобы не завидовать, чтоб всё опозорить, вишь как самим обидно. Я сказала тогда Асе: если бы мои российские подруги посетили бы меня, прогулялись бы по саду, вышли бы на балкон, ощутили бы на себе уход и заботу, то не говорили бы такого, и я бы хотела, чтобы у них всё было также. Квартиру обихаживают, приходят два раза в неделю, наводят порядок и чистоту. Можно даже иметь специального человека еду готовить и по магазинам ходить, но я отказалась — что я, барыня какая? Дочь говорит, что во мне ещё живёт «равенство и братство», вместо понимания, что любая работа уважается и убиратели ищут работу, а ты мол, не даёшь.
